Вы способны улыбнуться незнакомой собаке? - Анисарова Людмила Анатольвна (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗
— Надо же, — сказала Лена, — как у вас тут…
— Стараемся, — ответила Татьяна Алексеевна. — У нас ведь гости часто бывают. Через неделю губернатор обещался приехать. Вот и готовимся. Ты еще, кстати, нашу библиотеку не видела. Пойдем, покажу.
Среди книг Лена могла находиться бесконечно долго. Здесь было много интересного. Рядом с церковными изданиями стояла русская классика: и Пушкин, и Толстой, и Достоевский. Отдельно, под стеклом, хранились старинные фолианты, от одного вида которых дух захватывало.
— Как они могли уцелеть? — удивлялась Лена.
— Чудом. Семнадцатый век. Есть даже конца шестнадцатого, — с гордостью говорила Татьяна Алексеевна. — Видишь эту книгу? «Четьи-Минеи». Нам ее совсем недавно помогли выкупить у одного москвича.
Татьяна Алексеевна рассказала, что в свое время, когда монастырь разоряли, когда жгли-крушили все, что можно, крестьяне кое-что успели растащить по домам. Потом, конечно, многое за бесценок распродали. Но, слава Богу, не все. Стали монастырь в перестройку восстанавливать — и потихоньку начали с окрестных сел приносить иконы, книги. И не только. Один у себя на чердаке среди рухляди нашел паникадило. И принес ведь. Почистили — засияло как новое. Серебро с позолотой. Цены нет.
Татьяна Алексеевна могла говорить про монастырь сколько угодно. Она досконально знала его историю, знала имена всех настоятелей, начиная с конца XVI века — времени основания монастыря.
Обедали Лена с Татьяной Алексеевной в своей избушке. Еда была принесена из монастырской трапезной, где все готовилось монахами, но, разумеется, под руководством Татьяны Алексеевны. И картофельный суп, и перловая каша с морковью, и кисель показались Лене необыкновенно вкусными.
Остаток дня Лена снова провела на берегу реки. Сидя в густой траве, она сначала читала купленную утром в храме книгу «Начала православия», потом переключилась на прихваченного из дома Розанова, о котором, кстати, отец Владимир отзывался весьма неодобрительно. А Лене нравилось. Многое было созвучно ее мироощущению.
«Христос — это слезы человечества», «В радости я язычник, в горе — христианин», «Я не хочу истины, я хочу покоя»… Эти и другие мысли Розанова не заставляли работать разум, не заставляли соглашаться или не соглашаться с ними — напротив, убаюкивали сознание, отключали его, обостряли ощущения.
Запах травы и цветов. Тонкие прикосновения ветра. Чуть слышное журчание текущей в реке воды, сталкивающейся с прибрежными ивами. Много синего неба с кудрявыми барашками облаков на горизонте. Снова — дурман полевых трав. И зудение веселой и привязчивой мошкары. И казалось, что на свете нет и не может быть ничего плохого. Нет и не может быть, раз есть это бездонное небо, раз есть журчащая река и монастырь на ее берегу.
Проснувшись на следующий день часов в шесть (Татьяны Алексеевны уже не было), Лена с сожалением сообразила, что вечером — уезжать. Но ведь только вечером. Впереди у нее был еще целый день!
Утро было звонким, прохладным и чистым. Воздух его хотелось вдыхать каждой клеточкой — чтобы много-много и надолго.
Дорога к реке вела сначала мимо рощицы молодых, веселых березок, потом — вдоль глухой монастырской стены, заросшей крапивой, а потом сразу обрывалась у берега с деревянными мостками.
Раздеться бы — и в воду! Но здесь этого делать нельзя. Вот придет Татьяна Алексеевна, и они с Леной уйдут подальше от монастыря, на пустынный песчаный пляж, там и искупаются. А сейчас можно было только снять босоножки, усесться на гладкие доски и опустить ноги в воду.
Вода показалась Лене на удивление теплой, и она решила, что будет сидеть на этом месте, полоща ноги в речке, долго-долго. Пока никто не прогонит. Но кто бы мог прогнать ее отсюда, если просыпающиеся чуть свет монахи и послушники давно уже здесь, на этих мостках, умылись и приступили каждый к своим обязанностям и из праздношатающихся во всей округе была только Лена?
Думать ни о чем не хотелось — Лена и не думала. Все возможные мысли, о плохом и хорошем, заменились удивительным ощущением легкости бытия.
Время остановилось. Небо еще больше увеличилось в размерах, вобрав в себя и реку, и монастырь, и дальний и ближний лес, и Лену, и маленьких коров на другом берегу.
Мгновения летели в вечность, а вечность дробилась на мгновения — и время действительно было не властно над ними, потому что даже не остановилось, а просто перестало быть, растаяло, растворилось — легко, бесследно и беспечально.
Все это продолжалось… Впрочем, кто же знает, сколько это могло продолжаться? Правильно, никто.
Пришла Татьяна Алексеевна, увела Лену в избушку — то ли завтракать, то ли обедать. Потом они, как планировалось, ушли подальше от монастыря — и купались, и лежали, блаженствуя, на душном, горячем песке.
Час расставания с этим местом, где небо, река и монастырь, объединившись, врачуют больные души, наполняя их светом и верой, приблизился гораздо быстрее, чем думалось.
Татьяна Алексеевна должна была отвезти Лену в ближайший районный городок, откуда через полтора часа уходил автобус в Рязань.
Поскольку вещи Лены состояли из одной небольшой сумки, в которой вполне уместилось все необходимое, договорились, что Лена, закрыв домик, сама придет за Татьяной Алексеевной, у которой было еще множество дел на территории вверенного ей хозяйства. Кроме этого, Лена перед отъездом собиралась зайти еще раз на прощание в храм.
Потрескивали свечи. Отец Владимир строго и спокойно вел вечернюю службу. Монахи и послушники, склонив головы, кто шепотом, кто громче, вторили ему, истово крестились. Лица их были размыто-бледными, отрешенными. На Лену практически никто не обратил внимания. Только два-три быстрых любопытных взгляда — и все.
Лена постояла сколько смогла и, стараясь не привлекать к себе внимания, осторожно и медленно двинулась к выходу. Навстречу ей вошел в храм очень высокий светловолосый послушник.
Лена еще ничего не поняла. Только почувствовала, как рванулось из груди сердце. Рванулось к нему.
Леша, остановившись у самой двери, сначала, не замечая никого, несколько раз перекрестился, потом замер, опустив голову.
Лена, еле переставляя ноги, прошла мимо, тоже низко опустив голову. Прошла совсем рядом.
Ничего не видя от слез, Лена буквально упала с крыльца храма в объятия Татьяны Алексеевны, которая торопилась за ней. Нужно было выезжать.
Когда Татьяна Алексеевна поняла, в чем дело, она сама сначала долго приходила в себя, потом плакала, потом всплескивала руками и снова плакала — и, наконец, рассказала, что Алексей пришел к ним недели три назад, избитый, оборванный, худющий. Попросил отвести его к отцу Владимиру, который отнесся к нему очень внимательно (разве могло быть иначе?) и оставил при монастыре. Господи, да разве они могли подумать, что это тот самый Леша?
Новый послушник, по словам Татьяны Алексеевны, говорил очень мало — только делал все, что скажут, читал Священное Писание и не пропускал ни одной службы.
— Сережа сказал, — Татьяна Алексеевна иногда, забываясь, называла сына мирским именем, — что очень умный твой Алеша, знает много. И душа у него — чистая.
Уехать прямо сейчас, не поговорив с Лешей, было, конечно, совершенно невозможно. И не ехать было нельзя.
— Леночка, да утрясем сейчас все как-нибудь, — радостно суетилась Татьяна Алексеевна. — Телефон, славу Богу, есть. Уедешь завтра утром.
На том и порешили.
Летние сумерки были светлыми, теплыми и тихими.
Леша провожал Лену с Татьяной Алексеевной до их избушки. Татьяна Алексеевна шла впереди, а Лена с Лешей — за ней. Леша смотрел в основном под ноги, лишь изредка, задумчиво улыбаясь, отвечал на изучающе-вопросительный взгляд Лены.
Леша очень изменился. Изменился не только из-за такой странной на его лице рыжеватой, негустой, толком не оформившейся бороды. Через лоб и щеку проходил наискосок розовый шрам, от крыльев носа к уголкам губ залегли глубокие морщины. Но, видимо, не это делало его лицо новым. Новым, незнакомым делали его глаза. Они были по-прежнему очень печальны, но вместо детской растерянности в них появились достоинство и спокойное внимание.
