Все еще здесь - Грант Линда (лучшие книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗
— Это естественное онемение. Он говорит, через несколько месяцев все пройдет.
— И ты соглашаешься?
Я отворачиваюсь от нее с ужасом и отвращением. Господи, что она с собой сотворила? Лицо, словно у греческой статуи; фальшивая безмятежность — не от душевного покоя, а от неподвижности мышц. А эти скулы? Никогда прежде я не замечал ее скул. Эти выпирающие на лице кости пугают меня, воскрешая в памяти воспоминания, двадцать семь лет назад похороненные в песке на берегу Суэцкого канала. Мне не нужны скулы, черт побери — мне нужна Эрика! Вот у Алике Ребик со скулами все в порядке — и что?
Я не могу встать с кровати, да что там — шевельнуться не могу. Я парализован. Может быть, это все-таки сон? Стоит встать, и я проснусь? Я поднимаюсь, подхожу к окну, закрываю глаза, потом снова открываю. Нет, она все еще здесь. И я здесь. Бессмыслица какая-то.
— Послушай, Джо, — говорит Эрика. Она пересела на стул и скрестила тоненькие, как спички, ноги. — Что сделано, то сделано. Конец. Я хотела измениться — и я изменилась. Знаешь, сейчас я подыскиваю себе другую работу. Слишком уж засиделась на одном месте. Уже подала заявление в одну фирму: небольшая контора, специализируется на защите окружающей среды. Думаю, у меня неплохие шансы. Им понравилась моя работа в деле «Доу Корнинг».
— Значит, силиконовые груди тебе не нравятся, а когда тебе режут лицо, ты не возражаешь?
— Это совсем разные вещи. Силиконовые имплантанты небезопасны.
— Ты мне говорила, что феминистки не одобряют пластических операций!
— Знаешь, в двадцать пять лет я еще и не то говорила. А в пятьдесят начинаешь на многое смотреть подругому. Кроме того, техника операций с тех пор сильно изменилась.
— И все же я не понимаю. Неужели для тебя внешность важнее всего?
— Ты же знаешь, милый, не бывает глубины без поверхности.
На это мне ответить нечего.
Мы готовы идти на ужин. Она заказала столик в итальянском ресторане в нескольких кварталах отсюда, где бывает много красивых, хорошо одетых людей. Туда часто захаживала принцесса Ди, сообщает нам консьерж в отеле. Эрика переодевается во что-то, что называет платьем для коктейля, тоже черное: этот цвет женщины обычно носят, чтобы казаться стройнее, и нынешняя Эрика, особенно в профиль, в нем просто исчезает. На ногах у нее черные босоножки из змеиной кожи или чего-то в этом роде: шпильки и сложное переплетение ремешков. Единственное, что еще осталось в ней от прежней Эрики, — часы «Омега», купленные в Цюрихе, я подарил их ей на сорокалетие. Глядя, как она переодевается, я думаю, что в ее собственных глазах, да, пожалуй, и в глазах женщин вообще, она преобразилась к лучшему. В этой хрупкой фигурке не узнать прежнюю Эрику, и трудно представить, что еще совсем недавно она ходила по воскресеньям в футболке, джинсах и тапочках. Какая у нее была чудная попка! Я любил смотреть, как она наклоняется — возбуждался от одной мысли о сливочной коже под джинсовой тканью, знаете, есть что-то безумно сексуальное в женщине, одетой в рабочую униформу «синих воротничков», мужчин, можно сказать, своими руками создавших Америку. А теперь эта теплая сливочная плоть исчезла, растворилась. Куда? Не знаю. Сам я отяжелел со времен армейской службы. Форменная рубашка до сих пор висит у меня в шкафу в Чикаго: порой я достаю ее, примериваю, но давно уже не могу застегнуть. Что ж, я бегаю по утрам три раза в неделю, сердце у меня здоровое, холестерин в норме — чего еще желать? На кой черт мне внешность мускулистого красавчика из гей-журнала? Пусть люди смотрят не на меня, а на мои дома.
— А где же бисер? — спрашиваю я, глядя, как она пристраивает на запястье серебряный браслет.
— Я его выбросила.
— Весь?
— Да.
— И чем теперь займешься? Макраме?
— Знаешь, — говорит она, — у нас в доме много пустых комнат. А когда Майкл уедет в колледж, станет одной больше. Думаю, нам надо переехать.
Я замираю, недошнуровав ботинок.
— Уехать из дома?
— А зачем в нем оставаться? Он для нас слишком велик.
— Но это мой дом. Я его построил. И уезжать оттуда не собираюсь. Я всегда считал, что мы там проживем до самой смерти. Или, по крайней мере, до того, как состаримся и не сможем больше сами о себе заботиться.
— Как твои отец и мать?
— Вот именно.
— Они из другого поколения. Сейчас уже никто так не живет. Что ты думаешь о квартире с видом на озеро?
— Я не живу в домах, построенных другими. Я строю свои.
— Джо, не говори глупостей.
Она подходит и начинает завязывать на мне галстук. Я чувствую ее сладкое дыхание, волосы ее щекочут мне щеку, наполняя желанием; забывшись, я наклоняюсь и целую ее. Но губы ее не открываются мне навстречу, они сухи и безжизненны, и ей приходится их облизнуть. Я отворачиваюсь.
Кажется, в первый раз она чувствует, что что-то сделала не так.
— Хочешь сказать, тебе действительно не нравится, как я теперь выгляжу?
Что можно ответить на такой вопрос? Вы не знаете? Вот и я не знаю. То есть прекрасно знаю, что ответил бы какому-нибудь чужому человеку, с которым нет нужды церемониться, но жене?.. Вот интересно, что делают в таких случаях бедолаги, которых угораздило жениться на какой-нибудь уродине? Я никогда прежде с такой проблемой не сталкивался, потому что, что бы ни происходило между нами, какие бы трудные времена мы ни переживали, мое влечение к Эрике всегда оставалось неизменным. Вот почему я так верил, что наш брак выживет, несмотря ни на что.
А теперь все, что я могу выдавить, глядя на нее:
— Ну, знаешь… мне надо к этому привыкнуть. Кажется, этого достаточно; она улыбается и говорит:
— Ты привыкнешь. Вот увидишь, тебе понравится. И, отвернувшись от меня, посылает горделивый взгляд своему зеркальному отражению.
За ужином она буквально ничего не ест. К пасте даже не прикасается. С рыбы счищает соус.
— Ты все еще на диете? — не веря своим глазам, спрашиваю я.
— Режим надо поддерживать, а то опять наберу вес.
— Может быть, несколько фунтов набрать стоит?
— Ну уж нет!
— Ты готовишь дома?
— Не слишком много.
— А если вернешься ко мне, будешь готовить?
— Конечно. Хотя знаешь, Джо, тебе тоже не помешало бы сбросить килограмм-другой.
— Я немедленно заказываю десерт.
За десертом я вглядываюсь в ее лицо, пытаясь найти в этой незнакомке хотя бы тень моей жены. Алике права, думаю я: можно много лет прожить с человеком и так и не узнать, что он собой представляет. Я со своей женой прожил четверть века, казалось, изучил ее во всех деталях — и все же она ухитрилась преподнести мне сюрприз. А впрочем, чему я удивляюсь?
Да, Эрика — уже не та девушка, что вышла за меня замуж. Не та, что выросла на канадской ферме, что добилась от родителей разрешения поступить в колледж, что ходила на антивоенные демонстрации. Совсем не та. Если что-то в ее характере и остается неизменным — это именно способность к переменам, к пересмотру и переделке всей своей жизни, умение уходить, не оглядываясь, от всего, чем она была прежде, и, всех, кого прежде знала. Такова Эрика. И всегда такой была. Первый крутой поворот в ее жизни — поступление в колледж, второй — замужество, третий — обращение, на которое уговорил ее мой отец. Она никогда не оглядывается назад. Как ни удивительно, по натуре она истинная иммигрантка. Когда мы поженились, я не спрашивал, что она сказала матери и братьям, — мне было не до того, все силы отнимала борьба с собственным отцом; и все же чертовски интересно, что она им сказала? «Привет. Я выхожу замуж за еврея, перехожу в иудаизм и переезжаю в США. Прежней Эрики — богобоязненной деревенской девушки, способной без запинки перечислить наизусть несколько сотен сортов апельсинов (этим номером она развлекала и меня и детей), — больше нет. Она умерла. Смиритесь с новой Эрикой или катитесь к черту».
Я не был свидетелем разрушения ее первой личности: когда мы познакомились, она уже наполовину погибла, а к тому, что осталось, приложил руку я сам. В тот раз доктором Дэвисом для нее стал я. Я предложил ей начать новую жизнь. Но борьба, споры, слезы, гнев и горе, убившие ее отца, — все это осталось за пределами моего внимания.
