Однажды в Париже (СИ) - Кристиансен Ребекка (книги бесплатно без .txt) 📗

Он адресует этот вопрос маме. Она наклоняется немного вперед, будто отвечает в микрофон.

— В хорошем состоянии, но немного сонным, — отвечает она.

— Это стандартный побочный эффект, — говорит доктор, растягивая слова, и откидывается на спинку стула. — Но думаю, что у нас все получается. Поведение Леви в норме. Кажется, нейролептик «Риспердол» благотворно влияет на него, но я хотел бы перевести Леви на «Промидол» просто, чтобы понаблюдать…

Нейролептик? Перевести с одного наркотика на другой «просто чтобы понаблюдать»? Будто Леви просто медицинский эксперимент, маленькая белая мышка, с которой могут проделывать ненормальные вещи «просто чтобы понаблюдать»? Доктор Пирсон продолжает излагать детали своего плана по вкачиванию в моего брата коктейля из медикаментов. При этом он похож на маленького ребенка, который взахлеб рассказывает про свой набор юного химика, но никак не на доктора, под чьим контролем находятся реальные человеческие жизни. Например, жизнь того, кто сидит прямо здесь, чьи большие карие глаза опущены вниз, кто ничего не говорит и не выражает никаких эмоций. Мне хочется открыть воображаемую клетку, выпустить эту маленькую лабораторную мышку и прижать к груди, защищать ее.

Мое облегчение исчезает. Вдруг прежний Леви - это временно? Что если все эти лекарства уничтожат его?

— Что ж, если больше ни у кого нет никаких вопросов и уточнений… — Доктор Пирсон встает и собирается уходить.

— Эм... доктор, — говорит мама. — Вообще-то, у меня есть вопрос.

Он садится обратно, вздыхая, словно это займет целый день. Я уже ненавижу его.

— Эм-м… Я хотела бы спросить... какое будущее ждет Леви? Ему всего шестнадцать, но когда ему исполнится восемнадцать, девятнадцать… как вы думаете, он будет способен адаптироваться в реальном мире?

Леви медленно моргает. Возможно, в его глазах нет никаких других эмоций, но там точно можно увидеть любопытство. Он слушает.

Лучше бы ты сказал что-то хорошее, доктор Придурок.

— Честно говоря, миссис Брэдвуд, большинство пациентов возраста Леви, которых я видел, не становятся теми, кого мы с вами могли бы рассматривать как полноценных молодых людей. Посмотрите на свою дочь. — Он показывает на меня. — Что, восемнадцать лет? Вне колледжа вся погружена в сестринство?

Меня чуть не выворачивает при одной только мысли о сестринстве. Доктор Пирсон ни разу не такой всезнающий, как он об этом думает.

Он продолжает:

— Исходя из моего опыта, а также в зависимости от его способности справиться с болезнью, ему, возможно, следует остаться под вашим присмотром. Что касается колледжа, то однозначно нет. Леви может никогда не стать способным жить самостоятельно, к тому же, многое зависит от того, сможет ли он более или менее эффективно развить коммуникативные навыки.

Лицо Леви все еще не выражает никаких эмоций. А во мне злости за двоих.

Мама кивает:

— Спасибо, доктор Пирсон.

— Пожалуйста, — отвечает он, любезно улыбаясь. — Приятно познакомиться, старшая сестра. Вперед, Тигры! — произносит он, выходя из кабинета.

Что? Я смотрю на Джоша. Он выглядит таким же сбитым с толку, как и я.

* * *

— Может, он имел в виду Тигра Тони? — размышляет Джош, пока мы застряли на автостраде по дороге домой. — Может, ты похожа на любителя хлопьев «Frosted Flakes»¹?

Даже если дурацкая папина шутка совсем не смешная, смех кажется чем-то нормальным после сегодняшнего идиотского дня. Я кладу ноги прямо в сандалиях на приборную панель перед собой. Мама никогда бы не разрешила мне сесть так прямо у подушки безопасности. Что, если мы врежемся во что-нибудь? К счастью, Джош – адекватный человек.

— Каким тебе показался Леви? — спрашивает Джош.

Я не могу выкинуть из головы то, как внимательно Леви слушал людей, которые говорили так, будто он и не сидел рядом. Чертов доктор Пирсон, сидя напротив, будто приговаривал его к пожизненному заключению в казенном учреждении. Это нелегко слышать, как твой доктор говорит, что ты никогда не вырастешь. Никогда не будешь самостоятельным. И тебе никогда не быть чем-то большим, чем ребенок, которому постоянно требуется наблюдение. Расстроило ли его все это?

— Я не знаю. Думаю, по большому счету он в порядке. Я ждала… от слов, которые витали вокруг…

Я ждала незнакомого мне человека, который не может существовать вне больничных стен. Кого-то, кому необходимо жить вне общества. Но он был просто… собой. Он был просто тем Леви, которого я когда-то знала. Он был тихим, спокойным, но был заперт там, будто представлял какую-то опасность для окружающих. Мой братишка, единственный человек на Земле, кто разделил со мной события моего детства, кто знал мою жизнь.

Внезапно слезы наполняют мои глаза и жгут горло. Я пытаюсь замаскировать их кашлем, но все равно начинаю тихонько рыдать.

— Эй, — нежно говорит Джош, сжимая мое плечо. — Все в порядке, Кейра. Давай поплачь. Это страшное, непонятное время. Плакать нормально.

— Я просто… не знаю, что произошло, — говорю я, при том, что это совсем не то, что я имею в виду.

— Я знаю, что это странно, видеть в его в таком месте. Но мы делаем для него все самое лучшее, что только в наших силах.

— Что? Запираем его?

— Я говорю про то, что мы поручаем заботу о нем профессионалам. Обеспечиваем его лекарствами, в которых он нуждается.

Я искренне не понимаю, как все эти лекарства должны ему помочь. Разве психиатрические таблетки не превращают людей в зомби? Я думаю о моем необычном Леви, который замечает потолочные плитки и хочет, чтобы я посетила Чернобыль, и представляю его, лишенного всего этого, что делает моего брата таким уникальным. Я сжимаю кулаки. Как приглушение всяких чувств под воздействием таблеток, эта эмоциональная стабильность, больше похожая на прямую линию кардиограммы мертвеца, может помочь ему?

Мой младший брат не хотел больше жить.

Слезы катятся по моему лицу.

— Все в порядке? — спрашивает Джош. Я киваю в ответ.

Мы останавливаемся около нашего дома на Эвергрин Плэйс. Приближаясь к дому, в своей голове я начинаю воспринимать окружающую реальность, как ее, должно быть, видит Леви. Он хотел покинуть кремово-красный дом, в котором мы выросли. Выйдя на задний двор, я присаживаюсь на веранду и оглядываюсь вокруг. Он хотел навсегда покинуть наше место для костра, батут, который сейчас в опавших листьях, заброшенный домик на дереве. Взбираясь по веревочной лестнице и заглядывая внутрь этого старого домика, я нахожу мою старую детскую кухню и пластиковых солдатиков, которых Леви оставил здесь. Он хотел бросить навсегда и их тоже.

Я растерянно брожу по гостиной. На этом диване мы лежали, когда болели. Поверхность обеденного стола все еще хранила следы от вилок, которые мы втыкали в мягкую древесину. На стенах висят фотографии и таблички, которые мы сделали в память о каждом умершем питомце. Он хотел бросить наших котов, Марки Марка и Снежка.

Я блуждаю по парадному залу, где шесть лет назад мы впервые увидели Джоша. В ту пору он был двадцатишестилетним юнцом, который немного смущался нас. Он вручил мне CD с альбомом группы, которая, по его мнению, мне нравилась (и она мне нравилась), а Леви подарил фигурку персонажа из игры Руины Зендара. Она все еще лежит в подвале в ящике со старыми игрушками Леви. В нераспечатанной упаковке.

Леви хотел бросить все это.

И меня. Как он мог хотеть оставить меня навсегда?

Весь прошлый год я вкалывала на работе, чтобы накопить денег на Францию. Оставшуюся часть своего времени я следила за каждым шагом Жака и была полна решимости влюбить его в себя.

Я поднимаюсь в свою комнату. Сидя на кровати, я начинаю рассматривать висящие на стене фотографии Биг-Бена, Зимнего дворца в Санкт-Петербурге, Эйфелевой башни, Нотр-Дама и Версаля, где жила и дышала Мария-Антуанетта, где я мечтала найти портал в прошлое и спасти ее от гильотины. Мое сознание заполняется картинками рек, флагов, переполненных улиц и мест, в которых, я клянусь, отыщу недостающие частички самой себя.