Каюсь. Том Второй (СИ) - Раевская Полина (книги регистрация онлайн txt) 📗
- Ян, я знаю, что очень сильно обидел тебя,- начал я, но она даже слушать не стала.
-О, нет, ты меня не обидел, Олеженька, ты меня растоптал. И теперь ты думаешь, придешь, скажешь –люблю, прости и все будет окей? Ни хера подобного! Я, конечно, дура, но не настолько, чтобы на одни и те же грабли прыгать, поэтому даже не утруждайся. Иди к Марине, девушка уже заждалась.- выдала она ровным голосом и набрала номер такси, показывая тем самым, что разговор окончен.
Но не хрена он не окончен! Если уж я что-то для себя решил, то так и будет. А я решил и свое решение тут же озвучил:
-Я верну тебя, Чайка, любыми путями и способами.
-Удачи, Олег Александрович, хотя тебе скорее понадобится чудо!- иронично парирует она и покидает салон. Через пару минут такси увозит ее, а я, откинувшись на спинку сидения, вдыхаю аромат ее парфюма, и пытаюсь понять, как докатился до такого положения.
Глава 18.1
Вы когда-нибудь тонули? У меня в детстве был прецедент, похожий на сцену из Титаника. Помните, когда на Розу взгромоздился мужик и за счет нее держался на плаву, а она в этот момент барахталась под водой в агонии от нехватки кислорода? В моем случае, вместо мужика была моя тогдашняя подружка. Она начала тонуть и запаниковала, я же в попытках помочь, стала тонуть вместе с ней. Ее паника убивала, и выхода из сложившейся ситуации было два : либо отцепиться от подруги и спасаться самой, либо тонуть вместе с ней. Благо, тогда выбирать мне не пришлось, нас быстро вытащили из воды. Но, наверное, в силу возраста я бы вряд ли задумалась о моральной стороне дела и поддалась бы инстинкту самосохранения. К чему этот эпизод из моего детства?- спросите вы. Наверное, к тому, что сейчас я так же задыхаюсь, тону в пучине боли, ненависти и этой проклятой любви. Захлебываюсь ей, давлюсь. Внутри все горит огнем от удушья. Вот только инстинкт самосохранения –сука, спит. Разум, надрываясь, кричит, что нужно бороться, бежать без оглядки, не сметь даже думать и надеяться, а сердце…. А сердцу я как мантру повторяла: «Молчи, глупое, молчи!»
И оно молчало, все эти месяцы молчало, словно окаменевшее, впавшее в кому, когда и жить сил нет, и умереть не получается. Но мне нравилось это состояние. Я делала все, чтобы поддерживать его. Слава богу, забот хватало, дабы загрузить себя настолько, что от усталости валилась с ног, и сил на какие-либо размышления просто не оставалось, даже если мысли порой, как партизаны норовили прорвать мою оборону.
Поначалу я вела с собой ожесточенную борьбу, дрессировала волю, подавляя всякую жалость к самой себе, которой мы так любим предаваться. Я запретила себе даже мысленно произносить его имя, предав все связанное с ним анафеме. Было ли мне плохо? Нет! Мне было никак. И вот эта пустота гораздо страшнее, чем когда хоть что-то чувствуешь. Но чувствовать мне просто было не чем: он забрал мою душу, а сердце перестало биться, заледенев от его жестокости. Я не жила, я пыталась выжить, загибаясь от смертельной пустоты. Хотелось вырвать, ампутировать это пустое место, вот только я вся была – одним сплошным пустым местом, придатком, оторванным от основы.
Стало ли со временем легче? Мне хотелось верить, что да. Но, если честно, я даже не пыталась анализировать свое состояние, я просто была, как заведенная кукла; ходила на курсы, тренировалась, работала, готовилась к вступительным экзаменам, ездила к маме, общалась с Максимом, строила козни Лере. Все, что угодно, только бы не думать о нем, не вспоминать, не тянуться к телефону, чтобы услышать его голос. Я не позволять себе даже близко подходить к тем местам, где мы могли бы встретиться, хотя меня ломало от желания бежать туда, в надежде хоть краем глаза увидеть его. Порой, доходило до абсурда, и я нарезала лишние километры, только бы не дать себе слабину. Каждое утро я просыпалась с одним желанием – поскорее уснуть вновь в надежде, что завтра будет новый день и возможно, что –то изменится. Возможно, я, наконец, воскресну. Ведь время лечит… Хотя у меня было ощущение, что это понятие иллюзорное. Иначе, как объяснить, что оно пролетает, как один миг в моменты счастья и растягивается в бесконечные дни страданий? Риторический вопрос, конечно.
Благо насущные заботы хорошо отвлекают от сердечных переживаний. Первое время было немного тяжеловато самой решать все свои проблемы. Раньше кто-то всегда за меня договаривался: Лера устроила на работу, Гладышев нашел квартиру и содержал, удовлетворяя все мои нужды. Он и после расставания перевел мне на карту достаточно средств, чтобы жить некоторое время на том же уровне, к которому он меня приучил, но все же это было лишь поддержкой на первое время, и расслабиться не получалось. Я не стала отказываться от его помощи, у меня даже ничего не всколыхнул этот широкий жест. Унизить меня сильнее или сделать больнее, чем он делал, было просто невозможно. Поэтому мне стало все равно. Не хотелось ни выяснять отношения, ни что-то доказывать, ни уж тем более видеть его, если он вдруг решит настоять на своем. У меня не осталось ни гордости, ни сил, чтобы еще реагировать на это. Хотелось, как моллюске забиться в свою раковину и никогда не вылезать, чтобы больше не знать этого чудовищного апокалипсиса надежд, мечтаний, чувств, веры, когда у тебя на глазах рушится собственный мир.
Но я не могла себе позволить отгородиться от реальной жизни и культивировать обиды, жалея себя. Необходимо было найти квартиру и работу, потому что постоянно делать вид перед мамой и крестной, что все в порядке, я была просто не в состояние, как и выносить их разговоры в духе «а мы тебе говорили». Говорили, помню! Но сердце, оно такое – бестолковое и наивное.
В общем, живу я по-прежнему отдельно. Это, конечно, накладно, но мне лучше одной.
За эти пять месяцев, мне казалось, я немного пришла в себя и успокоилась, но ошибкой было так считать. Я поняла это в ту же секунду, как увидела ЕГО-мое проклятье, мой персональный ад и рай. Мир словно покачнулся в ту минуту, все закружилось, завертелось с бешеной скоростью и только он один, как точка опоры, за которую я цеплялась взглядом. Вглядывалась жадно в каждую черту, дрожала каждой клеткой. А когда услышала его голос, уловила аромат парфюма, просто задохнулась, захлебнулась им, будто ворвавшимся потоком воздуха в душной камере. Один его взгляд, и мое сердце вновь ожило, истерикой забилось, разлетаясь на куски об стены, что я нагородила вокруг себя, истекая кровью и горючими слезами. Вопреки всей сумасшедшей боли и унижениям, во мне воскресала влюбленная идиотка, готовая за этим мужчиной в пекло бросится, сгореть в агонии чувств к нему. Потому что любви плевать на все обиды, ненависть и боль, ей на все плевать! Ибо она жертвенная, она всепрощающая, она долготерпит, не гордится, не ищет своего, она все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Да, она именно такая эта сука-любовь! Это потом уже очнется самолюбие, и к нему примешается куча других пороков, но в ту первую минуту, я смотрела на Гладышева глазами, полными любви. Смотрела и переживала, что эта сволочь так похудела, что под глазами залегли тени, что там - в зрачках, на самом дне смертельная усталость и тоска. Влюбленная идиотка во мне с ума сходила, обеспокоенно вопрошая : «От чего ты так устал, любимый? Отчего тебе так плохо?»
А потом что-то щелкнуло, и я словно очнулась. Такое отчаянье и ужас накатил. Я едва ли не вопила: «Бо-о-оже, о чем ты думаешь, дура? О чем?! Пусть! Пусть загибается скотина, пусть подыхает!»
Не знаю, как мне хватило сил уйти. Как удалось сохранить бесстрастный вид, когда всю рвало на части, когда все внутри выло от потребности в нем.
В туалете кое-как удалось собраться, встряхнуть себя. Впервые за все время я прокрутила последние события наших с ним отношений, и в душе вспыхнула звериная ненависть, которую он еще сильнее разжег своим появлением и дальнейшими словами.
Я была в ярости от его претензий и гнева. Как смеет этот козел что-то мне предъявлять, когда сам бросил? Как он смеет вообще открывать свой рот и прикасаться ко мне? Хотя признаюсь; от его близости рвало крышу, но я была настолько взбешена, что голод по нему стал второстепенным. В душе такая буря поднялась; боль из меня лилась потоком, я загибалась от нее. Мне стоило нечеловеческих усилий сохранять невозмутимость. А он даже не замечал, как и всегда, что каждым словом наизнанку меня, каждым взглядом на части ломает.
