Прошло и это - Щербакова Галина Николаевна (читать книги онлайн полностью без регистрации txt) 📗
И тогда желтоглазый парень свернул с дороги в кусты, задрал ей платье, увидел это изобилие и, как дитя, взял грудь. Она обмирала от удовольствия, и ей не хотелось конца этого счастья, а его и не было. Потому что в одной женщине уйма удовольствия, и он легко нашел раздвинутое, вкусно пахнущее лоно. И она так втянула его в себя, что он аж застонал. А потом они рыдали, потому что не могли расстаться. Ни в какую Юзовку она не попала, он довез ее почти до дома, и она вернулась вся сверкающая от наслаждения, любви и нежности, с рюкзаком с непонятными продуктами. Сказала, что нашла на дороге. А через девять месяцев в ноябре родила двойню: мертвого мальчика и живую, вертлявую Надюшку. Девчонку с фантастическими рыжими глазами. Муж был полный олух, война перепутала ему мозги, и он не сомневался, что Надюшка его дочь. А чья же? Он же когда-то заезжал на побывку? Заезжал. А то, что совсем в другое время и сутки был пьяный, так зачем ему об этом напоминать? И кому?
И в свой последний миг старушка-грешница услышала скрип тормозов. Всю ведь жизнь ждала. И вот дождалась. Можно было отъезжать. И она отъехала абсолютно умиротворенной. А то, что в кареглазом роду появились рыжие рысьи глаза, так это ж природа! Она такие фокусы выкидывает, если, конечно, у нее возникает интерес поиграться.
…Катька, которую зачем-то хотела видеть Надюрка, шла недалеко от ее дома. Боковым зрением отметила башню, где жила старая родственница, которая ей как бы кривая бабушка. Мать совсем достала: зайди да зайди к Надежде, а на хрена она ей? Бабка! Катька же в последнее время то ли дурела, то ли умнела, это ведь не сразу разберешь.
Все началось, когда с веселым шипеньем вошла в люк возле подъезда грязная весенняя вода и чавкнула. Тут и случилось нечто – с грязью что-то исчезло. До этого все было грамотно, как у людей: жизнь и смысл-интерес, голова и шляпа, кастрюля и крышка. И вдруг – раз, крышка слетела и интерес сделал ручкой – хлюпнул грязью из люка и как бы сказал: иди-ка ты без меня!.. Было странное ощущение потери, а с другой стороны, легкая бабочность, которая крылышками бек-бек-бек… Катька, конечно, подумала: к чему бы это? Но как естественно, от природы ленивый человек, она выбрала то, что проще. Смысл (а она сразу смекнула, что ушел смысл) был ей на фиг не нужен. Жизнь без него стала легче, бездумнее, просто прелесть, а не жизнь, даже с менструациями, соплями и перхотью вместе взятыми. Да ну его, к черту, смысл, потерялся – и на хрен.
Жизнь перестала требовать ответов на идиотские «зачем?», «во имя чего?», «какова цель?». Жизнь самим своим существованием отвечала или не отвечала на все вопросы, иногда и очень неглупо отвечала, а иногда как дура. Но Катька все-таки прожила с интересом девятнадцать лет, и на дурные ответы она научилась орать и отбивать их ногой. Отлученный от дома – ее головы – интерес бежал опрометью, а освобожденная от него жизнь валилась на спину, как Катькин кот, когда он был сыт и почесан за ухом.
Вот такую девочку и примите за основу. Смысл забрал с собой много чего: любопытство к людям, мысли о завтрашнем дне – а вдруг его, дня, вообще не будет? Все горит, все рушится, земля проваливается под ногами, а самолетики – тю-тю! – сыплются на головенки, переполненные тем самым смыслом – построить дом, посадить дерево, кого-то там родить… Ну, и где все это после самолета?
В семье Катьки перемен в ее физико-психическом устройстве или там мировоззренческой установке не заметили. Мать крутилась на двух работах, отец, биолог по образованию, сторожил автобазу какого-то крупного банка – он носил черные очки и отрастил страшненькую бородку, чтоб и следов «верхнего образования» на нем не осталось. Следов и не осталось. В доме Катьки кроме родителей жил еще кот Ефим и гадюка – гадюка не в смысле рептилия, а в смысле характера – Люська, младшая сестра. Но жизнь портила Катьке, как столетняя бабка-ежка. Вот она-то как раз и унюхала нечто новое в составе крови сестры и все лезла с вопросами типа: «А тебя, случайно, не трахнули в подъезде? Меня вот трахнули». – «Что?! – не своим голосом кричала Катька и хватала Люську за горло. – Кто? Где? Когда?» Та вырывалась, сильная девчонка, и кричала: «Поверила, дура, поверила, дура!» И они дрались по-настоящему, до первой крови из Катькиного носа.
В общем, Люська размышляла, что же такое потеряла Катька, если у нее глаз стал какой-то стылый и с неподвижной мутью. Но назовите хоть одного идиота, который сразу сообразит, что такое случается от потери интереса к жизни! А Люська была еще малолетка. Не сообразила.
Освобожденное место в Катькином мозгу (или где там еще?), по закону физики, должно было чем-то заполниться, но не наполнялось. Все было пустым, легким, и все время хотелось перевернуться головой вниз. В эти дни на занятиях по физкультуре у нее классно получались перевороты на турнике, вис вниз головой и много всяких глупых упражнений. Предмет этот Катька презирала, а выходило (загадка?), что именно физкультура могла стать содержанием, то есть возвращенным смыслом. И тогда Катька перестала ходить на физкультуру. Легкая, можно сказать, невесомая, она таскалась по городу и в какой-то момент поняла, что таких, как она, тыщи. Люди вокруг не говорили, а «мыркали», то есть мололи пустяки, несли вздор. Вот когда оно вспомнилось, бабушкино слово, – после ее смерти!
…Она тогда закрутилась в качелях так, что едва не задохнулась. Ветка с привязанной доской истошно трещала, запутывая веревки, а она, Катька, перекрикивала дерево первыми попавшимися словами: «Не трещи, трещоха, старая дуреха, я тебя не боюсь, счас обратно раскружусь, а потом возьму топор и дам тебе по твоему трещалу, давно тебя пора запалить в печке». Бабушка выбежала с полотенцем и надавала внучке по шее и по лицу, а потом сама же вытаскивала из перепутанных веревок и вытирала мокрую, засопливленную мордаху тем же полотенцем, которое служило орудием наказания. Тогда она и сказала тихо: «Не говори, детка, мырких слов – от них в теле может вырасти живая грязь. Она будет жить в человеке болючими клубами».
Катька теперь смотрит на людей и видит, что в каждом или через одного живет грязь болючими клубами.
И тут она соображает остатками бывшего смысла-интереса: именно на месте исчезнувшего смысла и растет живая грязь. И в ней она живет. Ну и пусть. Если у всех, думает Катька, то пусть и у нее. Мама говорит, что люди сильно изменились в худшую сторону от бедности и неустроенности, папа считает, что от вольнушки, безделья, а она, Катька, умней их всех – людей оставил смысл. Значит, правильно, что она уже свободна, что она как все.
Последнее время в оглушительно пустой голове стали возникать странные видения. Какой-то ребенок, привязанный к ее груди. Он сучит ножками, тихо пищит и тычется в грудь, в которой нет молока. Ан есть! Откуда? И какая-то женщина с черным лицом говорит ей: «И никому его не отдам. Он наш».
И тут у Катьки разыгрывается воображение: это не она несет ребенка, это ее несут и мечтают сбыть с рук, это она лишняя, и слезы, каких и создать-то невозможно, текут у нее по лицу, и она кидается к женщине, которая ей кажется доброй, и кричит: «Меня хотели выбросить в детстве». «Милиция!» – оглашенно орет женщина, и уже направляется к ней бравый такой, накормленный служивый, и женщина показывает ему на Катьку, но кто ее может догнать, если она – уже сама по себе, без всякого ребенка, легкая, без смысла и веса, одни чудные фантазии.
Убежав от милиции, Катька видит другую картину. Старуха подталкивает в рот тонкую нарезанную ленту капусты. Когда капуста достигает рта, старуха смачно втягивает ее. Катьке хочется повторить звук, но получается что-то вроде хлюпа с присутствием буквы «ц». «Ц» – смешная буква, и она хохочет не над собой, над старухой. Так она и ходит по городу, видя невидимое, слыша неслышимое. У нее двойки стоят в журнале лебединой очередью. Десятый класс – не халам-балам. Она крадет журнал и сжигает его в топке котельной. Буквы и цифры корчатся, отдельные каким-то способом вырываются и налипают ей на руки. Почему-то хочется их слизать, и она лижет до тех пор, пока ее не выгоняет кочегар, который ходил по нужде и забыл застегнуть ширинку. Ей противно это видеть, и она убегает, но почему-то не может забыть нечто, что при виде ее как-то странно зашевелилось. Ей страшно и одновременно хочется подойти ближе, даже совсем близко, чтоб это случилось. Но она все же бежит, а в школе уже скандал: снова пропал журнал их класса. Все ползают по полу, двигают шкафы, выпрастывают ящики…
