Живая ртуть - Делаверн Хельга (электронные книги бесплатно .txt, .fb2) 📗
Глава восьмая
Перекрёсток
Я разговаривал с учителем математики, когда Лиля подошла к Вовке. К счастью, наше обсуждение задачи, которую ни я, ни отец не смогли решить, закончилось, я получил нужные объяснения и устремился к ним.
– Как написал пробный экзамен по биологии, Вов? – спросила она голосом, лишённым какой-либо эмоциональности.
– Да плохо, Лиль, – Вовка покачал головой, – трояк.
Я улыбнулся.
– Да он вообще дурак! – меня распирало от радости, что она стоит рядом с нами.
Лиля выдержала паузу и спросила:
– А как в целом проходил ваш экзамен?
– Да мы…
– Ой, дай я расскажу! Ты не умеешь рассказывать!
Лиля подняла на меня глаза:
– Иногда я забываю, что ты самый умный, – она развернулась на потёртых каблуках и смешалась с толпой одноклассников.
К собранию её настроение не изменилось: она по-прежнему была тиха и молчалива, будто с неё выкачали все жизненные силы.
– Реши мне пример, – я пододвинул к ней тетрадь.
– Сам решай.
–Ну, реши. Тебе что, сложно?
Она поджала губы, но решение написала.
– Так он же лёгкий.
– Я хотел убедиться, что ты сдашь экзамен.
Не придумали ещё слов, чтобы описать её взгляд: грустный, жалкий, полный боли, – я видел, как вздымалась её грудь, но не знал, что сидит в ней: злость или отчаянье. Я улыбнулся, и моя улыбка сделала только хуже: я чувствовал – секунда и Лиля разревётся.
– Лилька! Лилька! – раздалось справа от неё, и мы оба повернулись к источнику звука. Серёжа, которого на неделю отстранили от занятий, повис в окне и протянул Лиле букет ромашек. Видать, срывал их поштучно по пути. Я цокнул языком, когда Серёжа изобразил падение: с первого этажа, как же. Девочки ахнули, но он просунул голову в кабинет и расхохотался. Шутник.
Лиля посмотрела на меня.
– Боже, каков идиот, – пробормотал я.
После уроков на перекрёстке встретились четыре человека, возвращавшихся домой по парам. Лена опустила глаза, словно чувствовала вину перед Лилей, в чьём взгляде боли только прибавилось. Мы с Серёжей кивнули друг другу, и все разошлись по разным сторонам: я с трудом сдерживал желание взять за руку Лену, которую уже вторую неделю провожал домой.
Глава девятая
Урок литературы
Я залилась такой безбожной краской, что рак на горе присвистнул от зависти.
– Ирина Анатольевна, здравствуйте. А «медики» сейчас у вас?
В их классе творилась самая настоящая чехарда с учителями. Сначала для них пригласили какого-то профессора, чтобы он учил их биологии. Потом появился новый учитель алгебры, который переоценил свои силы и под конец учебного года закатил директору истерику, что количество учеников сводит его с ума. Ему пошли навстречу: разделили класс на две группы – как выразился директор, «в качестве эксперимента» – одну половину оставили ему, другую отдали Ирине Анатольевне. И теперь я, сгорая от стыда, стою перед своей учительницей перед расписанием и выпытываю у неё, в какой группе учится Смирнов.
Ирина Анатольевна улыбнулась.
– У меня, – протянула она.
– А Никита Смирнов в вашей группе или в другой?
– В моей, – её улыбка стала шире. – Поднимайся, он, наверное, уже там.
Я помчалась к лестнице, сжимая в руках стопку рекомендаций, которые для Смирнова каллиграфическим почерком написала «шмель»: ему, как активисту и медалисту, в скором времени предстоит читать речь на последнем звонке.
Поднимаясь по ступенькам, я проигрывала в голове план предстоящего разговора: улыбнусь, передам бумаги, что-нибудь спрошу – пусть расскажет мне о кроликах и об их будущем потомстве, или пожалуется, какая трудная задачка попалась на контрольной, или, что он единственный из всего класса, кто решил пример, что угодно, лишь бы не замолкал. Я осознала, как незаметно пролетело время: вроде только вчера он перешёл в нашу школу, а уже на следующей неделе мы выпускаемся, и я больше никогда его не увижу. Или увижу, как сказала Светка, лет через пятнадцать красивого и женатого.
Однако моя решимость провести с ним в классе всю перемену испарилась сразу, как я вошла в кабинет.
– А вот эту, вот эту ты слышала? – спросил он у Лены, сидевшей рядом с ним на парте, и заиграл на гитаре.
Я не угадала песню, зато вспомнила, как он осенью притащил гитару на собрание и в грубой форме отказался играть, когда я его об этом попросила: в тот момент он злился так же, как, когда я месяцем ранее снимала с его пиджака белые волоски. «Это кот!» – он дёрнул тогда плечом, словно я была чумной.
Мы с Леной смотрели друг на друга, не отрывая взгляда. Никита, заметив, что её внимание не сконцентрировано на нём, повернул голову и перестал играть.
Я посмотрела на него.
– Шмелёва, – я кинула рекомендации на край стола, часть листов упала на пол, – просила тебе передать.
Из кабинета я вышла как ни в чём не бывало, но ускорила шаг в коридоре и побежала, когда от женского туалета меня разделяли пару шагов.
Влетев туда, я закрыла за собой дверь и прижалась затылком к холодной стене. Три года я ждала и верила, что он признается, а вместо признания получила подтверждение своей догадки о том, что он влюблён в Лену.
«Глаза твои —
чистый обсидиан,
дороже мне всех камней».
Я отрыла в домашней библиотеке книгу о поэзии и наткнулась в ней на смешное название японской стихотворной формы – хайку, и настолько она меня впечатлила, что я попробовала в ней что-нибудь написать, но напутала со слогами и настоящее хайку у меня не вышло. Учительницу литературы мои потуги на поприще поэзии не удовлетворили, Смирнова, впрочем, тоже.
– Ерунда какая-то, – пробурчал он, когда я показала ему своё хайку, и уткнулся носом в тетрадку – обсидиан чёрный, а чёрных глаз не бывает. Бывают тёмно-карие.
– Я имела в виду тёмно-карие.
– А зачем тогда написала про чёрные?
Я уставилась на него в надежде поймать взгляд его тёмно-карий глаз, но он не повернулся, и смысла моего несостоявшегося хайку тоже не понял.
*
– Как понять, что это любовь? – я стоял в дверях кухни и наблюдал за отцом, разбирающим какую-то железяку. – Вот ты как понял, что любишь маму?
Отец, не поднимая на меня глаз, улыбнулся.
– Любовь это понятие, неподдающееся никакой логике. Её нельзя понять, её можно только почувствовать. А почему ты спрашиваешь? Влюбился?
Я прислонился к косяку.
– Я не знаю. Я запутался. В голове так много мыслей, что она превращается в огромную кастрюлю, – я уставился в потолок. – Умом я понимаю, что любви не существует, что то, что мы называем любовью, – всего лишь химия, разброс гормонов, но как эти гормоны контролировать, если я не хочу любить, потому что страдаю от своей любви, не хочу любить, но вынужден?
Отец отложил отвёртку и навалился грудью на стол.
– Дополнительные занятия по биологии не пошли тебе на пользу. Ты смотришь на мир через биологические, медицинские, если угодно, термины, но жизнь гораздо проще в одних аспектах и сложнее в других. Всё совсем не так, как описывают в учебниках, поверь. Мы поговорим с тобой, когда я закончу, – он открутил шуруп, – а пока займи свою «кастрюлю» чем-то кроме подготовки к экзаменам, стихи почитай, что ли. А то так и сойти с ума недолго.
В комнате я схватил с полки первую попавшуюся книгу и завалился на кровать. «Лирическое отступление» под авторством Асеева сулило много строк, как я думал, о «чудных мгновеньях, явлениях её», но, прочитав первые семь стихотворений, разочаровался: не в поэте – в самой сути поэзии, которая, согласно вещаниям учителей литературы, поднимает из наших глубин разнообразные чувства – от любви до ненависти, от удовольствия до боли – находит отклик в любой, даже чёрствой душе, но я оставался равнодушным и, позёвывая, уже собирался закрыть книгу, однако, зачем-то пробежался по первому четверостишью восьмого текста:
