Полет над разлукой - Берсенева Анна (читать книги полные .txt) 📗
Но почему, в таком случае, он захотел, чтобы она переехала к нему? Если сразу предупредил, что уедет, что они будут жить на два дома, – почему было не жить так с самого начала?
Что Андрей не ожидает от нее бытового обслуживания, Аля поняла довольно быстро.
Вообще-то она уже была избалована этим редчайшим мужским качеством. Когда-то Илья говорил ей, что только дуракам и нищим жена нужна для того, чтобы стирать рубашки, а нормальный мужчина приглашает для этого домработницу. Но тогда ей было, по крайней мере, понятно, в каком качестве она нужна Илье: как хорошая любовница, эффектная спутница в тусовке, удачный объект для рекламной раскрутки – и все это на фоне необременительных чувств.
С Андреем все было иначе, но как – Аля не понимала.
Она не знала, много ли времени он проводит в Москве, и не решалась об этом спросить, но видела, что его московский быт налажен довольно просто и, похоже, вообще не предполагает участия жены.
Когда Аля впервые, придя домой поздно вечером, обнаружила еще теплый и явно не ресторанного происхождения обед, ей стало не по себе.
– Ну, о чем ты думаешь? – спросил Андрей, глядя, как она болтает ложкой в тарелке с борщом.
– О том, что я здесь совершенно чужая, – не глядя на него, ответила Аля.
– Да-а? – насмешливо протянул он. – Интере-есно!.. И в чем, по-твоему, это проявляется?
– Как будто ты не понимаешь, – сдерживая слезы, пробормотала Аля. – Одна видимость, что… Прихожу сюда, как в гостиницу, как в ресторан! Ты ничего мне даже не объяснишь, ничего! Белье вон лежит поглаженное… Кто это делает?
– Аля! – Она заметила, что он наконец рассердился, и сама слегка испугалась. – Я что, отчет тебе обязан давать о всякой ерунде? Я всю жизнь так живу и не собираюсь жить иначе. Ну, приходит женщина, готовит, убирает. Ее еще тетка нашла, когда жива была. Это что, предмет для разговоров? Или ты боишься, что я с ней сплю в промежутках между стиркой и глажкой? Ты дурного мнения о моем вкусе, ей уже довольно много лет.
– Да я не о том, Андрюша, – невольно улыбнулась Аля. – Просто как-то… Я же не на то обижаюсь, что обед готов, я же понимаю, это глупо было бы… – Аля задыхалась от невозможности объяснить все просто и ясно, от того, что путается в словах, которые ей самой кажутся глупыми. – Ну, не было бы обеда, если бы какая-то посторонняя женщина его не приготовила, и белье было бы не глажено. Но ведь в этом же все и дело! Какая-то пародия на совместную жизнь, я чужой человек в твоем доме, и едва ли что-то изменится, потому что я…
– Эх, Алечка, мне бы твои заботы, – улыбнулся он, перебив ее страстно-сбивчивый монолог. – Вот будет у тебя свободное время – целый день можешь провести на кухне, я с большим интересом понаблюдаю. Этого ты хочешь?
– Ты все к шутке сводишь, – шмыгнула она носом. – А я чувствую во всем что-то временное, такое мимолетное – даже в этом… – сказала она, снова поболтав ложкой в остывшем борще.
Андрей промолчал.
Аля и забыла уже, когда последний раз готовила настоящий обед – пожалуй, только когда жила с Ильей. Не для себя же было готовить: она прекрасно обходилась какой-нибудь перекуской на ходу или ела в «Терре».
К ее собственному удивлению, оказалось, что за несколько лет она не забыла те нехитрые премудрости, которые являются предметом гордости умелой хозяйки, но ее всегда оставляли равнодушной. Аля даже вспомнила рецепт фаршированной рыбы, готовить которую ее научила когда-то Бася Львовна, и решила его опробовать в первый же свободный день.
– Та-ак, и луковую шелуху, значит, на дно… Интересно! И чайную заварку добавить… Надо же!
Андрей сидел на табуретке посередине кухни и комментировал ее кулинарные изыски. День был жаркий, и рубашка на нем была расстегнута. Наблюдая за Алиными действиями, он время от времени открывал какой-нибудь ящик и подавал ей то длинный нож, то решетку от мясорубки, которых она не могла найти.
Аля едва сдерживала смех, слушая его замечания.
– Андрюша, прекрати издеваться! – наконец не выдержала она.
– Почему же – издеваться? – Он изобразил глубокое изумление. – Я, может, восхищаюсь. Умираю от восторга – как много ты, оказывается, умеешь! Мужчина льет слезы умиленья: его прелестная женщина забыла о Мольере и занялась наконец делом.
– Ну что ты хочешь этим сказать? – Аля расстроенно посмотрела на него. – Ты меня путаешь и путаешь! Как мне тебя понимать – смеешься ты надо мной, правду говоришь?
– А как ты думаешь? – с интересом спросил он.
– Да в том и дело, что не знаю! Ты как мотылек: у меня глаза за тобой не успевают.
– Да, это мысль… – с задумчивым видом произнес он. – Пошли тогда погуляем?
Андрей поднялся с табуретки и застегнул рубашку.
– Ну вот, – немного обиженно произнесла Аля. – Я тебя хотела порадовать…
– Алечка, жаль охлаждать твой энтузиазм, – сказал он, – но мне вообще-то совершенно все равно, что есть. Так что зря ты наше драгоценное время тратишь на эту демонстрацию. Давай лучше к Новодевичьему пройдемся.
А она и думать не думала ни о какой демонстрации! Алю обидели его слова и небрежный жест, которым он развязал на ней фартук. А она-то еще в немецком магазине выбирала этот фартук – клеенчатый, непромокаемый, в зеленых елочках…
«Конечно, зачем ему все это, – с тоской подумала Аля. – Все это привязывает, привыкаешь к этому – фартучки, обеды. Не хочет он… Погуляли и расстались – куда как проще! А мне и возражать не приходится».
Выходной день выдался ведь совершенно случайно, и репетиции опять начинались завтра, и занятия в девять утра…
Никак она не могла разобраться в его отношении к себе! У нее не оставалось на это времени, она нервничала и на него же сердилась, понимая, что он ни в чем не виноват.
Но были минуты, в которые Аля начисто забывала все, что могло сердить или раздражать. Вся жизнь, в которой было множество дел, в которой на все не хватало времени, отступала далеко, казалась несуществующей.
В эти минуты ничто их не разделяло, и она чувствовала, как душа ее трепещет от прикосновения к его душе. Ощущение живой тайны пронизывало ее в такие мгновения, и ничего не было дороже.
Это почти всегда происходило ночью – днем они просто виделись мало, – и всегда это были минуты после близости. Аля чувствовала плечо Андрея под своей головой, и как сердце его бьется у ее виска – едва слышно и быстро, как у ребенка.
– О чем ты думаешь? – спрашивала она.
– Я не думаю. – Она не ушами слышала его голос, а изнутри, всем телом. – Я просто так – лежу с легкой головой. Ты знаешь, как это бывает? Все во мне мелькает так быстро, неуловимо. Тебя слушаю, Сашенькая моя милая…
Он только в такие минуты называл ее Сашенькой, и он был единственный, кто мог так ее называть.
– А я так не могу, – расстроенно говорила Аля. – Я легко не умею думать. Я когда думаю, то вся напрягаюсь, ничего кругом не вижу, и голова у меня тогда гудит. И вообще, мне тогда тревожно. Это от бесталанности, наверное.
– Да? – Аля почувствовала, что он улыбнулся. – Что же тебя сейчас тревожит?
– Сейчас – ничего. – Она поцеловала его в выступ ключицы – чуть белее, чем все его тело, с которого так почему-то и не сходил загар. – Сейчас я тебя слышу как никогда, и ничего меня не тревожит.
– Что тебе рассказать? – спросил Андрей.
Он уже знал, что она часто просит что-нибудь рассказать, и готов был это делать до бесконечности. Даже если он говорил о чем-нибудь отвлеченном, каждое его слово звучало для Али ясно и просто.
– Например, почему ты спектакли стал оформлять, – сказала она.
– Что ж, это простой пример. Потому что мне нравилось театральное пространство. Оно ведь особенное – очень чувственный узел. Вот, например, ты – на сцене. Я тебя люблю, я чувствую в тебе живое, и не хочу я тебя никуда помещать, даже в самые красивые декорации. И поэтому я хочу найти такие декорации, которые все пространство сцены спроецируют в тебя. Непонятно? – спросил он.
