Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения (читаем книги TXT) 📗
— Привет, — странно, словно и не родные вовсе.
Указываю пальцем в сторону беседки и торопливо иду вперед, предпочитая не оборачиваться. Ни к чему это. Слышу, как хрустит наст под его ногами, подтверждая, что мужчина не отстает, и судорожно перебираю в голове варианты: как мне начать? Что говорить, и как при этом не разреветься?
— Как ты? — Игорь отряхивает скамейку, жестом предлагая мне сесть, и занимает место напротив, приподнимая ворот коричневого пальто. Чем-то он мне напоминает того паренька, в которого так безнадежно влюбилась шестнадцатилетняя Лиза Волкова. Глупая. Мне бы бежать, а я при первой же возможности отдала ему душу.
— Нормально. А вы? — не могу сдержаться, иронично выгибая бровь.
Всего лишь два слова, а в них целый рой вопросов: съехались, выходили ли в свет, подыскали юриста, чтобы как можно скорее избавиться от штампа в паспорте и бежать под венец?
— Я живу один, — разгадать расстраивает ли его этот факт мне так и не удается. Смотрит прямо в глаза, вцепляясь пальцами в холодные доски скамьи, и терпеливо ждет, что я на это отвечу.
— Она опять от тебя сбежала? Жаль, — разыгрываю сочувствие, — вы так хорошо смотритесь вместе.
— Лиза…
— Да брось, — отмахиваюсь, натягивая перчатки, и поправляю полы норковой шубы, почувствовав покалывание замерзшей кожи под узкими джинсами. — Мы ведь не чужие. Можно сказать, друзья.
— Для этого меня позвала? — горько усмехается, смахивая снег с влажных волос, и отвернувшись в сторону, долго вглядывается в даль — туда, где летом наш садовник высаживает цветы. Мой… Садовник теперь только мой.
— Я не вижусь с ней, ясно?
— Неужели интерес пропал? — касаюсь его ладони, насмешливо разглядывая супруга из-под подкрашенных тушью ресниц. — Не знала, что тебя так заводит опасность. Уж прости, что лишила тебя возможности и дальше водить меня за нос…
— Прости. Что мне сделать, чтобы тебе стало легче? — болезненно кривиться, словно я когда-то поверю, что он знает хоть что-то об угрызениях совести. — Я виноват. Я…
— Четыре месяца развлекался с любовницей, позволяя мне строить планы на будущее, — заканчиваю за него, и, отпрянув, забрасываю ногу на ногу.
— Слава сказал?
— Кто-то же должен был.
— И что будем делать дальше? — теперь смотрит серьезно, нервно дергая правой ногой, будто не понимает, что выход здесь только один.
— Разводиться.
Я женщина. И солгу, если скажу вам, что не жду от него мольбы не разрушать нашу семью, не надеюсь, что он упадет на колени и станет меня уверять, что его связь с Яной была ошибкой… Будет целовать мои руки, давая клятвы, что впредь никогда не посмотрит на сторону, а когда я вырву свои пальцы из его похолодевших ладоней, отказываясь поверить, сотрет скупую мужскую слезы, скатившуюся по небритой щеке…
— Хорошо, — у него и щетины-то нет… Собранный, свежий, и все такой же красивый… — О брачном контракте не думай. Распоряжусь, чтобы юристы подготовили документы на дом, и машину.
— Какой же ты милый, Громов, — с нескрываемым сарказмом в голосе, благодарю своего мужа за щедрость, и поднимаю голову, наблюдая, как он встает, явно вознамерившись уходить.
Откупается от меня, словно этот подарок способен заглушить мою боль и сможет заставить меня забыть, с каким упоением он осыпал поцелуями идеальное тело своей возлюбленной. Просто уходит. Молча, без лишних слов и тоскливых взглядов, и лавка, где пару секунд назад сидел этот предатель стремительно начинает покрывается снежной ватой.
Он оборачивается лишь на секунду, как-то странно на меня посмотрев, и прячет руки в карманах, ступая на узкую тропку, ведущую к дому, не подозревая, каким диким страхом скованно мое тело. Главного я ведь так ему и не сказала…
— Игорь, — окрикиваю, понимая, что другой возможности может не быть — не думаю, что обеспеченные мужчины ищут встреч с нелюбимыми женами, ставя крест на своем браке.
— Я беременна, — бросаю в спину, мгновенно напрягшуюся, и стойко выдерживаю удивленный взгляд, остановившийся на моем лице.
Словно и не трясет меня вовсе от какофонии чувств, лавиной обрушившихся на меня, когда я раскрываю все карты — впереди лишь пугающая неизвестность, знакомиться с которой мне предстоит в одиночку. И лишь потому, что ноги у меня не такие длинные, как хотелось бы мужу, грудь не прельщает приятной глазу окружностью, и целовать свое распластанное на столе тело я вряд ли позволю… Для этих целей он находит других. Другую. Всего одну, но от этого как-то не легче.
— Это ничего не меняет. Просто хочу, чтоб ты знал… — поясняю, вперяясь взором в современный особняк, и лишь у дверей дома позволяю соленой горошине скатиться по холодной щеке.
Игорь
Бывают моменты, когда говорить уже слишком поздно. Слова теряют всякий смысл, превращаясь в беспорядочный набор букв, и ничто, ни ваши тяжелые взгляды, ни томные вздохи, ни руки, опускающиеся по швам, но буквально кричащие о желании прикоснуться, — ничто не поможет вам исправить случившееся. Смягчить, облачить во что-то вразумительное все то, что повисло между двумя людьми, запертыми в просторной беседке. Во дворе того самого дома, где когда-то вы неспешно потягивали чай, срывая поцелуи с женских губ…
Не умею я извиняться. И если быть честным, заранее предчувствую свой провал, начни я молить ее о пощаде. Знаю, что она сбросит мои пальцы, при этом исказив лицо гримасой боли и отвращения, закроет уши руками, воспротивившись звукам, льющимся из моих уст, и обнять, хоть на секунду обнять себя, никогда не позволит… Поэтому и молчу, трусливо избегая возможности быть высмеянным собственной женой.
Встаю, не желая тревожить ее своим присутствием, но, не удержавшись, все же оглядываюсь. Боже, что я с тобой сделал? Где та улыбка, что словно приклеенная жила на твоем лице, где румянец, не от этого мороза, что пощипывает кожу, а тот, что с головой выдавал в тебе жажду к жизни, где блеск твоих глаз?
Я выдыхаю клубок холодного воздуха, пряча руки в карманы пальто, и, гореть мне в аду, если то что сейчас сдавило мне грудь называется не тоской. Она самая — жгучая, невыносимая, безнадежная…
— Игорь, — сбиваюсь с шага, отвечая на ее голос пропущенным ударом сердца, и решаюсь обернуться, сильнее стискивая зубы. — Я беременна. Это ничего не меняет. Просто хочу, чтобы ты знал.
Игорь
Не думал я о любви. Ни тогда, когда на протяжении двух лет, делил с Лизой постель, принимая как должное ее отношение, ее стремление докопаться до сути, если вдруг я становился задумчивым и молчаливым. Ни тогда, когда предавал, выпивая до дна предложенный мне напиток — терпкое вино из бордовых ягод, мгновенно вскружившее голову. Ни в тот роковой час, когда неприглядная правда вышла наружу. И вовсе не в те три недели, что прожил вдали от жены, когда внутри обезумивший зверь полосовал душу своими острыми когтями, изнывая в тоске по прошлой жизни: тихой, спокойной, размеренной, и как показало время, счастливой.
— Вчера, во время нашего с вами разговора, вы признались, что Игорь никогда вас не любил, — Смирнов почесывает бровь, уткнувшись глазами в планшет, и на время замолкает.
А я невольно задумываюсь: будь я сейчас там, сиди я на одном из этих диванов, имей я возможность любоваться женой на расстоянии вытянутой руки, чтобы каждой клеточкой тела ощущать ее присутствие, что бы я на это сказал? Промолчал, или бросился бы оспаривать, с пеной у рта доказывая окружающим, что равнодушным меня эта женщина с легкими кудрями никогда не оставляла? Привязала к себе, чем-то более важным, сильным, тем, над чем время почти не властно — светлой душой. Не опьяняла дурманом, как Яна, которой достаточно было лишь поманить, чтобы желание брало меня в плен, а медленно, шаг за шагом заставляла себе покориться, в качестве оружия используя не легкий стан, плавные изгибы тела, и губы, способные сводить с ума жаркими обещаниями, а глаза — доверчивые, глубокие, серые, как небо после грозы, дарящее надежду на скорое появление солнца. Привязала меня к себе этими руками, что сейчас мнут ткань яркого платья, своими речами — порой поучительными, порой обвинительными, но чаще всего заставляющими тепло разливаться по крови. И жаль, как все-таки жаль, что к зову собственной плоти мы прислушиваемся куда чаще, чем к крику наших сердец.
