За зеркалами - Орлова Вероника (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Я поняла тогда...поняла, что это опыты, которые мать проводит. Конечно, даже десятой доли всего кошмара не осознала, но начала понимать. И хохот этот был похож на слезы мои недавние, только он плакать не умел никогда.
- Мы сбежим отсюда. Обещаю тебе. Да, - я кивала и гладила его по щекам, - мы сбежим. Я вместе с тобой. Не оставлю тебя. Твоя. А ты мой. Я придумаю как...придумаю.
Губами к губам его прижалась и тут же назад отпрянула, взгляд болезненный увидела и снова поцеловала, зарываясь в его волосы ладонями. Прерываясь на срывающееся "люблю тебя" через поцелуй, мокрый и соленый. Сама не поняла, как опять слезы из глаз побежали.
***
В ладонях своих стискивал её плечи и думал о том, что ножами ведь не только разрезать можно. Не только до смерти. Через жуткую, почти адскую боль. Ведь ножом и раны вскрывать можно, чтобы заражённую поверхность удалить. Вырезать заразу-тварь, чтобы не смела все тело отравлять ядом своим. Вот так она сейчас вскрывала мои раны. Так она полосовала наживую по затвердевшим, словно окаменевшим рубцам, под которыми агония пульсирует. Яростно, не желая позиции свои сдавать.
Отвечаю на поцелуй, врываясь языком в её рот, ловя тихие всхлипывания губами. Агония криками исходится беззвучными, выжигает с громким шипением кислотой дыры в теле, обнажая до костей. Как она не слышит этого шипения?Позволить ей выпустить заразу, чтобы её «люблю» перебивать собственным. Сильнее к себе прижимая, сатанея от мысли, насколько моя девочка моя!
- Никогда больше, - заставляя себя прерваться на секунду, - слышишь? Больше никогда и ни с кем. По хрен что будет.
Снова набрасываясь на её губы.
- Обещаю, Ассоль.
Глава 22. Ева
С этих самых дней и начался обратный отсчет. Сейчас, вспоминая о наших с Сашей последних неделях вместе, мне кажется, я даже слышу, как тикает часовой механизм до взрыва, после которого я оказалась в чудовищно глубокой яме из осколков собственных иллюзий, наивности и несбывшейся любви. Изрезанная этими осколками, стоящая на коленях и беззвучно орущая в пустоту до бесконечности его проклятое имя, которое сама ему и дала.
У нас было около пяти дней тишины - в город приехала делегация врачей из дружественных Союзу стран, и мать, естественно, принимала в ней участие. Важные открытия, сделанные в нашей стране, демонстрировали иностранцам. Разумеется, под плотной завесой тайны, не раскрывая секретов, а показывая лишь результаты. Потому что изнанка была настолько уродлива, что даже гестапо содрогнулось бы от методов моей матери получать нужный результат из живого «материала». Но тогда я не знала, каким чудовищем она является на самом деле, и что меня будет тошнить каждый раз при упоминании ее имени. Мне казалось, она великий человек и светило науки. Я ею гордилась и боялась ее.
После четырех дней в городе все врачи должны были приехать к нам в клинику вместе с журналистами и телевидением. В спешном порядке куда-то перевезли всех подопытных животных, а также женщин из лаборатории. Я смотрела из окна, как их запихивают в грузовик, и впивалась пальцами в ладони все сильнее и сильнее – некоторые из них были с довольно заметными выпирающими под робами животами. Я не хотела думать о том, чьи это дети. Не хотела и не могла. Я все же спрятала голову в песок, у меня просто не было выбора. Или не думать, или сдуреть от ревности и отчаяния. Но молодость слишком оптимистична, и я думала о том, что совсем скоро мы сбежим оттуда вдвоем. А эти дети…их ведь и нет теперь. Может, их не было или они были не от него. Да, малодушно, да, эгоистично, но покажите мне того, кто не хотел бы обманываться на моем месте? Сейчас я слышу по ночам крики младенцев, и один из них орет громче всех, так орет, что я сама ору во сне, затыкая уши ладонями, и вскакиваю с постели, чтобы лихорадочно искать в ящике комода пакетик, жадно втягивать белые кристаллы, запивать их вином и проваливаться в забвение. Пару раз меня увозили на скорой после передозировки и возвращали с того света. Об этом никто не знал, кроме моего продюсера и мужа. Потом какое-то время я не слышала детского плача, и мне не снились сны, какое-то время я переставала нюхать кокаин и даже пыталась жить нормальной жизнью…пока ОН жестоко не напоминал мне о себе. И мне казалось, я схожу с ума, потому что все эти послания видела только я…и только я знала, от кого они и что он от меня хочет.
«Ну давай, где же ты? Хватит играться! Убей меня уже! Ты ведь этого хочешь? Моей смерти?»
И да, я знала – он ее хотел, но по его правилам. Когда-то, проклиная меня, он обещал, что, даже если сдохнет, вернется с того света за мной, и я буду мечтать о смерти. И нет ничего ужаснее ее ожидания.
А тогда я верила, что нас с Сашей ждет счастливое будущее. Мне казалось, что стоит только выйти за забор клиники и вывести его оттуда, как все неприятности тут же закончатся, все забудется. Наивная. Я понятия не имела, что с ним никогда бы ничего счастливого не вышло. Он – психопат, садист и маньяк, для которого человеческая жизнь не будет иметь никакого значения.
Я постепенно готовилась к побегу, продумывала каждый наш шаг. Нет, я, конечно, не была идиоткой и понимала, что нам потребуются деньги на проживание и на дорогу. Они у меня были. Я ездила в город и потихоньку продавала свои серьги, кольца и цепочки. Все, что досталось мне от бабушки и было подарено матерью. Она любила меня украшать, как новогоднюю елку. Ей казалось, что чем больше на нас побрякушек, тем дороже и солиднее мы выглядим. Притом, ее постоянной пациенткой были жена и дочь одного из самых лучших ювелиров в стране. На вещи и обувь Ярославская не скупалась никогда – все самое лучшее и модное должно быть обязательно у неё. Конечно, надеть это особо было некуда, но, если к нам приезжали гости, или мы куда-то ездили, мать была похожа на женщину с обложки журнала. Красивая. Я всегда считала ее очень красивой. Она мне напоминала красавиц тридцатых-сороковых годов: Марлен Дитрих или Грету Гарбо. Холодная красота, ледяная. Мать вытравливала волосы до белизны и придавала им серовато-жемчужный оттенок. В детстве я видела в ней снежную королеву из детского фильма.
Все деньги я спрятала на вокзале в камере хранения. Мы с Сашей решили ехать на север, как можно дальше от центра, в глубинку. В какой-нибудь областной центр, где он сможет устроиться на завод, а я…
Мне кажется, что с тех пор, как я узнала его, я вообще о себе забыла.
После нашей ссоры мы сильно отдалились друг от друга. Нет, я не перестала приходить к нему каждый день. Это было невозможно, потому что я не представляла свою жизнь без него.
Мы по-прежнему общались, обсуждали прочитанные книги, я приносила ему новые романы вместе с чем-нибудь вкусным, но я не могла подпустить его к себе, а он чутко улавливал мое настроение и не прикасался. Я увернулась от его губ и вздрогнула, когда прижал меня к себе в первую встречу после ссоры, и он, чертовый гордец, не сделал ни одной попытки прикоснуться еще раз. Теперь он демонстративно держал со мной дистанцию. Нет, я не упрекала, и мы больше не говорили о тех женщинах, но и в нас обоих что-то сгорело. Во мне исчезло ощущение того, что наша любовь – это что-то чистое и прекрасное, а он… он, наверное, чувствовал себя униженным тем, что я обо всем узнала и отпрянула от него. Я помнила тот взгляд, которым он на меня посмотрел и медленно разжал пальцы на моих плечах. А потом сам вытер мне губы большим пальцем. Я не придала этому значения ровно до того момента, как сама взяла его за руку, рассказывая что-то, а он стряхнул мою ладонь и спрятал свою в карманы штанов.
- Не стоит. Запачкаешься еще.
- Возможно, - нагло, глядя в его черные глаза и возвращая удар под дых так же умело, как он его нанес, и тут же пожалеть об этом, когда поджал губы и отошел к противоположной стене.
Я садилась у одной стороны клетки, а он – у другой, и мы читали друг другу вслух отрывки Гамлета по ролям. Я готовилась поступать в следующем году в театральный в том городе, куда мы собирались уехать. Все мои реплики и отрывки Саша запоминал с первого раза. Его память была феноменальной. Потом я узнаю, что это результат проводимых ранее опытов над его мозгом. Они слепили гения и страшную машину для убийств одновременно, безжалостную и равнодушную к любой боли.
