Инженю, или В тихом омуте - Ланская Ольга (читаемые книги читать .TXT) 📗
— Ну я побежала! — Вика ничем не показала, что огорчилась, видимо, напомнив себе, что должна быть счастлива уже тем, что Марина наконец у нее дома. — Если что — зови!
Она посмотрела ей вслед. Все это и правда было очень трогательно — и эта забота, и специально сделанные в расчете на Маринино появление закупки. И если бы в Вике была только эта трогательная нежность, только преданность, и тактичность, и привязанность, граничащая с любовью, — и не было бы все учащающихся приступов ревности, все чаще проявляющегося желания диктовать, и учить, и навязывать… Если бы все было так, наверное, они бы жили вместе. Давно бы жили. И она не оказалась бы сейчас в такой ситуации. Хотя — хотя даже сейчас она не знала, что было бы лучше…
…Тогда, три года назад, после той первой ночи с Викой, они это делали ежедневно почти целый месяц. Четыре недели, точнее, — Вика через четыре недели вышла на работу. А так они почти не расставались. И что самое странное, ей самой это нравилось — кажется, не было тогда рядом интересных мужчин, а Вика так к ней относилась, так на нее смотрела, боготворила буквально. А к тому же для нее, Марины, это была игра — интересная, увлекательная игра по формированию из закомплексованной, фригидной женщины человека не то что без комплексов, но по-настоящему сексуального.
В общем, это длилось четыре недели. За которые Марина сделала из Вики самую настоящую активную лесбиянку, властную и жестокую, творящую с намеренно пассивной партнершей все, что захочется. А незаметно контролируемая ею Вика — не догадывающаяся, разумеется, об этом контроле, — кажется, уже забыла, какой была, и считала себя опытнейшей, и не понимала, что именно она зависит от Марины, а не наоборот. И уверенно приказывала Марине раздеваться, и брала за волосы, опуская ее голову между своих тощих ног, и кажется, не сомневалась при этом, что Марина счастлива выполнять эти приказы.
А потом ей, Марине, все это наскучило. Сессию она завалила, естественно, хорошо в ректорате согласились перевести на вечерний, вместо того чтобы отчислить, — и в начале июля, за день до того, как Вика вышла на работу, уехала на дачу и не появлялась в Москве полтора месяца. В конце концов, в Москве ей нечего было делать и Вика надоела, а на даче можно было целыми днями валяться голой на участке и слушать музыку и читать, а по вечерам сидеть у одной знакомой в окружении дачной молодежи и кокетничать, попивая вино, и, может, даже делать это с кем-нибудь в соседней комнате.
Так что она отсутствовала до конца лета, а когда вернулась, в Москве начались дожди и похолодание, и надо было думать насчет работы, чтобы успокоить родителей, да и личных дел хватало. И когда мать говорила, что опять звонила девушка, представлявшаяся Викой из соседнего подъезда — та самая, которая так много и часто звонила все лето, — она отмахивалась. И даже не узнала Викин голос, когда та наконец на нее наткнулась.
— Ты меня совсем забыла! — Взращенная Мариной Викина самоуверенность, чисто мужская, граничащая с наглостью, в ее отсутствие, похоже, начала давать сбои.
Потому что начала Вика именно с этой наглой фразы, фразы убежденного в своей неотразимости мужчины — который произносит ее вместо «здравствуй, рад тебя слышать», — и тут же сбилась. — Я так скучала, знаешь. Может, как-нибудь зайдешь? У меня, правда, по вечерам дома родители — но…
«Ну разумеется — на днях» — так она ей ответила. Но не заходила и не звонила — не до этого было. И не реагировала на частые, хотя все реже звучащие звонки. А где-то через месяц Вика приперлась сама без приглашения — с коробкой конфет и букетом цветов. И они сидели в Марининой комнате и пили чай, и родители были за стеной, и Вика уже стала прежней Викой — неуверенной и закомплексованной, старой и некрасивой, и сознающей свою некрасивость, и оттого особенно скучной. Надоедающей рассказами о своей работе — в которые вплетались многозначительные фразы о том, как она тосковала по Марине. Утомляющей расспросами и дружескими предложениями помочь устроиться куда-нибудь. И даже помочь материально, если в том есть нужда.
Ей хотелось сказать Вике, что та не мужчина — и ей от нее ничего не надо, как и от тех, кстати. Но она не любила конфликтов — она и с мужчинами, которые ей надоедали или вели себя не так, как хотелось, предпочитала просто исчезать. Ничего им не говоря. Предоставляя право думать о ней как угодно и что угодно.
— Знаешь, я правда очень по тебе скучаю, — произнесла наконец Вика, оглянувшись на дверь. — Я понимаю, у тебя много всех — я знаю. Да и я, работы куча, с утра до ночи там, и в выходные бывает. И вот я тебя хотела спросить… Родители хотели разменять квартиру — чтобы у меня своя была. А потом подумали — у меня бабушка мамина в двухкомнатной живет на «Белорусской», дом такой хороший, знаешь, а ей одной тяжело. В общем — бабушка сюда переедет, а я к ней. Скоро — на следующей неделе уже, может. Сами торопят — говорят, ты взрослая, у тебя работа теперь, своя жизнь, и личная тоже…
Вика не договорила — ей не хватило смелости спросить, не согласится ли Марина жить с ней вместе. А она сделала вид, что не поняла. Хотя, естественно, поняла все — в том числе и то, что это Викина была инициатива, переехать к бабушке, и поскорее переехать.
— Ну конечно — конечно, нам просто негде встречаться. Это ужасно… — кивнула, автоматически касаясь худой холодной руки и ее поглаживая. — А если ты будешь одна — конечно, я буду к тебе приезжать…
Вика расцвела — так, что посеревшая от промозглой осени за окном комната оживилась даже.
— Я так рада, знаешь — я так… Но — но я хотела… Ты говоришь, у тебя с родителями проблемы — ты могла бы пожить у меня. Какое-то время… Я ведь до вечера на работе, и…
— О, я должна тебе признаться — со мной невозможно жить, — призналась доверительно. — Я ленивая, неаккуратная, капризная, взбалмошная. Меня тут один молодой человек уговаривал выйти за него замуж, так я…
Она увидела, как Вика сжалась, — только сейчас сообразив, что вольно или невольно влюбила ее в себя. И видимо, сильно — раз одно упоминание о кем-то сделанном предложении, вполне очевидно, не принятом, ее так напрягает. И это было лестно — она ценила, когда ее любили. Даже если это был абсолютно неинтересный ей ровесник. Даже если это была Вика.
— О, я так люблю пококетничать, — произнесла жеманно. — Ну конечно, если ты меня позовешь, я к тебе приеду — с удовольствием. И даже у тебя поживу — если бы пообещаешь, что мне будет хорошо…
Это была явная игра, но Вика, кажется, не понимала, глядя на нее расширившимися от услышанного глазами. И выговорила отчетливо, медленно и ужасно серьезно:
— Я обещаю. Я клянусь — всем, чем хочешь. Клянусь, что тебе со мной будет так хорошо…
Наверное, она хотела добавить — «как ни с кем». Но не сказала. И просто скомкала фразу, сказав вместо этого:
— Я все для этого сделаю — правда…
Когда она спустя три недели после того разговора приехала в старомодно обставленную, но просторную и чистую квартиру на Ленинградке, визит вместо нескольких часов растянулся на все выходные. А первого декабря — это символично было и потому запомнилось — она собрала вещи и переехала к Вике, вполне официально переехала, оставив родителям телефон и сказав, что поживет какое-то время у подруги, пусть они от нее отдохнут. Думая, что переезжает максимум на месяц, — но задержавшись там на целых три.
Они были жутко разные — и хотя и сейчас оставались такими же, но тогда это особенно бросалось в глаза. Вика уходила рано, а возвращалась поздно — а она спала до одиннадцати как минимум, потом долго лежала в ванне, и красилась, и пила кофе. А в полшестого уходила в институт — до которого чаще всего не добиралась и просто гуляла по Тверской, с самого начала улицы до самого конца, и любовалась магазинными витринами. А в восемь возвращалась обратно — туда, где ее ждали Вика и обед. И они болтали и занимались сексом часов до двух ночи — а утром начиналось все сначала.
Ей поначалу даже нравилось так жить. Немного смущало, что она живет за чужой счет, — но зато она не брала у Вики денег. У нее было немного, родители подкидывали, тайком друг от друга, прося не говорить один другому. Конечно, этого хватало только на мелкие расходы — купить что-нибудь вкусное, пару колготок, что-то в таком роде. Но с другой стороны, тогда у нее не было дорогостоящих привычек, и дорогих вещей никто никогда не покупал, разве что мать отдавала что-то хорошее из привезенного когда-то из загранкомандировок отцом. То дубленку, то шубку, то туфли, то сапоги — и она вполне довольствовалось этим, только подкупала любимые тогда лосины и обтягивающие водолазки. И когда Вика потащила ее в бутик на Ленинский, заявив, что хочет сделать ей подарок по поводу начала совместной жизни, она долго отказывалась от всего. С трудом согласившись на длинное черное платье от Москино — и только когда Вика сказала, что всерьез обидится. И то испытывала долго еще неловкость, потому что платье даже с учетом распродажных цен обошлось чуть ли не в пятьсот долларов.
