Латинист и его женщины (СИ) - Полуботко Владимир Юрьевич (читать книги без TXT) 📗
— Можно вам задать нескромный вопрос? — спросила Люся, поглядывая на меня как-то исподлобья.
— Задавай!
— А Валентина Александровна уже перешла с вами на ты?
Я подумал: «Вот же гадюка рыжая! Она всё подмечала!»
— Уже перешла, — спокойно ответил я.
— Как здесь у вас хорошо, уютно, — сказала Люся, оглядываясь по сторонам. — И из окна Дон виден.
«В девке сидит бесёнок, — подумал я. — Не очень злой, но бесёнок! Сейчас она мне ещё что-нибудь выдаст».
— Ничего особенного нет, — возразил я. — Комната как комната. В саду было лучше.
— Я не то имела в виду.
— А что?
— Здесь, у вас теперь — такая тишина. Я так думаю, у вас тут за стенкой никто уже больше не будет орать, как на старой квартире.
— А! Вот ты о чём! — я усмехнулся. Рыжие — они все злые! Это у них судьба такая. Да ведь и я тоже — рыжий. Но злиться на всякие подковырки я не буду… Как объяснить этой девочке, что мне теперь так будет не хватать и того крика, и всяких прочих безумств моей прежней соседки. — Здесь у нас теперь всё тихо, — сказал я. — Разве что гудки проходящих по Дону кораблей, но это редко — судоходство теперь замерло. А тётя Нюся — не скандальная, да и мы с Валентиной — тоже не дюже шумные. Вот когда дитё появится на свет, вот тогда спокойствие и кончится, а пока… Ну что, давай почитаем сегодня диалоги Цицерона?
— Давайте.
— «De legibus» — хочешь?
— Да зачем же мне «О законах», когда я — будущий филолог?
— Я и забыл… Ну, тогда надо взять Овидия.
— Овидий был легкомысленным человеком.
— Неправда! Он был утончённым поэтом!
— Я не хочу Овидия, — сказала Люся.
— Ну ладно, давай тогда почитаем Вергилия.
— А Вергилий подхалимничал перед Августом. Не хочу и его.
— Вот вредная! Да что ж ты тогда хочешь?
— Хочу что-нибудь умное.
— Уверяю тебя: это всё — умное. Ничего глупого я бы не стал предлагать.
— Я хочу чего-нибудь такого, чтобы это было про нашу нынешнюю жизнь. Чтобы там были какие-нибудь ответы на наши сегодняшние вопросы.
— Во всём том, что я тебе называл, полным-полно таких ответов. Но, если тебе так уж нужны мудрые наставления, то тогда давай возьмём вот эту книгу.
Я встал из-за стола и взял из старого книжного шкафа «Апологию» Апулея. На латинском языке, естественно. Люся посмотрела на обложку и согласилась. Я раскрыл книгу наугад, и мы приступили.
Люся читала незнакомый текст, почти не спотыкаясь, соблюдала в нужных местах долготу, произносила латинское «h», как украинское «г», а не как русское «х» и переводила текст почти без запинки, лишь изредка путаясь в порядке слов, внося тем самым в русский перевод латинские интонации.
А я думал о чём-то своём и попутно слушал давно знакомые слова старика Апулея, которые улавливались моим внутренним слухом без Люсиных маленьких погрешностей и поступали прямо в сознание в чистом, неискажённом виде:
«Поэтому мера богатства — это не столько земли и доходы, сколько сама душа человеческая: ежели человек претерпевает нужду из-за алчности и ненасытен к наживе, то ему не хватит и золотых гор; он постоянно будет что-нибудь клянчить, чтобы приумножить нажитое прежде. Но ведь это и есть настоящее признание в бедности, ибо всякая страсть к стяжательству исходит из предположения, что ты беден, и несущественно, насколько велико то, чего тебе не хватает…»
Глава 99. ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА
Дожди и даже самый настоящий холод, когда ночью приходилось спать под толстым одеялом, не долго радовали ростовчан: лето 1998-го года оказалось ужасающе засушливым: прекратились всякие осадки и наступила небывалая жара: не только сорок градусов в тени, которыми в Ростовской области мало кого удивишь, но и выше. А в некоторых районах области было так даже и намного выше. Хлеб на полях погиб, и политические комментаторы предсказывали с экранов телевизоров, что вслед за катастрофическим неурожаем наступит голод, а за голодом — что-нибудь ещё и похуже. Например, коммунистический переворот. Моя мать приходила к нам в гости и всё время твердила:
— Будет голод, Павлик! Помянешь моё слово — будет голод! Покупай, пока есть возможность: муку, сахар, консервы, спички, соль!
Тётя Нюся, которая старше матери на десять лет, рассказывала про совершенно ужасные вещи во времена искусственного голода, который когда-то устроил товарищ Сталин, и тоже твердила: покупай муку, сахар, соль, спички! При Сталине именно этого нигде нельзя было достать!
Все эти истории и рассуждения я уже много раз слышал и прежде — от матери, от отца и от той же тёти Нюси: о том, какой из наших родственников и в каких мучениях умирал от голода, от холода, от большевистской сабли, от немецкой пули, от болезней и где это было — в Крыму при взятии Перекопа, в ставропольских степях, в мирном Ростове, на лагерной пересылке или на оккупированной немцами территории… Не хотелось отравлять себе существование этими страшными воспоминаниями стариков. Хотелось жить спокойно и тихо. Я отнекивался, отмахивался, говорил, что, мол, беду пронесёт да и покупать-то особенно не на что — почти все деньги ушли на ремонт.
— Хорошо хоть Дон рядом, — сказала однажды тётя Нюся. — Случись что и можно будет рыбы наловить…
— Да я за всю свою жизнь ни одной рыбки не поймал! — возразил я.
— Ничего, племянничек! Научишься! Ты вон и в саду-то никогда раньше не ковырялся, а теперь ведь прекрасно управляешься.
И тут неожиданно в разговор вступила моя вечно молчащая Валентина:
— Если бы ты только знал, что такое голод и как это страшно!..
И тогда я всё-таки внял голосу разума и на последние деньги купил мешок муки и мешок сахара. Что ж, будем ждать. А к следующему лету, если доживём, я посажу на нашем участке картошку. А то, может быть, и птицу какую разведу.
И вот — беда нагрянула! Но совсем не оттуда, откуда мы её всё время ждали.
17-го августа 1998-го года в стране случилось нечто невообразимое: на биржах произошёл некий финансовый обвал, после которого многие банки, многие промышленные предприятия разорились вчистую, а все цены мгновенно подскочили сначала вдвое, а затем и втрое. Страна вновь была отброшена на самый край пропасти. Что это было и почему такое случилось — ни единый политический обозреватель из параллельного мира объяснить вразумительно не мог. Но одно было несомненно: есть кто-то невидимый, кто всё это в очередной раз хладнокровно устроил. Так же точно, как и другие финансовые кризисы, как и войну в Чечне с таинственными и необъяснимыми приказами нашим войскам об отступлении после каждой успешной операции. Кто-то неизвестный правит нами. Тот, за кого мы не голосовали ни на каких выборах. И это не инопланетяне и не потусторонние силы; кто-то из числа смертных, проживающих на нашей планете, вертит нами как хочет.
Я никогда не знал, что такое роскошь, что такое богатство, и всю свою жизнь, начиная с детства, ощущал на себе принадлежность к классу бедных. Лишь в редкие счастливые годы я чуть-чуть приподнимался до статуса, близкого к среднему по нашим советским понятиям уровню. И всё же — ещё никогда я не жил так плохо, как в наступившую осень. Настоящего голода всё ещё не было, но очень суровые ограничения пришлось накладывать на себя во всём, в том числе и в пище.
А между тем, моего друга литовца Мантаса нашли убитым. Его тело лежало на берегу реки Темернички в районе пригородного вокзала. Кто, за что — неизвестно…
А между тем, в Европе запахло войной…
А между тем, для нас с Валентиной приближалось прибавление в семействе… Поддержку и опору для себя я находил не Библии или в молитвах, а в общении с Античностью. Когда-то это был уникальный эксперимент человеческой культуры, и после этого ничего подобного Греции и Риму никогда не было и никогда уже больше не будет. И всё же мы нынешние — далёкий отголосок того прекрасного мира, который исчез не вовсе и продолжает существовать в этих книгах на моих полках, в этом саду за окном, и в этой реке, и в наших именах, и в наших поступках…
