Экзотические птицы - Степановская Ирина (лучшие книги онлайн .TXT) 📗
«Чем живут эти люди? Почему они так вольготно здесь сидят, никуда не торопятся? — думала Таня про посетителей кафе. — Сословие клерков парится по конторам. Сфера обслуживания на ногах от открытия до закрытия. Художники, скульпторы сутулятся над своими работами в музеях и галереях или пытаются продать свои творения на блошиных рынках, на импровизированных выставках. Учителя в это время в школах, врачи — в больницах. Рабочие — на заводах. Интересно, люди каких занятий проводят лучшие часы в кафе? — Она допила кофе и засмеялась. — Может быть, кто-нибудь точно так же думает обо мне! Что, мол, здесь делает эта молодая женщина? Откуда она приехала, туристка она или кто? — Таня задумалась. Хотела бы она проводить время свободно? Ездить куда хочет, где хочет гулять? Не выходить из дома, если на улице дождь. Не париться на работе в прекрасную погоду, а ехать за город, где поют птицы и есть множество прелестных мотелей и гостиниц для путешественников и на пару дней, и на месяц. — Кто его знает, — как-то неопределенно подумала она. — Надо попробовать, чтобы решить, понравится мне это или нет». Она отдала деньги девушке-официантке и, как уже было много раз в Париже, отметила ее ненапускную вежливость, искреннюю благодарность за положенные чаевые.
Она свернула в одну из улочек Латинского квартала и подошла к дому, где жила в Париже первые два месяца, до знакомства с Янушкой. Комнатка ее хоть и называлась студией, но представляла собой узкий пенал с окном, выходящим на крышу, в квартире, которая по московским понятиям называлась бы коммунальной. В ней не было кухни и ванной комнаты. Небольшая ниша в углу, отделенная занавеской, с дырками в полу обозначала душ, а для того чтобы приготовить кофе, на маленьком столике у окна стояла небольшая плитка. О том, чтобы варить на ней суп, не могло быть и речи. Спать по ночам мешали Тане буйно гуляющие студенты, да и у Тани вдруг развилась такая бессонница, что даже расположение этой комнатки в самом сердце Парижа ее не радовало. Незнакомые люди кругом, незнакомый язык, на котором она могла еще с трудом объясняться, но, как оказалось, вопреки всем заверениям московских преподавателей совершенно не в силах была на первых порах понимать. Страшное перенапряжение первых месяцев — работа в лаборатории по семь часов в день, посещение языковых курсов, на которые ей тут же рекомендовала записаться мадам Гийяр, поиски правильной и короткой дороги в незнакомом городе, неустроенный быт, нехватка денег, которые исчезали молниеносно, — все это вместе с тоской по дому соединилось в комок неприятных воспоминаний, выплеснувшихся сейчас на Таню при виде узкого окна ее первого жилища.
Таня посмотрела вверх, нашла третье окно от угла. Сейчас оно было забрано узкими ставнями. «Кто, интересно, там сейчас живет? — подумала она. — Все ли там как прежде?»
Одиночество первых месяцев жизни в Париже с такой силой тогда обрушилось на Таню, что она, будучи совершенно несентиментальной по природе, купила в цветочном магазине герань и поставила ее на подоконник. Она не узнавала себя. Разве это была она, прежняя Таня, которая не стеснялась нагрубить кому угодно, хоть матери, хоть отцу, хоть Валерию Павловичу, хоть Барашкову и только почему-то никогда не связывавшаяся с Тиной? Возможно, потому, что и Тина никогда ее по-крупному не доставала. Как-то по-другому, по-новому вспоминала теперь Таня те дни, которые она провела в больнице.
Весной Таня собиралась выставить свою герань за окно на солнце, на воздух. Но через два месяца жизни на этой квартире к ней после прогулки заглянула Янушка. Она принесла знаменитый длинный батон, который в Москве называется французским, ветчины и сыра, и они сели ужинать.
— Зачем ты здесь живешь? — удивилась Янушка, оглядев Танину комнатушку. — Здесь очень неудобно!
— Зато в центре, — пояснила Таня.
— В центр можно приезжать по субботам и воскресеньям. А в обычные дни после работы и после занятий все равно некогда уже ходить гулять. — В этом Янушка, как и в большинстве других случаев, оказалась права. Таня послушалась и переехала в кампус. — И не надо тратиться на дорогу, и добираться удобнее! — объясняла Янушка, и Таня должна была с этим согласиться.
Жить в кампусе оказалось намного удобнее и приятнее, чем барахтаться в коммуналке одной. Какие прекрасные кухни и холодильники, прачечные и комнаты отдыха были в их общежитии! Компьютеризированная библиотека, жилые комнаты на одного, максимум на двух человек, как это было непохоже на то, о чем рассказывали студенты, жившие в общежитии института, где Таня училась. Вот чему можно было завидовать белой завистью! Но, прожив в кампусе без малого два года, Таня уже привыкла к такому житью и как-то перестала обращать внимание на удобства. Привыкла относиться к ним как к должному. А герань в суматохе она так и оставила на подоконнике в старой квартирке, и сколько ни всматривалась она сейчас, глядя на свое окно, за серыми жалюзи не было видно, стоит ли еще в комнатке ее любимый цветок.
— Тебя не удивляет, что мы так легко обходимся здесь без мужчин? — как-то во время прогулки по Сене, глядя на счастливую влюбленную парочку, спросила Янушку Таня. Над Парижем моросил тогда легкий теплый дождик, и они укрылись от него в комфортабельном просторном салоне низкого речного теплоходика. На Танин взгляд, теплоходики, курсирующие по Сене, так любимые туристами, внешне очень отличались от московских речных трамвайчиков и назывались тоже неказисто — «мухи». Именно этих «мух» и имела в виду Янушка, когда пыталась подобрать слова для ответа.
— Французские мужчины — как «мухи», поверь! Чем больше народу перевезут, тем им лучше. К тому же они редко надолго попадаются в расставленные сети. Только уж если паутина действительно сплетена слишком тонко… Довольно часто среди них встречаются ипохондрики, но, впрочем, — Янушка задумалась, она всегда старалась быть максимально объективной, — я была знакома близко только с одним настоящим парижанином — художником по профессии, а люди творчества, сама понимаешь… — И Янушка замолчала, нахмурившись, видимо, вспоминая не очень счастливые события своей жизни. — Я его любила… — Она замолчала надолго, потом будто встряхнулась. — Без мужчин мне жить проще! Свободнее! — И уже ни горечи не слышалось больше в голосе Янушки, ни сожаления об утраченной, по-видимому, любви. — Люди зацикливаются часто на чем-то своем, — продолжала она, — кто на несчастной любви, кто на своей бездетности, кто на сексе, кто на бедности, а на самом деле таким образом люди пытаются убежать от нереализованное™. Им кажется, вот выполни сейчас кто-нибудь, пусть хоть Господь Бог, их самое заветное желание, и мир изменится. А в сущности, не меняется ничего и все бесконечно повторяется сначала. Неверный любовник снова бежит к очередной цели, одинокая бездетная женщина, в муках родив, через некоторое время понимает, как трудно иметь детей, а человек, всю жизнь страдающий от неразделенной любви, внезапно получив признание от объекта своих мечтаний, вдруг начинает смертельно скучать. — Янушка улыбнулась. — Тот, кто поймет это, навсегда излечится от одиночества, приобретет вековую мудрость и начнет просто жить!
Таня тогда промолчала. Они вышли на набережную у Лувра, обогнули его, мельком взглянули на Пирамиду, через которую, как всегда, толпами шагали туристы, и пошли пешком к Вандомской площади. Почему-то именно Вандомская площадь с ее «Ритцем» в Москве была для Тани олицетворением настоящего богатства. Ей хотелось здесь жить, хотелось, чтобы ливрейный шофер открывал перед ней дверцу роскошного автомобиля. Еще и теперь, бывая здесь с Янушкой, они смотрели в разные стороны: Таня с любопытством разворачивалась лицом к витринам дорогих магазинов. Правда, последние месяцы смотрела на них уже без вожделения, просто сравнивала, а Янушка разглядывала авангардистские скульптуры, в странном порядке установленные, как казалось Тане, в самых неподходящих для этого местах. У того подъезда «Ритца», откуда отправилась в последний прижизненный путь английская принцесса Диана, часто собиралась небольшая группка зевак.
