Последняя Ева - Берсенева Анна (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗
– Рада я, что в Москву Надюшку привезла, – слышала она мамин голос, уже лежа на раскладушке за бамбуковыми висюльками. – Ох, Клава, оно и счастье, конечно – дочка. Но ведь как тревожно за нее, а когда единственная, да поскребышек… Тем более возраст какой, глаз да глаз. Хоть бы поступила в свой институт, хоть бы жизнь у нее сложилась!
– Вам бы раньше надо было приехать, – отвечала Клава. – Мало ли, может, курсы какие-нибудь надо посещать. У соседки племянник тоже в художественный институт поступал, так год целый ходил куда-то, занимался.
– Хорошо, кто в Москве живет, – вздыхала Полина Герасимовна. – А нам как за год было приехать? Ну, ничего, может, получится…
Голова у Нади слегка кружилась, в алькове было полутемно, и она сама не заметила, как задремала. И правда ведь, не спала всю ночь в дороге… И этот странный город, непонятная и тревожная эта Москва…
Конечно, хорошо было бы приехать за год до поступления и походить на подготовительные курсы – такие, как выяснилось уже назавтра, и в самом деле работали при Строгановском. Но и теперь, в начале июля, было не поздно. Сдав документы в приемную комиссию, Надя тут же переписала в свой блокнот расписание предэкзаменационных консультаций, чтобы не пропустить ни одной.
Строгановское училище выходило фасадом на Ленинградский проспект – на одну из тех улиц, что как раз и создавали у Нади ощущение гигантского города, в который она неизвестно зачем попала.
Неслись по Ленинградскому, рассекая жаркий летний воздух, легковушки с выпученными фарами, громыхали открытыми кузовами грузовики, скользили вдоль серых сталинских домов троллейбусы, звенели трамваи, бежали люди – все здесь жило в таком ритме, к которому ни Надя, ни Полина Герасимовна не привыкли совсем…
– Господи, и как только ты тут живешь, Клава! – утирая пот со лба, воскликнула Полина Герасимовна, едва войдя в комнату и без сил опускаясь на продавленный диван. – И как Надюшка моя тут будет жить? Все бегут, все спешат – куда бегут, чего спешат?..
– Надюшке твоей еще поступить надо, – резонно заметила Клава. – Что в институте сказали-то?
– Да ничего, – пожала плечами Надя. – Приняли документы.
Мама отправилась на кухню разогревать обед, ею же вчера и приготовленный, а Надя ушла к себе в альков. Она сразу заметила, что тетя Клава вовсе не требует, чтобы с ней поддерживали разговор, подробно рассказывали о чем-то. Она вполне безучастно строчила на своем «Зингере» да время от времени бросала на Надю тот самый оценивающий взгляд, который так ей не нравился.
В московской жизни были какие-то совсем другие привычки и обычаи, которых Надя не понимала.
Неожиданно для себя она устала за день, наверное, не меньше, чем мама. Не то чтобы ее, как Полину Герасимовну, напугал бешеный московский ритм. Но, во-первых, Надя с удивлением заметила, что просто физически устала. Собственно, ни от чего, ведь она ничего сегодня не делала. Только от бесконечных перегонов в метро, от длинных троллейбусных маршрутов, от перебегания улицы в два приема… Это было странно, потому что Надя всегда была вынослива. А во-вторых, ее смущало то состояние неопределенности, в котором она совершенно не привыкла находиться, но в котором поневоле находилась с той самой минуты, как нависла над нею крыша Киевского вокзала.
Всю свою недолгую жизнь Надя точно знала, как она к чему относится. Она и сама не понимала, как сочетается в ней интерес к живому, полному красок миру с четким пониманием: вот это черное, а это, наоборот, белое, – но ее восприятие жизни было на редкость определенным.
И вдруг впервые она не находила в этом мире своего места. То есть она, конечно, находилась в каком-то определенном месте – в столице, в Москве, – но никак себя в нем не ощущала…
Ей непривычно и даже неприятно было думать о таких смутных вещах, и она поскорее прилегла на свою раскладушку, чтобы по крайней мере отдохнуть от сегодняшней беготни.
Уставать Надя не перестала ни назавтра, ни даже через неделю, хотя, конечно, немного привыкла к общему стремительному движению. Но дело ведь было не в привыкании к скорости, она же сразу это поняла…
Кроме готовки на огромной, в любую жару прохладной коммунальной кухне, у Полины Герасимовны нашлось и еще одно дело в Москве. В черниговской школе организовывался литературный музей. Все ученики, от первого до десятого класса, собирали материалы о писателях, которых изучали по программе, искали, где могли, фотографии… Но могли они, конечно, мало. И откуда, в самом деле, можно было взять так уж много материалов о писателях, особенно современных, в провинциальном украинском городке?
Поэтому Полина Герасимовна непременно хотела сходить в Литературный музей на Петровке и поговорить с научными сотрудниками. Может, что-нибудь посоветуют или, того лучше, снабдят материалами.
К ее огромному удовольствию, встретили ее там с распростертыми объятиями.
– А говорят, москвичи равнодушные! – рассказывала она вечером, придя из музея. – Так встретили меня хорошо, так обрадовались! Приглашали еще приходить, открытки кое-какие обещали подобрать, фотокопии чеховских рукописей у них есть. Будут с директором согласовывать, может, подарят нам… Где ж тут равнодушие?
– Они не равнодушные, – усмехнулась Клава. – Они другие совсем, к ним это слово не подходит… И отчего бы им тебе не обрадоваться, когда ты на неделю какую-нибудь приехала, тем более не за продуктами, а за открытками?
Надя не совсем поняла, что имеет в виду Клава, но не стала переспрашивать. Тревога снедала ее, и с каждым днем она все отчетливее понимала причину своей тревоги…
Черниговский переулок, в котором жила тетя Клава, соединял Пятницкую улицу с Большой Ордынкой. И его, конечно, не сравнить было с серым Ленинградским проспектом, да и ни с чем нельзя было сравнить все Замоскворечье. Наде понравилось гулять по его тихим улицам. Невысокие дома, стоявшие здесь, отличались строгими, классически правильными силуэтами, а множество церквей поражало даже ее. Хотя уж у них-то в Чернигове церквей было едва ли не больше, чем во всей Киевской Руси, да и в Киеве их хватало.
Особенно одна здешняя церковь была хороша, на углу Климентовского переулка и Пятницкой – огромная, заброшенная и заколоченная, но, несмотря ни на что, красивая. Надя долго стояла перед нею, задрав голову, смотрела на высокую, суховатую какую-то колокольню и не могла понять, чем так привлекают ее эти запыленные купола и стены с опавшей штукатуркой. Но их вид успокаивал каким-то неведомым образом, а это было ей сейчас необходимо: она не могла решиться…
Надя бродила по переулкам близ двух Ордынок, читала красивые названия на табличках – Монетчиковский, Кадашевский, Татарский, Лаврушинский – и изо всех сил старалась унять бешено колотящееся сердце. Даже о поступлении она больше не думала, даже в училище ей не хотелось сходить еще разок, чтобы рассмотреть все получше…
Она вернулась домой раньше мамы. Но Клава, кажется, была дома не одна: незнакомый голос доносился из-за ее двери, веселый и звонкий.
«Это же, наверно, заказчица пришла, – вспомнила Надя. – Ну да, тетя Клава же говорила: платье какое-то срочно шьет, сегодня примерка».
Надя открыла дверь, и глазам ее тут же представилось странноватое зрелище.
Бахромчатая скатерть была снята с круглого стола, он был теперь застелен только выцветшей клеенкой. А посередине клеенки, прямо на столе, стояла женщина в вечернем платье. Оно было еще не готово – Клава как раз закалывала его булавками по правому боку, и казалось, будто на платье сделан глубокий разрез, как у кинозвезды.
Даже неискушенная в дамских вечерних туалетах, Надя сразу поняла, что платье – роскошное. А вернее – что роскошная женщина стоит посередине круглого стола и примеряет роскошное платье. Оно было длинное, черное, муаровое, а впереди по лифу шла волнообразная отделка из какой-то серебристой ткани. Платье оставляло открытыми плечи и спину, отчего особенно бросались в глаза их плавные, величественные линии.
