Только на одну ночь (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta" (прочитать книгу .txt) 📗
Второй год…
Второй год как нет Алекса в нашей с ним жизни. Место, которое никому не занять. Боль, которая притупится, но вряд ли исчезнет хоть когда-нибудь.
— Оставить вас? — тихо спрашивает Эд, после десяти минут тишины.
— Если можно, — так же негромко отвечаю я. Это тоже своеобразный ритуал, один из тех, которым мы следуем. И он всегда кивает молча, пряча от меня взгляд, и уходит к машине. Там он снова будет курить и успеет выкурить четыре сигареты за те десять минут, что меня не будет, и когда я приду — его губы будут горькими, как кофейные зерна.
Он ужасно понимающий, этот мой любимый зверь. Пусть и очень любит прикидываться идиотом.
Когда его спина исчезает среди памятников, я подхожу ближе к стеле с ростовым портретом Алика, прислоняюсь лбом к мрамору. Холодный как лед, пусть на дворе и теплый, пропахший сиренью май. На колени я не встаю — сейчас это обесценило бы аналогичный жест, который я делаю для Эда. Впрочем, вряд ли Алекс был бы сейчас этим недоволен, раз уж он меня отпустил. А вот коснуться ладонью памятника я могу. Левой ладонью — с его обручальным кольцом.
Мне по-прежнему жаль, что его не стало. Таких как он в моей жизни не было и не будет.
Зато есть кое-кто другой. Поэтому я все-таки иду дальше. И не остановлюсь.
— Спи спокойно, милый. — Ритуальная фраза на прощанье.
Такие дни повторяются каждый месяц, и я знаю каждую ноту этой мелодии.
Я подхожу к машине, и Эд с минуту не смотрит на меня, смотрит мимо, а потом безмолвно стискивает меня в своих руках и утыкается губами в мою шею. Не целует, не кусает, просто молчит и дышит мной. И он ужасный балбес, на самом деле, потому что думает, что понимающий в нашем тандеме только он. Будто у меня глаз нет. И мозгов тоже.
Вообще-то этот балбес меня до сих пор ревновал к отцу. Жутко сам на себя бесился, наказывал сам себя запретом на причинение боли — всякий раз после кладбища у нас с ним бывало по три дня довольно спокойного, почти ванильного секса. Но он ревновал. Именно по тем же причинам — он до сих пор высветлял волосы. Чтобы не дай бог, я не увидела в нем тень отца. Ну вот скажите же, придурок?
И я все смотрела на него, и думала — стоит ли поговорить с ним об этом, или это слишком наглый вызов его авторитету? Смотрела и думала, что кажется, сегодня с ним все-таки поговорю…
Стабильность — это на самом деле хорошо. Эд вообще был человеком жесткой привычки, четкого порядка и на все случаи жизни у него если что был план. Как при этом он умудрился запасть на такое стихийное бедствие как я — я не знаю, но я нахожу это чрезвычайно приятным стечением обстоятельств.
Надеюсь, сегодня Эд не будет возражать, если мы немножко отступимся от традиций.
Но не сейчас, сейчас я сама немножко эмоционально вымотана, все-таки эти посещения и мне даются не просто.
Дорога домой всегда заканчивается на шкуре у камина. Камин не топится, ну и нахрен бы его. Бедный Потапыч, который уже даже от стыда не сгорает от всего того многочисленного непотребства, что мы на нем творим. Еще чуть-чуть — и он сам начнет нам подмахивать. Ну или мы в нем все-таки протрем дыру…
Впрочем, дело до секса после визита к Алексу никогда не доходит сразу. Сначала мы просто молча сидим.
Точнее это Эд сидит, а я лежу головой у него на коленях и поглаживаю пальцами ладонь, опущенную мне на шею. И проходит даже не один десяток минут так, пока я наконец наскребаю силы открыть рот. Надо.
— Эдик.
Я редко называю его так. Все-таки ему уменьшительно-ласкательные формы имени совершенно не идут. Именно поэтому сейчас его лицо, неподвижное от того, что он пытается не палиться своей внутренней бурей, удивленно смотрит на меня.
— Ты же понимаешь, что сейчас я — твоя, да?
Несколько минут между нами звенит тишина. Эд успевает примерить на себя физиономию “не понимаю о чем ты”, но я так ехидно улыбаюсь, что он понимает — не поверю.
— Да, понимаю, — устало произносит он.
— Зачем морочишься тогда?
Он снова молчит. Молчит долго, и я успеваю усесться рядом с ним на колени. Я редко вижу его таким, действительно редко.
— Эдик, — настойчиво повторяю я.
— Рот тебе что ли занять, раз уж тебя потянуло языком поработать? — Мой медведь смотрит на меня косо и мрачно. Ну вот тебе пожалуйста. Поболтали. Включил Доминанта.
— Эдик, я тебя люблю. — Приходится прикрыть глаза, чтобы эта фраза все-таки сошла языка.
Я боюсь. Действительно боюсь признаваться. Последний раз когда я говорила кому-то о своей любви — мой мужчина исчез из моей жизни, а потом и вовсе взял и умер.
Но… Два года. Мы вместе два года, а на вопрос об статусе отношений, два взрослых, зрелых человека, отводят глаза в сторону и не говорят даже про гражданский брак.
— Мы живем вместе. — Цивилизованный вариант. Для друзей Кристины, на её вечеринках, на которые мне таки приходится таскаться раз в три месяца. Там кошмарно. Пару раз за два года меня там даже спрашивали о детях. Кристина при этом нацепляла такую страдальческую мину, что я почти сама верила, что она ждет таки внуков от меня и Эда. От меня особо, ага-ага!
— Мы просто трахаемся только друг с дружкой. — Для всех остальных придурков, которые норовят навесить на всех подряд привычные ярлыки. Обычно — этого хватает. Но ведь скажите же — это несерьезно. И я решилась, ага. Мне тридцать лет, и я признаюсь в любви, как какая-то десятиклассница. Ура!
Но все-таки я не могу не сделать этого. Эти слова уже так давно жгут мне язык, что кажутся немного просроченными. Давайте познакомимся, Светочка Клингер — Тематичная, но безнадежно романтичная дура. Почему мне вечно так хочется нагнать в отношения со своим Домом этого ванилина?
Но как не нагнать? Я уже два года как в восторге как от него самого, так и от него как Доминанта. Да я вообще тащусь от этого харизматичного поганца настолько, что словами описать невозможно, и это журналисту года, да, который априори за словом в карман лезть не должен! Хотя нет, подходящие слова все-таки находятся. Я их только что сейчас сказала. Чувствую, ждет меня потом много стеба по этому поводу. Впрочем, я живучая, я с ним уже два года живу, переживу и это.
Когда я открываю глаза — у Эда сложно читаемый взгляд. Смотрит на меня, будто я ему величайшее откровение в его жизни выдала. Эй, а где триумф в глазах, вот это все? Крепость сдала свой последний бастион, как никак.
— Эй-эй, куда ты потерял моего сладкого Кена, малыш? — Я шутливо пихаю его в сгиб руки кулаком. — Разве ты не должен сейчас сказать “Ну, наконец-то” и в кои-то веки бросить меня?
Эд притягивает меня к себе, вытаскивает из волос шпильки, добирается пальцами до затылка. Опа. Кажется, поезд “Секс-Клингер” сегодня прибудет на конечную на добрый час раньше штатного расписания.
— Бросить тебя? — тихо шепчет Эд без насмешки, абсолютно серьезно глядя мне в глаза. — Вот это ты у меня размечталась, Светочка.
Теплые поцелуи — даже я чувствую, что Эд мне благодарен. Ну… Хоть не зря рот открывала. Особенно по тому, как жадно он меня стискивает в своих медвежьих лапищах.
Когда он отстраняется, я испытываю смутный облом. А я-то думала, меня сейчас разденут уже по-настоящему, а не в уме. Ну, он же должен был хотя бы капельку обрадоваться. Или не должен?
Когда Эд достает из кармана черную бархатную коробочку — я себе от неожиданности язык прикусываю. Чего-о-о?
А он заставляет меня встать на ноги, божечки… Эй-эй, я точно не на том свете? И почему, мать твою, большая взрослая тетенька, Светлана Валерьевна Клингер сейчас стечет к чертовой матери в одну большую розовую лужу?
Мне очень хочется попросить его прекратить. И очень хочется, чтобы он ни за что не останавливался.
— Знаешь, Свет, я тут совершенно сам собирался тебе сказать то же самое вообще-то, — медленно произнес Эд, глядя мне в глаза. — Надо было вообще сразу это делать, но я все-таки хотел дать тебе время. Ты для меня уже давно Мое Все.
