Ведомые (ЛП) - Каллихен Кристен (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
— Раздетого.
Габриэль напрягается. И это прекрасно сказывается на его груди. Я пытаюсь сосредоточиться на его лице, в основном для поддержания некоторого подобия приличий.
— Ты думаешь, что я сейчас раздет? — тихо спрашивает он.
— Это начало. — Я тянусь к сумке с фотоаппаратом. — Позволишь тебя сфотографировать?
Если камера разделит нас, станет безопасней. Это даст возможность каждому спрятаться, пока нам комфортно друг с другом.
— Ты серьезно?
— Звучит, будто ты удивлен. — Поднимая камеру, сажусь на диван напротив. — Не говори, что прежде никто не просил сделать твое фото.
— Просили. Я никогда не видел смысла. — Он пожимает плечами. — Я не история.
Ты — моя история. И всегда ею был.
— Это только для меня, — вместо этого говорю я. — Ни для кого больше.
Проницательным взглядом он пригвождает меня к месту.
— Зачем тебе это?
Чтобы я смогла сохранить кусочек тебя навсегда.
— Фотографии запечатлевают моменты времени. Я хочу сохранить этот, когда ты, наконец, позволяешь мне увидеть частичку себя, скрытую под одеждой.
Он раздувает ноздри на вдохе и медленно выдыхает. А потом хрипло произносит:
— Фотографируй.
Так я и делаю, пробуя разные ракурсы. Теплый свет лампы освещает плоскости и впадины его тела. Он сидит неподвижно, как король, развалившись на троне, исполняя мою маленькую прихоть.
Габриэлю это не нравится, мускулы дергаются с каждым щелчком затвора. Однако он не останавливает меня, просто смотрит, как я работаю.
Этого мужчину легко снимать. Камера его любит. Более того, у меня есть уважительная причина смотреть на него, сколько душе угодно.
— Чувствую себя ушлепком, — ворчит он.
— Кем?
Румянец заливает его щеки.
— Придурком. Идиотом. Позером. Делай фото.
Я смеюсь.
— Такой чувствительный.
— Попробуй оказаться по другую сторону этой штуки. — Подбородком он указывает на камеру.
— Не буду извиняться, — говорю я. — Ты красивый, Габриэль.
Он мрачнеет.
— Это оболочка. Ничего общего с тем, что внутри.
Я сжимаю пальцы на гладких краях камеры.
— Думаешь, я тебя не вижу?
Габриэль просто смотрит своими голубыми глазами, поразительными и напряженными под темными бровями. Я никогда не видела столько силы в лице мужчины, его черты сплошная твердость и решительность.
Поднимаю камеру, снимая, пока говорю.
— У тебя крупный ястребиный нос.
Он заметно вздрагивает, и я понимаю, что задела его за живое. Однако не останавливаюсь.
— Горбинка немного смещена в сторону. Я всегда думала, она у тебя из-за поломанного в какой-то момент носа.
Делаю еще снимок, отмечая, что его брови удивленно поднимаются.
— Мне было пятнадцать, — произносит он. — Трое мальчишек набросились, когда я возвращался в комнату.
Мое сердце ускоряется.
— Упрямый нос. Ты принимаешь удар за ударом, но никогда не отступаешь. Бьюсь об заклад, ты не позволил этим парням сломить себя.
— Я не покорился, — шепчет он. — Поэтому они сломали мне нос.
Делаю еще снимок, фокусируясь на его глазах. Они потрясающие, в зависимости от настроения могут показаться холодным льдом или Карибским морем. Сейчас они горят синим пламенем.
— Это они наградили тебя тусклым шрамом, который пересекает левую бровь?
— Нет. Это мой отец.
Габриэль смотрит на меня, словно подзадоривает пожалеть его.
Я этого не делаю. Но сочувствую ему.
— У тебя между бровями две линии, — говорю я, двигаясь. — Ты хмуришься, когда читаешь с телефона, смотришь телевизор или слушаешь, как говорят другие. Это заставляет тебя казаться строгим и слегка раздраженным, но на самом деле все происходит потому, что ты концентрируешься на всех делах.
Его дыхание ускоряется, широкая мускулистая грудь поднимается и опускается.
— Твое тело.
У меня в горле образуется комок, во рту пересыхает.
Наступает тишина.
— Мое тело? — повторяет он тихо и уверенно.
Он откинулся на спинку кресла, разлегся как гребаный пир, но мышцы напряжены.
— Оно безупречное. Произведение искусства. — Лизабельное. Я судорожно вдыхаю, опускаю камеру и делаю снимок его торса: рельефный пресс, твердые грудные мышцы, маленькие соски. Совершенно лизабельное. — Ты тяжело работаешь, чтобы поддерживать форму, некоторые могут, думаю, принять это за тщеславие.
— А это не так? — Его голос грубый, взволнованный и хриплый.
— Нет. Ты используешь свое тело как оружие, идеальная боевая единица, чтобы никто не посмел рассмотреть настоящего тебя.
Габриэль ерзает в кресле, словно борясь с желанием убежать. Я продолжаю:
— И ты делаешь это, чтобы быть сильным. Потому что ненавидишь слабость.
У него перехватывает дыхание, и он расслабляется в кресле.
— Да, — хрипит он. — Только доверие к тебе, Болтушка, сейчас моя самая большая слабость.
Камера опускается, и я смотрю на него, не в состоянии скрыть свою боль.
— Ты ненавидишь меня?
Он моргает, словно пытается вырваться из тумана. Румянец заливает его щеки, дыхание сбивается.
— Думаю, «обожаю» здесь подойдет больше, — говорит он.
Ох. Черт.
Он фокусирует на мне пристальный взгляд, обнажая душу, наполненную болью и потребностью.
— Ты — моя самая большая слабость, потому что я беззащитен перед тобой.
Внутри разливается тепло. Быстро моргаю, губы дрожат, я разрываюсь между желанием широко улыбнуться и заплакать. Он расколол меня на части. И я точно знаю, что он чувствует, потому что внезапно мне тоже хочется спрятаться от этого.
Секс — это одно, но сейчас происходит нечто большее. Я думала о нем как о друге, мужчине, которого хочу заполучить в постель. Однако позволив себе это, потеряю сердце из-за человека, который не позволяет себе впустить кого-то.
Я заставляю себя поднять камеру, направляю на него, пытаюсь сказать мягко. Вероятно, у меня не получается, руки трясутся, голос хриплый.
— Но ты все равно не хочешь трахнуть меня.
Мне хотелось подколоть Габриэля. Мы оба знаем, что это не так. И я проклинаю себя за эти слова, зная, что он тут же ответит. Это витает в воздухе, и мое сердце начинает биться сильнее.
А потом Габриэль улыбается. Это улыбка хищника: легкий изгиб губ, взгляд с прищуром. В его груди звучит глубокий рокот.
— Ты в это правда, веришь? Болтушка, стоит ли мне рассказать обо всех способах, которыми я хочу тебя трахнуть?
Я издаю бессвязный звук, внутренности скручивает.
— Расскажи.
— Ты говорила о шрамах, — произносит он. — У тебя тоже есть один. На верхней губе, справа.
— Когда мне было шесть, игра в Индиану Джонса пошла наперекосяк.
У его глаз появляются морщинки, но Габриэль не улыбается. Выражение его лица граничит с болью.
— Я хотел пососать это маленькое уплотнение с того самого момента, как заметил его в самолете. Каждый раз, когда ты говоришь, мне хочется облизнуть эту губу и попробовать твои мягкие уста.
Я дышу тяжелее, откладывая камеру.
— Меня сводит с ума, — говорит мужчина, — желание охотиться на тебя сутки напролет. Просто чтобы слышать твой голос, видеть, как двигаются твои губы.
Теперь я не могу сказать ни слова, рот приоткрывается, наливаясь от желания.
Похоже, он не возражает против моего молчания. Его взгляд скользит по мне, как горячая рука.
— Ночами тяжелее всего. Но, полагаю, ты и сама это знаешь.
— Да. — Ответ выходит как сдавленный всхлип.
— Обнимая тебя, я лежу и пытаюсь убедить себя, что нельзя перекатить тебя на спину. Нельзя поднять эту тоненькую футболку, под которой просматриваются твои формы, чтобы, наконец, узнать, какого цвета у тебя соски: нежно-розовые или розово-коричневые.
Габриэль делает глубокий вдох, его пресс сжимается, привлекая мой взгляд к очертаниям члена, который становится значительно тверже после его слов.
— Иногда я издеваюсь над собой, думая об этих фантастических сиськах. Как лизал бы их, словно мороженое, пробуя каждый сладкий изгиб. Долго и медленно. — Он опускает веки, глядя на мою грудь, и соски болезненно напрягаются. — Какие они будут на вкус? Понравится ли тебе, если я буду сосать их жестче? Или нужно ласкать их ртом настолько нежно, что ты едва почувствуешь, и будешь вынуждена умолять о большем?
