По дороге к любви - Редмирски Дж. А. (электронные книги без регистрации .TXT) 📗
ЭНДРЮ
Глава 25
Может быть, я смогу сделать это с Кэмрин. Зачем мучить себя, зачем лишать себя того, чего я хочу больше всего на свете. Уже давно пора. Я заслужил право получить все, что хочу. Может быть, все обойдется и она совсем не будет страдать. Можно было бы снова лечь к Марстерсу. Что, если я ее отпущу и никогда больше не увижу, а Марстерс потом поймет, что ошибался?
Черт подери! Проклятье! Это все отговорки.
Мы с Кэмрин заходим еще в пару баров во Французском квартале, и в обоих ей удается достойно сыграть роль вполне взрослой девицы, которой давно уже есть двадцать один год. Один раз, правда, спросили документ, но, узнав, что она родилась в декабре, официантка не стала больше привязываться.
Сейчас Кэмрин совсем пьяная, и я не уверен, что она сможет дойти до гостиницы.
— Потерпи, поймаем такси, — говорю я, поддерживая ее и не давая ей упасть на тротуар.
Двери бара у нас за спиной то и дело хлопают, входят и выходят люди, парочками и целыми группами, некоторые тоже спотыкаются в дверях.
Я крепко держу Кэмрин за талию. Она ухватилась за мое плечо, но голова отяжелела и не держится.
— Такси? — бормочет она, хлопая тяжелыми веками. — Это хорошо.
Похоже, скоро она либо совсем отключится, либо ее вырвет. Надеюсь, успеем раньше добраться до гостиницы.
Такси останавливается перед входом в отель, я помогаю ей выбраться с заднего сиденья, потом просто беру на руки: она уже не в состоянии передвигаться самостоятельно. Несу к лифту, ноги ее болтаются, голова лежит у меня на груди. Люди оглядываются, провожают нас взглядами.
— Здорово повеселились? — спрашивает какой-то мужик в лифте.
— Ага, — отвечаю я, — правда, не знаю, кто из нас больше.
Дверь открывается, и мужик выходит. Еще два этажа вверх, я выношу ее и шагаю к нашим номерам.
— Где твой ключ, детка?
— В сумочке, — бормочет она.
Слава богу, еще соображает.
Не опуская ее на пол, снимаю с нее сумочку, расстегиваю. Обычно в такой ситуации я бы отпустил какую-нибудь шуточку, мол, чего только у тебя тут нет, черт побери, сейчас выскочит какая-нибудь тварь и откусит мне палец, в общем, что-нибудь в этом роде, но понимаю, что ей не до шуток. Ей очень плохо.
Похоже, ночка предстоит еще та.
Дверь за нами закрывается, я несу ее прямо к кровати.
— Ох, как мне хреново… — стонет она.
— Знаю, детка. Теперь главное — как следует выспаться. — Я снимаю с нее туфельки, ставлю на пол.
— Кажется, я… — Она перекидывает голову через край кровати, и ее начинает рвать.
Пытаюсь поймать рвоту в ладонь, чтобы не попала на прикроватный столик, у меня получается, правда не идеально, и горничная, похоже, утром будет очень недовольна. Ее выворачивает наизнанку, кажется, в желудке больше ничего не осталось, но добра, на удивление, получилось много, странно, ведь она весь день почти ничего не ела. Наконец спазмы прекращаются, и она откидывается на подушку. Из уголков глаз текут слезы: еще бы, так ее полоскало. Она пытается посмотреть на меня, но, похоже, ее мутит и нет сил сосредоточиться.
— Здесь очень жарко, — говорит она.
— Сейчас. — Я встаю и включаю кондиционер на полную мощность.
Потом иду в ванную, мочу махровое полотенце в холодной воде, выжимаю, иду обратно, сажусь рядом с ней на кровать, вытираю ей лицо.
— Прости, — лепечет она. — Не надо было пить после водки. Теперь тебе приходится убирать за мной.
Я снова вытираю ей щеки и лоб, убираю с лица прилипшую прядь волос, провожу холодным полотенцем по губам.
— Никаких извинений, — говорю я, — ты здорово повеселилась, и это главное. Вдобавок, представь, сейчас я могу делать с тобой все, что хочу.
Она пытается улыбнуться, размахивается, хочет ударить меня по руке, но у нее нет сил даже на это. Улыбка ее, не успев появиться, переходит в гримасу страдания, на лбу сразу выступают крупные капли пота.
— О нет… — Она приподнимается на кровати. — Мне нужно в ванную.
Кэмрин хватается за меня, пытается встать, и волей-неволей приходится ей помогать.
Веду ее в ванную комнату, где она буквально падает перед унитазом на колени, ухватившись за него обеими руками. Ее снова начинает полоскать, и все это сопровождается отчаянными стонами.
— Зря ты отказалась от бифштекса, детка…
Я стою над ней, слежу за тем, чтоб не намокли ее косички, прикладываю к ее шее холодное полотенце. До боли жалко смотреть на нее: все тело сотрясается в судорогах, но почти ничего не выходит. Я знаю, что после этого у нее будут болеть и горло, и грудь, и все внутренности.
Наконец судороги прекращаются, и она ложится на холодный кафель пола.
Я хочу помочь ей встать, но Кэмрин вяло протестует:
— Не надо, прошу тебя. Я полежу здесь. Пол такой прохладный…
Она дышит часто и неглубоко, на коже сквозь легкий загар проступает болезненная бледность, словно у нее воспаление легких. Беру чистое полотенце, смачиваю и продолжаю вытирать ей лицо, шею и голые плечи. Потом расстегиваю ее тесные джинсы и осторожно снимаю, тем самым ослабляя давление на живот.
— Не волнуйся, приставать не стану, — шучу я, но на эту шутку Кэмрин уже никак не реагирует.
Она лежит на боку, прижавшись лицом к полу.
Я понимаю, что трогать Кэмрин сейчас не стоит, иначе она проснется, и ее снова начнет полоскать всухую, но мне не хочется оставлять ее на полу рядом с унитазом. Тогда я ложусь рядом и продолжаю вытирать ей лоб и руки влажным полотенцем, пока сам не засыпаю.
Вот уж никогда не думал, что добровольно, в здравом, как говорится, уме лягу спать на полу ванной комнаты рядом с унитазом, но я знаю, что делаю, ведь я говорил, что готов спать с ней где угодно.
КЭМРИН
Дверь в мой номер открывается. В узкую щель между шторами врывается яркий солнечный луч. Чувствую себя настоящим вампиром: ведь это они боятся солнечного света. Пытаюсь увернуться от луча, отчаянно щурюсь. И через секунду до меня доходит, что я лежу на кровати в этом несчастном топике без бретелек и в фиолетовых трусиках-бикини. С кровати снято все, кроме простыни, на которой я лежу, и простыни, которой я укрыта, судя по запаху и на ощупь — обе свежие. Наверное, меня вырвало прямо на постель, и Эндрю распорядился заменить белье.
— Ну, как мы себя чувствуем? — спрашивает Эндрю, входя в комнату.
В одной руке у него ведерко со льдом, в другой бутылка со «спрайтом» и пластиковые стаканчики.
Он садится рядом, ставит все это на ночной столик, открывает бутылку, которая недовольно шипит.
У меня ощущение, что на плечах не голова, а кузница с кузнецами, да еще тошнит, не дай бог, снова вырвет. Как же я ненавижу похмелье. Лучше бы я упала и сломала себе нос или еще что-нибудь, чем так мучиться. Один раз у меня уже было что-то подобное, чувствовала себя так отвратительно, как, наверное, бывает при алкогольном отравлении. Во всяком случае, если верить Натали. У нее однажды было настоящее алкогольное отравление, и она описала свое состояние так: «Наутро чувствовала себя, будто меня всю ночь трахал сам сатана и сотня чертей в придачу».
— Не спрашивай, — наконец отвечаю я, и эти два слова отдаются адской болью в затылке.
В комнате все начинает двоиться, и я плотно закрываю глаза.
— Да-а, девочка, крепко повеселилась, — говорит Эндрю, и я чувствую, как на щеки и лоб ложится прохладная, влажная ткань.
— Ты можешь задернуть занавеску? Умоляю…
Он сразу встает, слышу звук его шагов и шуршание мягкой ткани; солнечный луч исчезает. Подтягиваю голые ноги к груди, кое-как кутаюсь в простыню, устроившись в позе эмбриона и ощущая под головой мягкую подушку.
Эндрю шуршит оберткой пластикового стаканчика. Я слышу, как он кладет туда лед. Потом наливает «спрайт». А сейчас в его руке, кажется, гремит пузырек с таблетками.
— На-ка, прими. — Он садится на кровать и кладет руку мне на ногу.
