Гобелен - Плейн Белва (читать полную версию книги txt) 📗
Йахим занял свое место в конце того же самого длинного обеденного стола.
– Садись рядом со мной, Поль. Элизабет готовит пир. Не так, как в старые времена. Помнишь инфляцию, когда нам приходилось экономить сахар и масло? Мы так боялись, что не сможем угостить тебя как следует. Нет, сейчас по-другому.
Он развернул свою салфетку и ждал, пока его жена с дочерью не внесли блюда с кухни.
– Ты видишь, у нас нет прислуги. Нашим двум помощницам пришлось уйти, хотя Ирма у нас прослужила пятнадцать лет, она у нас была еще до рождения Джины. Представляешь! Но арийским женщинам не разрешается работать у нас. Правительство боится, что я совращу их. Представь меня и Ирму, это толстое добродушное создание! Знаешь, она плакала, ей не хотелось уходить от нас. Бедняжка.
Перед Йахимом поставили огромный кусок зажаренного мяса. Он поточил разделочный нож и начал умело им резать.
– Ах, пахнет восхитительно! Дай мне свою тарелку, Поль. Джина, передай кузену Полю соусник. Да, они делают все хорошо, мои девочки. Квартира чересчур велика, чтобы управляться без помощи, это плохо. Но здесь красиво, и это наш дом, так что мы справимся. Нет смысла искать другое жилье.
– Особенно если мы уедем из Германии, – ясно произнесла Джина.
– Ну конечно, если только не произойдет военный переворот и Гитлера не сбросят, – ответил ее отец. – А это случится рано или поздно, как мне кажется. В армии старые прусские офицеры против него. Они презирают его, знаешь. Хочешь картофельные оладьи, Поль? Видишь ли, пока есть хорошая еда, то все кажется не таким уж плохим. Ведь правда?
Поль тихо произнес:
– Мы слышим, что здесь многие живут в большой нужде. Местные еврейские общины не имеют поступлений, как раньше, и они не в состоянии справиться с нуждой. Это ведь правда?
– Да, многие евреи обанкротились. Но это были в основном слабые маленькие фирмы. Тех, кто занимается большой международной торговлей и тем самым приносит Германии иностранную валюту, необходимую стране, никто не трогает. Сейчас действует около пятидесяти тысяч еврейских фирм, таких, как наша. Мы хорошо работаем, все пройдет, как страшный сон. Все пройдет и забудется. Я знаю, что моя семья считает меня глупым. Глупым, но любимым, a, Liebchen? – Он коснулся руки жены. – Но поверьте мне, я знаю, что делаю.
Никто не возразил ему и Йахим продолжил:
– Конечно, я сознаю, что никогда не будет достаточно денег для всех. А когда их было достаточно? Мы делаем что можем. Я знаю, что я делаю. Элизабет поддержит меня, она знает, сколько я даю. – Никто никогда не сомневался в твоей щедрости, Йахим, – заметила Элизабет. – Но это не то, что, как мне кажется, имел в виду Поль.
– Я привез значительную сумму, – сказал Поль, – собранную в Нью-Йорке. И еще больше поступит из других частей Соединенных Штатов и также из Англии. Я чувствую, что могу говорить здесь свободно. Эти деньги предназначены для субсидирования срочных отъездов из Германии. Точнее, для взяток, чтобы уехать в Палестину или еще куда-нибудь.
За столом воцарилось молчание. Колеблющееся пламя свечей освещало застывшие лица. Элизабет первой нарушила молчание:
– Сколько ты пробудешь в Германии, Поль?
– Несколько дней. Я приехал только по еврейским делам, ничего личного. После этого я поеду в Париж по частным банковским делам.
Он повернулся к Йахиму, серьезно говоря:
– У меня есть список лиц, которых мне следует повидать. Прости, что прерываю обед, но я очень тороплюсь. Пожалуйста, посмотри, Йахим. Есть здесь люди, которых ты знаешь?
Йахим просмотрел список.
– Это мой раввин. Я могу отвести тебя к нему в любое время. Он живет рядом.
– Я бы не хотел тревожить его дома.
– В наше время он привык к этому. Мы проводим большие собрания о делах общины в частных домах. Никогда не знаешь, кто появится в общественном здании, если объявляется собрание.
– В любой момент там может оказаться гестапо, – заметила Элизабет. – Они приходят на богослужение, всюду. Вот как мы живем, дрожа и боясь. Весь мир должен об этом знать.
Йахим прервал ее:
– Весь мир знает чересчур много, вот в чем беда. И слишком много говорит. Пожалуйста, Поль, не обижайся, но мне приходится сказать, что если бы вы в Америке и Европе прекратили ваши публикации и волнения, нам здесь было бы лучше. Вы только разжигаете страсти. Оставили бы вы нас одних, и все успокоилось бы, и мы жили бы в мире.
Элизабет глубоко вздохнула. Клаус закатил глаза к потолку. Ответила только девочка:
– Папа, при всем моем уважении к тебе, как ты можешь так говорить, когда даже в школе они подготавливают нас к отъезду?
– Джина изучает современный иврит, чтобы подготовиться для Палестины, – объяснила ее мать. – Она умеет стирать, учится шить и ухаживать за больными. Она сможет содержать себя, в отличие от меня.
– Палестина! – крикнул Йахим. – Сколько столетий мы прожили в Германии? Со времен изгнания из Испании в 1492 году, а некоторые еще раньше, тысячу или более лет со времен Римской империи. Разве мы не немцы? Говорить об эмиграции, о том, чтобы все это оставить, – нереально. Ради Бога, я член Федерального союза евреев – ветеранов войны. У меня Железный крест! Уехать из Германии! Покинуть родину, потому что сейчас она переживает горькое время? Ах, что толку! И ты приехал сюда, чтобы слушать этот тягостный спор. Liebchen, пожалуйста, принеси десерт. Что ты для нас приготовила?
– Pflaumetorte, – сразу поднялась Элизабет. Джина встала, и она вдвоем с матерью убрали со стола. Юный Клаус, как мужчина, сидел со взрослыми, ожидая, когда его обслужат.
Поль подумал, что это так по-немецки.
Йахим зажег лампу на буфете. За окнами потемнело.
– Пасмурно, идет снег, – сказал он.
Он зажег еще одну лампу, осветившую темные занавеси и тяжелую мебель. Когда он вернулся за стол, то заговорил с твердым намерением разрядить обстановку:
– Она прелесть, моя жена, но иногда она говорит чепуху. Палестина! Что, мы будем собирать оливы или пасти овец? Там одни скалы и песок, как говорят. Конечно, все огорчены, и это понятно. Но надо сохранять спокойствие. Без спокойствия мы распадемся на части. Я отведу тебя к раввину завтра. Ах, какой красивый торт! А после обеда послушаем музыку. Нам сыграет Элизабет. Будет хороший вечер с Шопеном. Он навевает думы о весне, Майорке и синем море. Да, когда ты подашь кофе, Элизабет, то сыграй нам Шопена, – повторил Йахим, таким образом заканчивая дискуссию и показывая, кто в доме хозяин.
Дом раввина, обставленный такой же тяжелой мебелью, как у Йахима, был поменьше, и в нем было намного больше книг. Все четыре стены его кабинета были заняты книгами от пола до потолка. Седая голова раввина была склонена над еще одной пачкой книг и документов на письменном столе. Он выглядел как настоящий древний раввин, с ястребиным профилем и горящими глазами.
– Мы все тронуты великодушием, герр Вернер, как еврейской общины, так и вашим лично.
Кроме Йахима и Поля, в доме присутствовало еще человек семь. По их поведению и одежде Поль, обладавший чутьем на такие вещи, определил, кто они: один профессор, остальные – солидные люди, привыкшие к лидерству: владельцы фабрик и больших предприятий.
Он сказал им:
– Американская община мало что делает, потому что многие из нас еще не поняли, что произошло. Впрочем, и здесь, в Германии, далеко не все понимают до конца, что же происходит.
Раввин кивнул:
– Верно, герр Вернер. Все очень запутано. Когда нацисты пришли к власти, некоторые покончили с собой, другие затихли. Так случалось каждый раз, когда наш народ подвергался гонениям. Вот так.
Поль, чтобы не смотреть во встревоженные глаза людей, стал рассматривать маленький пейзаж, стоящий на мольберте у окна. Раввин заметил это и сказал:
– Очаровательный, правда? Подарок моего прихожанина. Его работы теперь запрещено выставлять в галереях. Запрещена музыка Мендельсона. Но страдают не только евреи. Арестованы уже сотни протестантских священников. Нацисты не признают и христианство. Не Ницше ли назвал его проклятием и извращением? Единственная истина – война: женщины должны рожать бойцов, а мужчины – воевать.
