Мужчина моей мечты - Ситтенфилд Куртис (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
— И с тех пор живете счастливо.
— Ну, я не хочу сказать, что то, что мы сделали, можно назвать хорошо обдуманным поступком. С женитьбой мы явно поторопились, но нам повезло. К тому же мы ведь не были незрелыми юнцами: мне тогда уже исполнилось двадцать семь лет, а Дарраку — тридцать два.
— Джулии Робертс двадцать три.
— Господи! Она еще совсем ребенок.
— Она всего лишь на четыре года младше, чем вам тогда было! — говорит Анна.
Понятно же, что в двадцать три года человек уже совсем не ребенок: в этом возрасте обычно заканчивают учебу в колледже (Джулия Робертс, вообще-то, его так и не закончила, потому что в семнадцать лет, сразу после окончания школы, она уехала из Смирны в Голливуд), получают работу, может быть, приобретают машину, имеют право употреблять алкогольные напитки и жить отдельно от родителей.
— Ой! — восклицает вдруг Элизабет. — Смотри, кто к нам пришел!
У шезлонга Элизабет стоит Рори, он дрожит, а за посиневшими губами стучат от холода зубы. Его узкие плечи опущены, на бледной груди видны два желто-оранжевых соска величиной с мелкую монетку. Элизабет заворачивает его в полотенце и сажает рядом с собой в шезлонг. Когда Анна видит, что сейчас начнутся обычные поцелуи и объятия, она встает. Все, как всегда, проходит очень мило, только на людях чуть-чуть более сдержанно.
— Я, пожалуй, вернусь в дом, — говорит она. — Мне нужно позвонить сестре.
— Не хочешь подождать? — спрашивает Элизабет. — Я бы тебя подбросила. Мы тоже скоро уходим.
Анна качает головой.
— Нет, я разомнусь немного.
Так вот что такое выходить замуж! Найти по меньшей мере одного мужчину, который влюбляется в тебя, и ты становишься единственной, кого он любит больше всего на свете. Но что нужно сделать, чтобы мужчина тебя так полюбил? Он добивается тебя или ты добиваешься его? Свадьба Джулии Робертс будет проходить в павильоне помер четырнадцать кинокомпании «Двадцатый век Фокс». Он уже украшен в виде райского сада.
Когда Анна пытается дозвониться сестре в Филадельфию, трубку снимает ее двоюродная сестра Фиг. Фиг ровно столько же лет, сколько и Анне, и в школе они учатся в одном классе. Большую часть своей жизни они провели вместе, но это совсем не означает, что у них дружеские отношения, — скорее наоборот.
— Эллисон нет дома, — говорит Фиг. — Перезвони через час.
— Ты можешь ей кое-что передать?
— Я сейчас ухожу в магазин — у меня встреча с Тиной Черчис. Мне пойдет, если я вставлю в ухо две сережки?
— А тебе разрешили?
— Если я волосы зачешу вниз, никто и не заметит. — Немного помолчав, Фиг сообщает: — Моя мама думает, что твой отец — сумасшедший.
— Он не сумасшедший. Просто твоя мама старается как-то подбодрить мою маму. А в школе спрашивают про мой мононуклеоз?
— Нет. — В телефонной трубке раздаются какие-то щелчки, и Фиг глухо произносит: — Кто-то звонит по другой линии. Перезвони вечером, Эллисон будет дома.
Анна кладет трубку.
Худшие воспоминания Анны связаны не с приступами гнева у отца, а с тем, о чем она вспоминает с грустью. Однажды, когда ей было десять лет, а Эллисон тринадцать, они поехали с отцом, чтобы купить пиццу. Пиццерия находилась мили за три от их дома, ее владельцами были два брата-иранца, и их жены и дети частенько сами стояли за прилавком.
Дело было в воскресенье, и мать осталась дома, чтобы накрыть на стол. Еще до отъезда решили, что на десерт Анна и Эллисон получат ванильное мороженое с клубничным сиропом. Им удалось уговорить мать купить его еще днем в магазине.
Когда они подъехали к перекрестку, отцу пришлось затормозить на красный свет. Как только загорелся зеленый, к пешеходному переходу подошел какой-то парень, похожий на студента. Эллисон протянула руку к руке отца, которая лежала на руле.
— Видишь его? — сказала она отцу и махнула парню, чтобы тот переходил.
В ту же секунду отец пришел в ярость, Анна поняла это по тому, как он закусил губу. Одновременно она почувствовала, хотя видела лишь затылок сестры, что Эллисон не заметила внезапной перемены в настроении отца. Но это продолжалось недолго. Как только парень перешел дорогу, отец рванул через перекресток и резко затормозил у обочины. Всем корпусом развернувшись к Эллисон, он прорычал:
— Никогда не смей указывать тому, кто за рулем! Так вести себя, как ты, глупо и опасно для жизни.
— Я просто хотела проверить, заметил ли ты его, — тихо сказала Эллисон.
— А кто тебя просит проверять что-нибудь? — заорал отец. — Ты не имеешь права указывать пешеходу, можно ему идти или нет. Я хочу, чтобы ты извинилась, и немедленно.
— Извини.
Несколько секунд он буравил Эллисон злым взглядом, потом глухим, но все еще дрожащим от негодования голосом продолжил:
— Сейчас мы поедем домой. Пиццу вы, девочки, поедите как-нибудь в другой раз, когда научитесь себя вести.
— Папа, но она же извинилась, — подала голос Анна, сидевшая на заднем сиденье.
Отец резко обернулся.
— Когда я захочу услышать твое мнение, Анна, я тебе обязательно скажу.
После этого никто из них не проронил ни слова.
Когда они приехали домой и молча вошли в коридор, из кухни раздался голос матери.
— По-моему, запахло пиццей, — сказала она, выходя им навстречу.
Отец молча прошагал мимо нее и направился в свою комнату. Самое ужасное было в том, что им пришлось объяснять ей, что произошло, и видеть, как изменилось ее лицо, когда она поняла, что вечер испорчен. И до этого многие вечера были так же безвозвратно испорчены (менялись лишь причины и формы проявления отцовского недовольства), и мать почти всегда была свидетелем этого. Естественно, они с сестрой все рассказали, и их наказали. Мать запретила Эллисон и Анне брать что-либо из холодильника, так как хотела, чтобы они дождались, пока она уговорит отца выйти к ним (Анна понимала, что у нее ничего не получится). Потом она предложила самой съездить за пиццей (но этого ей не позволил бы сделать отец, что тоже понимала Анна). Минут через сорок мать велела им сделать себе бутерброды и отправиться по своим комнатам. Они с отцом решили поужинать в ресторане, и дочерям нельзя было попадаться ему на глаза.
Той ночью Анна не плакала, но иногда вспоминала, какой стол накрыла тогда мать (голубые тарелки, продетые в кольца салфетки в полосочку) и короткий промежуток времени, когда они с Эллисон уже понимали, что никакой пиццы сегодня не будет. Анна думала о матери, которая еще об этом не знала, и понимала, каково это — готовиться к самому обыкновенному, приятному семейному событию, а потом вдруг узнать, что ему не суждено случиться. Даже сейчас Анна чувствовала, как это больно, почти невыносимо. Вскоре после того как родители ушли, раздался телефонный звонок. Когда Анна сняла трубку, на другом конце провода прозвучал мужской голос: «Это Камаль вас беспокоит по поводу пиццы. Она остывает, и вам лучше поскорее забрать ее».
— Мы пиццу не заказывали, — ответила ему Анна.
Пока они ходили к бассейну, Даррак приготовил на обед лазанью со свежим шпинатом, хорошо сдобрив ее базиликом.
— Передаю благодарность шеф-повару, — говорит Элизабет. — Даррак, я тут недавно думала… Ты помнишь, как родители Анны помогали нам готовиться к свадьбе?
— Конечно, помню.
— Это было что-то. — Элизабет качает головой. — Свадебная церемония проходила не в церкви, а в том доме, где я жила, поэтому мои родители отказались присутствовать.
— О, это ужасно, — замечает Анна.
— Мама потом много лет не могла себе этого простить. Для нее это было большей трагедией, чем для меня. Твой отец не был в восторге от моего, как он считал, странного образа жизни, но, тем не менее, приехал к нам с твоей матерью из Филадельфии в день свадьбы. Они прибыли около полудня и привезли с собой на заднем сиденье машины целую гору замороженных креветок. Наше бракосочетание, признаться, задумывалось как очень несерьезное, но твои родители хотели, чтобы все выглядело красиво. Когда появился мировой судья, мы были заняты тем, что чистили креветок. Твоя мама тогда распереживалась, что во время церемонии от нас будет нести креветками.
