Тыя-онона (СИ) - Кормашов Александр (электронные книги бесплатно TXT) 📗
Тобика не раздавят. Он будет бегать по улице ещё года два, а потом поднятая из берлоги медведица переломит ему хребет, и дядя Сережа его пристрелит.
БАЯН
Баян ужасен. Когда ты приходишь в музыкальную школу и берёшься за него, баян кажется тебе обрубком анаконды. Живым холодным обрубком огромной холоднокровной анаконды. Тяжёлый, скользкий, зелёно-чёрно-перламутровый, он так и изворачивается в твоих руках, норовит вырваться, соскользнуть с колен и упасть на пол. А когда ты хочешь на нём сыграть, он сначала шипит, сипит и хрипит, потом сопит и хрипит, и всё время брызгается водой. Влага оседает на твоих пальцах, и те, ещё не отогревшиеся с мороза, могут попасть на нужные чёрные или белые кнопочки.
Ты без понятия, откуда в баяне столько воды. Ты как-то не задумываешься, что если изба вымерзает за ночь, то, как бы ни протопили печь, холод всё равно на какое-то время будет задерживаться внутри баяна. Тебе также невдомёк, что когда ты растягиваешь мехи и тёплый воздух начинает прокачиваться сквозь ряды дюралевых голосовых планок, в чьих узких прорезях дребезжат стальные язычки, то на металле неизбежно образуется конденсат. Он-то и выдувается наружу.
Неуклюже отыграв пару гамм и арпеджио, ты откладываешь баян, идёшь к печке и прикладываешь руки к её белёному боку. На руках остаётся мел. Пальцы потом можно припечатывать к столу и представлять, что ты играешь на пианино. Тебе всегда хотелось играть на пианино. Ты всю жизнь мечтал играть только на пианино. А ещё лучше на рояле. Как Рихтер. По радио.
Баян - это дискриминация. Это была первая и, к счастью, единственная дискриминация по половому признаку, которую ты ощутил и потом тяжело переносил почти половину жизни. Когда в селе открыли музыкальную школу, девочек отобрали отдельно и запустили в ту дверь, за которым пианино, а вот мальчиков оставили в коридоре и приговорили к баяну.
Если тебе не дали сразу исполнить на рояле ни 1-ый Чайковского, ни 2-ой Рахманинова, ты уже больше никогда не захочешь играть эти вечные польки, кадрили и менуэты на сипатом, простуженном баяне, холодном, чужом, который дважды в неделю ждал тебя в музыкальной школе. Своего у тебя долго не было. Потом какие-то родственники прислали, но пожить инструменту долго не пришлось. Баян прибыл в огромном почтовом ящике и был завернут в рыболовную сеть. Сеть была отличной, мелкоячеистой, крашеной, и она прослужила долго, а вот баян оказался громоздким, угловатым, фанерным, и кнопки на нём были прикручены на маленькие бронзовые шурупчики. Да и весь он держался на шурупах, что постепенно баян был разобран. Левая половина была тебе не нужна, а правую ты присоединил к старым кроснам, на которых покойная бабушка ткала половики. Преподавательница фортепиано Татьяна Ивановна, узнав о твоём баянопианино, сначала дико смеялась, а потом подскочила к тебе и зачем-то поцеловала. Ты растерялся. Тебя впервые поцеловала женщина, и не мать.
А пианино из баяна всё равно получилось неудачное. Виной всему были кнопочки. Ты не хотел инструмент в горошек. Ты хотел в полосочку. После того, как тебя поцеловала Татьяна Ивановна, тебе всё хотелось только в полосочку. Будь то аккордеон, тельняшка или зебра.
Аккордеон и тельняшка у тебя потом были. Не было только зебры.
О КРАСОТЕ
Она никогда не получалась на фотографиях. На фотографии у неё всегда получался какой-то слегка диковатый вид, как будто её только что поймали, связали и теперь заставляют делать фотопробы для съёмок в фильме ужасов (верёвки потом удалят фотошопом). Правда, и в естественной среде обитания подловить её было непросто. Она обладала предельным слухом и мгновенно оборачивалась на звук затвора. Даже на мнимый спуск затвора, поскольку ты эту опцию (звука) заранее отключал.
А вот к видеокамере она относилась равнодушно. Это, наверное, потому что от камер сегодня просто невозможно укрыться. Впрочем, и на видео она порой выглядела пойманной врасплох. Но это потому что движение вообще очень плохо передаёт женскую красоту. Женская красота статична; она всего лишь мгновение, которое необходимо остановить.
Однажды вы ехали в метро. Народу в вагоне было много, и ты заранее протолкался с ней к дверям. Лично тебе никогда не нравилось отражаться в этом чёрном стекле, на котором написано: "Не прислоняться". Будь твоя воля, ты бы написал: "Не смотреться". Дело в том, что когда свет падает сверху, твоё лицо обязательно становится тяжёлым, отёчным, проявляются какие-то угрюмые складки вокруг носа и рта, и смывается всякое ощущение радости жизни или просто нормального настроения. Она же стояла рядом и смотрелась в это чёрное зеркало в состоянии полной и безоговорочной удовлетворённости. Даже влюблённости. Она была в восторге от себя. Ты наклонился к её плечу, чтобы лучше понять, что она там видит, и вдруг поразился, насколько замечательно она стала выглядеть. В ней всё изменилось. Обнаружилась глубина, почти не заметная при другом ракурсе, открылось своеволие, обнажилась тревожность, выявился вампиризм, и ещё многое из того, о чём ты только подозревал. Раньше только подозревал, а тут внезапно получил шанс увидеть. Так криминалист в косо падающем свете видит то, что осталось продавленным на листе бумаги в блокноте. На том листе, который находился внизу. Под тем, который был вырван.
***
Он был угрюмый домашний мыш,
она - бродячая кошь.
Он ей с порога шептал: «Кыш-кыш.
Голодная ты, небошь».
Он ей шовал мяшное филе,
она же: «Мерси, месье!»
Пока любовь царит на Земле,
никто никого не сье.
ОДРИ ХЕПБЁРН
А ещё вы не совпадали в любви к праздникам. Для тебя были значимы 23 февраля, 9 мая и 7 ноября, для неё - только 8 марта и Новый год. Из-за тебя она ненавидела Новый год. Потому что каждый раз перед Новым годом, когда народ идёт в баню, а потом смотрит "Иронию судьбы", ты смотришь "Мою прекрасную леди" с участием Одри Хепбёрн.
Нет, ты тоже обязан помыться в этот день и ещё, как все, посмотреть кусочек из "Иронии судьбы", а иначе не будет полноты праздника, но свидание с Одри Хепбёрн - тема отдельная. Потому что "Иронию судьбы" ты смотришь не каждый год, а "Мою прекрасную леди" - каждый.
Ты смотришь старую версию 1964 года на английском языке и с английскими же субтитрами, в которых "r" и "n" сливаются в одно "m", и путаются "t" и "f". Ты знаешь, что это очень старые субтитры, они сосканированные ещё с машинописного листа и что давно имеются новые, но ты привык к старым. Тебе даже в радость заметить новую опечатку, которую раньше ты пропускал много лет. Ты также любишь ловить знаки препинания, но - почему-то так получается - все эти недочёты ты ловишь только тогда, когда на экране сама Одри Хепбёрн. Её лицо крупно.
А она ненавидела Одри Хепбёрн. Проходя мимо, она всегда старалась тебя задеть - если не халатом, то словом, если не словом, то песней - той песней, которую она ехидно пропевала своим самым наифальшивейшим голосом: "Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б такую!" Ей казалось, что эта кабацкая песенка как нельзя лучше иллюстрирует то, насколько низко ты пал.
Да, шансон никак не сочетается с "Я танцевать хочу", но это шедевр, если честно, не твоя любимая тема. Тут слишком много женского, и к тому же там Одри больше актриса. Тебе гораздо более нравится, когда она, пея, ругается на мистера Хиггинса: "Just you wait, Henry Higgins! Just you wait!" На своём кокни.
