Тот, кто держит за руку (СИ) - Бергер Евгения Александровна (список книг .TXT) 📗
Мне очень жаль, — отзываюсь я просто, а потом протягиваю руку: — Марк Штальбергер. Я был с вами на дороге, вы помните?
Да, конечно, я вас узнал. Маттиас Вебер, — называется мужчина, и мы пожимаем друг другу руки. — Спасибо, что приехали…
Мы снова замолкаем, и эту неловкую для меня тишину, кажется, можно есть ложкой, как кисель, настолько она ощущается густой и осязаемой. Но, похоже, эту неловкость ощущаю только я сам, так как Вебер ведет себя так, словно вопросы незнакомого парня о его жене являются чем-то абсолютно обычным и не представляющим интереса. Это сбивает с толку… Нервно провожу рукой по взмокшим волосам, решая, что же делать дальше, когда от удушливой тишины меня вдруг спасает голос доктора, быстро вошедшего в палату:
Герр Вебер, добрый день, я доктор Хоффманн… Мы только что закончили обследование вашей жены, и я хотел бы поговорить с вами о ее состоянии… — он протягивает мужчине руку, которую тот поспешно трясет, впервые таким образом проявив хоть какие-то живые эмоции.
Доктор Хоффманн между тем обращает свой вопрошающий взгляд на меня, должно быть ожидая, что нас представят друг другу и объяснят таким образом причину моего здесь присутствия, но Вебер молчит, и потому я делаю это за него:
Марк Штальбергер, — пожимаю руку слегка удивленного доктора Хоффманна, который, если так и не понял, кем является Веберам этот молодой человек, то бишь я, — вида не подает, разумно посчитав, что чужак не стал бы пожимать ему руку с такой милой улыбкой да и просто не стал бы здесь находиться. А потому продолжает:
Боюсь, у меня не самые приятные новости, герр Вебер, — доктор Хоффманн сильнее сжимает планшет, который держит в руках, и мое сердце дергается, словно седовласый мужчина сжимает не кусок пластмассы, а именно этот мой кровеносный орган. Маттиас Вебер при этих его словах сереет лицом… Я даже чувствую к нему жалость… и расположение. — Постойте, не волнуйтесь так… — быстро поддерживает его под руку доктор Хоффманн. — Присядьте на стул…
Мужчина садится, устремляя взгляд куда-то в пол, словно желая избежать неприятного разговора
Вы проведи тамограмму головы? — не выдерживаю я неизвестности. — Что она показала?
Доктор делает глубокий вдох, словно ныряя в неведомые глубины, и произносит:
Сильный ушиб головы, полученный фрау Вебер во время аварии, привел к торможению в коре головного мозга с распространением его на подкорку и нижележащие отделы центральной нервной системы… Реакция на внешние раздражители почти отсутствует… Глубина и частота дыхания нарушены, — новый глубокий вдох. — Ваша жена впала в кому, герр Вебер. Мне очень жаль, — все это произносится быстро и четко, почти механически, и я с ужасом спрашиваю себя, неужели и сам однажды стану таким же роботом, как доктор Хоффманн. Становится жутко почти до крика… Возьми себя в руки, одергиваю себя самого, пытаясь осмыслить услышанное.
Кома?! — слабо отзывается Маттиас Вебер почти бесцветным, но с оттенком истерии голосом. — Что это значит? Она придет в себя… когда-нибудь? Когда?!
Ее мозг спит, герр Вебер, — отзывается доктор Хоффманн. — Можно сказать, это защитная реакция организма: он замедляет все процессы, чтобы минимизировать ущерб, который ему причинен… Ответить же на вопрос о том, как скоро человек может выйти (и выйдет ли вообще) из коматозного состояния практически невозможно: у каждого этого индивидуально и не подлежит прогнозированию. Можно только ждать и надеяться…
Ждать и надеяться, — повторяет за ним Вебер, опустив плечи еще ниже, словно груз этой новости придавливает его к земле.
Но есть еще кое-что, что нам стоит обсудить, — продолжает доктор, игнорируя состояние мужчины. — Не знаю, известно ли вам, но ваша жена была беременна…
Ни один мускул на лице его собеседника даже не дергается, и я понимаю, что он знает об этом факте.
Была? — спрашивает он только. — Она потеряла ребенка?
Это удивительно, но, нет, ребенок жив. Ему примерно недель десять, не больше… — доктор Хоффманн, казалось, тяготится своей ролью печального вестника. — Но, к сожалению, должен сообщить, что сохранение беременности в подобном состоянии вашей супруги крайне проблематично, к тому же это может повлечь определенные нежелательные последствия для самой пациентки. Обычно в таких случаях мы советуем аборт, как единственно верный вариант…
Для осмысления этой информации мне хватает ровно трех целых трех десятых секунды, а потом я вдруг говорю:
Но ведь известны случаи, когда женщины, находящиеся в коме, вынашивали абсолютно здоровых детей, — я смотрю прямо в уставшие глаза доктора. Я читал об этом когда-то давным давно, еще будучи на втором курсе, и теперь эта информация всплывает в моем мозгу, светясь синим неоновым светом, подобно вывеске известного казино.
Да, бывали такие случаи, — соглашается со мной доктор Хоффманн. — Но это скорее исключение, нежели правило… И в любом случае решать родным пациентки, в данном случае мужу, — он делает особое ударение на последнем слове. — Но я бы все-таки не советовал сохранять эту беременность — нельзя быть абсолютно уверенным что и как повлияет на человека в коме… Человеческий мозг — очень тонкая материя, функционирование которой нам до конца не понятно, а беременность — это дополнительная нагрузка на организм женщины, даже в обычном ее состоянии, а в данном случае…
Будущий отец — возможный будущий отец — кивает головой в такт словам доктора.
Да, вы, конечно, правы, доктор, — Вебер тяжело сглатывает. — Я бы не хотел рисковать здоровьем супруги… Она и без того была женщиной нервной, склонной к эмоциональным перепадам настроения, и теперь… — Он замолкает, поняв, должно быть, что говорит о жене в прошедшем времени, словно она уже умерла, а о мертвых не принято говорить плохо да и вообще…
На его счастье, в этот момент в дверях палаты появляются две медсестры, толкающие перед собой кровать с его супругой, которая бледная и бесчувственная лежит под белой же простыней, почти сливаясь с ней, словно призрак. Ее голова плотно забинтована, и я догадываюсь, что ее каштановые волосы обриты почти полностью. И это меня странно печалит… Бедная женщина! Сердце в очередной раз за день делает головокружительный кульбит — хочется взять эту восковую руку в ярко-синих прожилках вен и прижаться к ней лбом, пообещав, что всё будет хорошо, что я не позволю случиться ничему плохому… Но в любом случае, такие действия являются прерогативой ее мужа, не его, Марка, а тот стоит, как истукан, и кажется таким же бесчувственным.
Давайте выйдем на время, — предлагает доктор Хоффманн. — Пусть медсестры сделают свое дело… — И мы выходим. Каждый с грузом своих мыслей, каждый под гнетом собственных эмоций… И тут в моем кармане вибрирует телефон. Уже третий раз за утро, если уж на то пошло, но я упорно сбрасываю звонки, так как просто не в силах выслушивать нравоучения родителей. А в том, что звонят именно они сомневаться не приходится: еще часа два назад мне следовало быть дома и сидеть за воскресным завтраком. Не сегодня…
Вы можете подумать до завтра, — говорит между тем доктор Хоффманн Веберу, когда я возвращаюсь к реальности. — Мое мнение вы знаете… Тем более, у вас уже есть дети, насколько я знаю, и эта утрата… она не должна показаться чем-то чрезмерно невосполнимым… — В этот момент говоривший ловит мой взгляд, устремленный на него, и вдруг замолкает — видит, должно быть, написанное на моем лице негодование, высвеченное большими буквами «циничная бессердечность».
