F 20. Балансировать на грани (СИ) - Вечная Ольга (книги онлайн бесплатно txt) 📗
«Убей меня, гребаный ублюдок! Хоть раз в жизни, покажи мне, что я тебе не безразлична. Я всегда думала только о тебе, я любила тебя, я бы, не задумываясь, отдала жизнь за тебя. Не будь ты конченным эгоистом, подумай хоть раз обо мне!»
Она продолжает кричать, а у меня дрожат руки. Я расплескал кофе, а потом и вовсе выронил кружку. Соседи долбятся сбоку и сверху. Каждый вечер одно и то же. Каждый вечер она орет, молит о смерти, а эти колотят по стенам, требуя, чтобы я заткнул чем-то ей рот. Чтобы она не мешала их уютной жизни. Хватаюсь за голову, которая раскалывается. Чувствую, что готов слизывать кофе с пола, лишь бы ощутить какой-то вкус, лишь бы отвлечь себя. Открываю пустой холодильник, затем шкаф, в котором кроме старых макарон ничего нет.
Алина продолжает кричать, а соседи бренчать уже по батарее, кажется, они используют железную кружку. Трезвонит домашний телефон, я сбрасываю звонок и кладу трубку рядом с телефоном так, чтобы было всегда «занято». Нужно вообще обрезать провода, с другой стороны — тогда соседи будут звонить во входную дверь. «Олег, будь мужиком», — говорю себе. Сжимаю кулаки и захожу в ее комнату.
«Надо поставить тебе обезболивающее и успокоительное», — говорю ей ласково.
«Я тебя ненавижу»
«Я делаю, что могу», — отвечаю ей.
«Нет, — смотрит на меня, — ты можешь больше. Я никогда не замолчу, я всегда буду молить тебя. Я не дам тебе спать»
И я знаю, что так и будет. Замолчать ее могут заставить только наркотики и снотворное. Если Алина в сознании, она как попугай повторяет одно и то же, высасывая из меня душу.
В ее глазах любовь и доверие. Она просит и плачет. А я… а что я? Я никогда ее не любил, но я всегда к ней хорошо относился. Лучше, чем к большинству людей.
Поставив ей пятый укол при норме в два, и услышав тихое «спасибо, я люблю тебя», я пошел в свой кабинет, достал диплом и зажигалку. Смотрел, как пламя медленно поглощает то, чем я гордился больше всего, понимая, что в соседней комнате умирает человек, а я не просто не помогаю ей, я причина ее смерти. Больше я не врач. Никогда не буду врачом. Меня выворачивает от отвращения к себе, от понимания, что я предал свою мечту. Что я предал себя. Еле успеваю добежать до унитаза. Но помочь Алине уже нельзя. Она стонет от боли, ведь отказывают ее внутренние органы, а диплом догорает вместе с целью моей жизни. Синее пламя как будто выжигает меня изнутри, оставляя после себя золу и пепел. Недурное удобрение. Вот кто я, — удобрение. Дерьмо, а не врач. Не врач. И когда я это понимаю, в голове щелкает, становится больно. Так больно, что я падаю на колени, скрючившись и хватаясь за виски. А потом слышится смех. Не мой. Но в моей голове. И этот самый голос, давясь хохотом, повторяет «не врач, не врач, не врач…». Я растоптал свою сущность, сломал стержень. И сошел с ума.
Закинувшись успокоительными, я вызвал скорую и полицию. Потом позвонил маме.
Этот день пронесся в памяти за одно мгновение. В следующую секунду, глядя в заплаканные глаза своей тещи, я понял, что занимаюсь самообманом. Все было иначе.
Я помнил, как подходил к кровати, как брал в руку бледную ладонь, как улыбался Але перед ее смертью. Не Алине, а Але.
Ужас, охвативший меня, перекрыл кислород, и я схватился за горло, оседая на пол.
Это Аля просила меня о смерти, — и я отчетливо помнил ее слова, — это ее руку я сжимал, это ей я ставил укол. Я убил свою Алю.
Я убил свою Алю.
— Нееет, — я кричу, задыхаясь, — Нет, я не мог, это не правда, нееет! — мои руки ударяют по полу. А бесы в голове смеются. И голос, тот самый, который был у медсестры в психбольнице, когда та советовал мне убить санитаров. У той самой медсестры, про которую я рассказывал Пестрову. Голос, который говорил со мной после выписок, советуя убить себя, который учил, как это делать, звучит в ушах: «ты ее убил. А теперь убей себя. Потому что без нее ты не сможешь жить». И я понимаю, что он прав. Полностью прав. Моей Али больше нет.
Руки испачканы кровью, я вижу бритву перед глазами, вижу, как режу свои вены, как руки истекают кровью.
Бью кулаками о пол.
Но влагу не ощущаю. Потому что это все лишь воспоминания. Или планы на будущее. Галлюцинации. В моем распоряжении нет ни одного острого предмета… А мне нужно убить себя. Прямо сейчас. Кричу об этом.
Я стучу головой и каменный пол и кричу. А вот и влага, — липкая кровь крупными каплями струится по лицу, и от каждого удара моей головы на полу ее становится все больше. Кровь повсюду. Темная, густая жидкость, избавившись от которой, я, наконец, добьюсь желаемого.
А я кричу, понимая, что сделал. Я только что убил свою жизнь, свою Алю.
Перед глазами вспышки и пятна. Откуда-то издалека доносится испуганный: «У него шизофрения», а затем «кто-нибудь, хватайте его!», «дайте успокоительное!», «помогите, у парня острый психоз, срочно!».
Но это все где-то вдалеке, а я в своем собственном аду. Горю, но не умираю, понимая, что Алю не вернуть. Что отец мог ей помочь, но я, не дождавшись, принял решение за всех. А потом я слабею, не способный более сопротивляться санитарам и лекарствам. Проваливаюсь в темноту, мечтая, больше никогда не проснуться.
Не хотелось уходить из палаты. А затем, спустя полчаса, невыносимым показалось возвращение с прогулки. День за днем — перед глазами бледные стены, в голове идентичные мысли и одна единственная цель, как маяк в густой, непроницаемой темноте, за которым следуешь, только в моем случае не для того, чтобы спастись, добравшись до берега, а чтобы разбиться об него вдребезги. Скорее бы.
За металлическим забором психиатрической клиники, в которой меня пытаются заставить захотеть жить в течение последних недель, не теплее, чем на ее территории. И бледное, затянутое серыми облаками солнце светит одинаково, и грязный подтаявший снег под ногами скрипит ничуть не лучше. В палате, ставшей моей клеткой, тепло, особенно если сесть у батареи. Кормят. Собственно, нет никакой разницы между жизнью в пределах клиники и на свободе. Впрочем, моего мнения пока никто не спрашивал, о выписке не может быть и речи. Врачи надеются победить болезнь. Болезнь? При этих мыслях мы с моими бесами хохочем в полный голос. Мой отец оказался более значимой шишкой, чем я мог предположить. Место мое, как верно заметила Алина мама, в тюрьме или на электрическом стуле, но никак не на койке в углу небольшой палаты на три человека, где я неподвижно сижу, поджав под себя ноги, дни напролет. Я много раз просил врача устроить встречу с прокурором, безуспешно требовал выделить мне карандаш и бумагу, чтобы написать признание, но Игорь лишь кивал на мои слова и продолжал задавать вопросы, не относящиеся к делу.
Почему они все ведут себя так, словно Али никогда не было? Улыбаются мне. Меня окружают исключительно лицемерные сволочи, уверяющие, что мне только привиделось, что я плохой мальчик, на самом же деле — очень хороший, и только бесы знают, что случилось на самом деле. Они хотят мне помочь. Они единственные, кому здесь можно верить.
Время тянется медленно. Игорь заходит почти каждый день, заглядывает мне в глаза, спрашивает, хорошо ли я питаюсь. Отвечаю ему: «как кормишь, так и питаюсь». Ясно же, что смерть от голода — не мой выбор. Я предпочитаю более легкие и действенные способы. В карты и нарды играть не хочется. В окно смотреть страшно, вижу себя на подоконнике, ощущаю желание спрыгнуть, потом полет, потом боль. Смерти боюсь. И жизни боюсь. Путаюсь я.
Стараюсь избегать встреч с родителями. С одной стороны стыдно, что я их снова подвел, с другой — что еще жив. Катя преуспела в шантаже, говорит, что если я не буду общаться с матерью, перестанет передавать сигареты. А без них здесь на стенку лезть хочется. Так хоть какое-то занятие — пока дойдешь до тамбура, посидишь-подымишь, пока обратно приковыляешь — не менее получаса убито. Потом, когда накуришься, как следует, тошнить начинает — опять же ощущения. Рад уже хоть каким-нибудь. Но пару дней назад медсестра заметила, что мне дурно по вечерам, теперь отбирает передачи из дома — выдает сигареты поштучно, не более десяти в день. Сука.
