Замужем за олигархом - Лобановская Ирина Игоревна (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Найти Любочку виднейшие российские детективы оказались не в силах. Она попросту сгинула. Очевидно, очаровывала очередного мужа где-нибудь высоко в горах.
— А вот если вы опять поедете в Куршевель… — осторожно намекнул Каховскому один из сыщиков.
То, что требовалось…
— Поезжайте туда сами! — рявкнул Михаил.
Всю ночь он лежал без сна. За стеклопакетными окнами бушевала сырая мартовская помесь дождя со снегом. На земле картинно-красивые снежинки тут же слипались в жидкие, отвратительные, грязно-серые комки. Московская невыразительная весна… Или наоборот, чересчур выразительная. Равнодушно отсчитывали время старинные часы с маятником. Издалека словно доносился подзабытый голос:
Так-то оно так… Его любимый Окуджава…
Он невпопад вспомнил, как дядя со смехом рассказывал о жене, когда-то безуспешно пытавшейся выдать замуж одну свою неудачливую подружку и без конца наталкивавшейся на глухое и ничем не объяснимое сопротивление будущей тещи. Наконец тетя Бела не выдержала и напрямик поинтересовалась у матери подружки, почему она так упорно не желает воспринимать такого приличного и достойного человека в качестве зятя. Ответ ошеломил ее.
— Ну какой же это зять, Белочка! — вздохнула немолодая женщина. — Он ведь Окуджаву не любит!
И сваха моментально сдалась: она тоже не могла себе представить семейной жизни с человеком, не любящим Окуджаву. Теперь поэт лежит совсем рядом с домом Ильи. Умер — всех сразу осиротил…
В отбликах полуразбитых мутных фонарей и шуршавших мимо редких ночных машин картины на стенах вспыхивали и гасли, будто пытаясь просигналить то одним, то другим цветом.
Михаил, сильно нахлеставшийся вечером вместе с Дроновым, уже немного протрезвев, лежал тихо, неподвижно, наблюдая за таинственной игрой и подмигиванием красок. Из кухни дуло. Странно, что Митенька, до отвращения внимательный к своему здоровью, забыл сегодня закрыть форточку… К знакомым, приятным, сладко одурманивающим стойким ароматам духов и табака примешивался запах тающего снега. А он, как известно, по определению Дмитрия, никогда и нигде не может пахнуть. Начиналась слегка подзабытая очередная депрессия. Мир жесток и безумен.
На полу валялись пустые бутылки. Очевидно, выпить было уже нечего, да, пожалуй, и незачем. Сколько можно глушить себя настойками и ликерами? Лучше пойти поискать спазмалгон…
Каховский с трудом встал и подошел к окну. Весна буйствовала, сильная, смелая, ошеломляюще красивая в своей безудержности, веющая отчаянным ветром… Почему людям так плохо и тесно жить на этом прекрасном свете? И как среди этой примиряющей природы все равно остаются в душе человека злоба, желание мести, стремление любыми способами уничтожить себе подобных?..
Ответов на эти вопросы он не нашел. «Дай бог воли, дай бог воли, остальное заживет…»
Пытаясь согреться, Михаил встал под обжигающе горячий душ, приятно и больно хлестнувший по спине и на мгновение позволивший отвлечься от одной-единственной, мучительной и навязчивой мысли. Капли стремительно бежали по лицу, и из этого потока неожиданно снова выплыло безупречное лицо Любочки. Чистые крыжовниковые глаза… Что ей нужно от него сейчас? Почему ты благополучно не допился еще месяц назад до белой горячки, Мишенька? Это был бы вполне оптимальный, подходящий по всем статьям вариант…
— Ты рисовать умеешь? — задумчиво спросила она его однажды.
Он удивился вопросу:
— Не так чтобы очень, не очень чтоб так… Как Остап Бендер. И еще могу позировать — как Киса.
Любаша грустно улыбнулась. Михаил удивился еще больше:
— Зачем тебе это — чтобы я умел рисовать?
Она пожала плечами:
— Да ни за чем… Просто я в детстве любила рисовать… Вот и все… А какая у тебя любимая книга?
— Сберегательная! — буркнул Каховский.
Бирюзовая Люба пропала после лета. В тот день они вдруг увидали, как из самой вершины Останкинской башни, хорошо различимой из открытого настежь навстречу летней свежести окна, пошел легкий нежный дымок. Через несколько минут они глянули в окно снова. Дымочек валил сильнее, словно гигантскую сигарету прикурили от какой-то метафизической зажигалки.
А еще через десять минут работающий транзистор взволнованно сообщил, что на самых верхних этажах Останкина возникло загорание.
— Останкинская башня горит, — удивленно повторил, словно завороженный, Михаил. — Кто бы мог подумать… Милое дело…
— А-а! — улыбнулась Любочка, как человек, вполне понявший шутку. — Очередная утка СМИ. Как в башне солнышко отражается…
Каховский тоже не раз подмечал, что отражение яркого заката в стеклах домов иногда напоминает пламя, как будто там, за окнами, бушует пожар.
Но тут он как раз больше поверил бессовестным СМИ, нежели любимой женщине, вновь подошел к окну и присмотрелся. И к удивлению своему, понял, что журналюги не шутят. Шпиль башни дымил. А вокруг него кругами, резво и суетливо, треща, как стрекоза, летал пожарный вертолет, пытаясь забить дым.
За спиной Каховского Любочка меланхолично разлила по бокалам вино:
— Иди сюда, Мишастый, выпьем!
Он с нарастающим удивлением обернулся:
— А что празднуем?
Люба пристально рассматривала вино на свет. В бордовой жидкости отражался пожар за окном, делая вино волшебно-опасным.
— Что празднуем? Да ничего особенного… Вот этот огонь, например… Очищающий…
Михаил опустился в кожаное кресло, слегка скользнувшее вперед по глянцевому ледяному паркету. Началось небольшое пиршество в уютной, вылизанной стараниями двух прислужниц комнате, среди всеобщей тишины и пустоты, милого сердцу летнего тепла и тенистых коридоров.
Полыхал огонь на Останкинской башне, а они в это время пили вино.
— Ты совсем перестал бриться? Почему? — спросила Любочка.
Михаил удовлетворенно и важно погладил подбородок: слегка оброс двухнедельной щетиной. Хотя борода росла у него не очень, не борода, а какой-то мох, и брился он редко, но такая мужская напускная, слегка вызывающая небритость ему очень нравилась.
— Куда-то опять сгинули все приятели, никого нет! — не отвечая, весело пожаловался Михаил. — Отдыхают ребята… А без них скучно. У нас с тобой исключительно растительный образ жизни. Валяемся допоздна, преем на солнце… Слетаем куда-нибудь на недельку позагорать? И пусть весь мир подождет!
— Да не вопрос! — мягко улыбнулась Любочка.
— Ищите и обрящете! — задумчиво продолжал Каховский. — Но вот лично я по-другому живу — никогда и ничего особо не ищу. Просто живу себе… Тружусь, как умею…
— А умеешь ты это неплохо, — льстиво вставила Любочка.
Михаил довольно улыбнулся:
— Общаюсь, в гости хожу, вино пью и так далее… По привычной схеме. И в результате что-то само находится. Абсолютно по наитию. Все само собой складывается, само приходит. Я иду и иду, всерьез не задумываясь, и глядишь — что-то обретаю. И присматриваюсь к находке, и, если она мне подходит, — беру. Жизнь сложилась лучше, чем я боялся, но хуже, чем мне хотелось… Сумма плюсов все же постоянно превышает сумму минусов.
— А чего же тебе еще хотелось? — удивилась Любочка. — У тебя есть все…
Каховский хотел рассказать ей о бабе Тане, о матери, даже о Даше, но вовремя одумался. Нет, это ни к чему… Это должно уйти вместе с ним…
Затараторил транзистор, докладывая, что Останкино объято огнем и погасить его пока не удается. Михаил глянул в окно: а там прямо пир во время чумы, то бишь на фоне бесплатного салюта, зажегшегося на Останкинской башне.
— Может, это ты ее подожгла? — выдвинул вдруг версию захмелевший Каховский. — Это мысль, очень мысль… Скучно, лето, все в отъезде, гости к нам не ходят и самим особо не к кому сходить… Чем развлечься? Подожгла Останкинскую башню, и вот теперь из окна смотришь, как горит, и тем самым себя развлекаешь!
