И в горе, и в радости - Кочелаева Наталия Александровна (смотреть онлайн бесплатно книга TXT) 📗
А Шкалик помер еще до войны.
ГЛАВА 29
Крон и Рея (продолжение)
Первая дочь, Галина, далась молодой матери тяжело. Марта рожала трое суток и родила ребенка «с варежку», как высказалась молодая, но знающая акушерка. Акушерка была Марте задушевной подругой, и, если бы не ее забота и находчивость, не вырвались бы мать с младенцем из прохладных, нежных объятий безвременной смерти. Впрочем, роженица не высказала особой радости, когда ее оповестили, что жизнь дочери вне опасности. Казалось, она вполне равнодушна к ребенку и заботится о нем только по обязанности.
«У молодых-то оно всегда так, потом пообвыкнется, привяжется к малютке», — успокаивал себя Леонид Андреевич, словно много мог знать о психологии молодых мамаш. Он был вполне счастлив и доволен, почувствовав себя отцом. Правда, ему бы хотелось мальчика… Ну ничего, Марта совсем молодая, он тоже еще долго будет в силах… Обзаведутся и пацаном. Девчонка тоже хорошо, будет помощница матери.
А Марта в помощницах нуждалась. Через год после их свадьбы колонию расформировали, но Морозова власти не обидели. Памятуя его заслуги, его хозяйственную сноровку, назначили председателем колхоза. Пост не маленький, что и говорить, и ответственность велика. Но Леонид Андреевич не испугался, повел себя как и пристало партийцу. Принял хозяйство в свои руки, и Марта стала председателевой женой. А это — всем пример и мужу помощница, а как быть, если к тому же еще и свой дом вести надо, и младенец присмотра требует? Кое-как, однако, перебились. Соседки помогали молодой председательше, но все равно сюсюкаться с дочуркой ей было некогда. Так и выросла Галина неприласканной. Да так, может, и лучше было — для жизни. С ранних лет стала помогать Марте по хозяйству. Никакого дива тут, конечно, нет — так все сельские дети и делают. Но Галина, считай, весь дом на себе тянула и умела еще какой-то особенный уют в нем наладить.
После Галины родилось еще две дочери, но они появились на белый свет недоношенными и умерли обе от пупочного сепсиса, не прожив и месяца.
В деревне сочувствовали молодой матери, но та по младенцам особенно не убивалась. Вообще же она была не то чтобы тихая или забитая — Морозов бывал крут в гневе, по жену любил и напрасно не обижал, — но какая-то равнодушная. Со спокойными серыми глазами, неопределенной кроткой улыбкой, мягкими волосами и мягкими движениями, она выглядела образцовой женой, матерью и хозяйкой.
В 1955 году Марта снова забеременела. Леонид Андреевич весь этот год находился в делах и разъездах. Времена после смерти лучшего друга всех колхозников поменялись круто, но Морозову линия, взятая партией, нравилась. На новом пленуме ЦК в 1953 году приняли новую программу, по которой списали все недоимки по сельхозналогу с колхозов и совхозов, сам налог снизили в два с половиной раза, стали больше поставлять в село техники и дали наконец селу долгожданной самостоятельности. По крайней мере, сроки уборки и посевов, да и что сажать позволили определять в районе. Свободы стало больше, но и ответственности прибавилось. Нужно было учиться работать по-новому. Леонид Андреевич побывал даже в Болгарии, для обмена опытом. Всякий раз, уезжая, наказывал Марте беречься и втайне лелеял мысль о сыне, прикидывал, какой дорогой подарок сделать жене, если на свет появится долгожданный наследник. Но сделал такой подарок, о котором никто и помыслить не мог.
Ехал из Москвы и купил на вокзале газету — до поезда оставалось два часа, нужно было занять время. Много тогда публиковалось объявлений о поиске пропавших в войну людей. Дети искали родителей, братья сестер. Пробегая глазами колонки, Леонид Андреевич споткнулся о знакомую фамилию: Челобановы. «Майя Челобанова ищет свою сестру Марту Челобанову, пропавшую в 1942 году…» У Морозова закружилась голова, впервые в жизни. К чести его надо заметить — он ни на секунду не задумался о том, стоит ли рассказывать жене о ищущих ее родственниках. Позвонил с телефона-автомата, обстоятельно объяснил, в чем дело, рассказал, где Марта живет. Долго потом улыбался, вспоминая захлебнувшийся счастьем женский голос в трубке, — был он похож на голос Марты, только моложе и звонче…
Впервые за много лет Марта засмеялась и заплакала — одновременно.
Младшая сестричка Майя, которую Марта помнила несносной, веснушчатой егозой с торчащими тощими косичками и вздорным характером, за эти годы успела выйти замуж за профессора и вернуться в Ленинград, но зазнаваться не стала — приехала навестить сестру. У председателева дома остановилась невиданная машина — черпая и блестящая, как галоша. Из нее выпорхнула городская штучка, по моде одетая, в пышном платье, в перчатках, при лаковой сумочке и в лаковых же туфельках. Завитая, надушенная чудесными какими-то духами… Муж-профессор солидно шел следом. Сестры обнялись. Леонид Андреевич смотрел на Марту — и не узнавал ее. Вот она какой могла бы стать, если бы не деревенская житуха, если бы не постоянные беременности и роды, если бы не это вечное равнодушие в серых усталых глазах! Сестра навезла Марте подарков, и она теперь с радостью перебирала их. Ткань на платье, пестрый креп-жоржет. Куда она, дуреха, пойдет в таком платье? Коров доить? С золотой бисерной сумкой только в театр ходить, а какие в деревне театры? Додумалась сестрица!
В желтой коробочке, выстланной шелком, лежали флакон духов, коробочка пудры, футлярчик губной помады. Марта понюхала духи, поднесла к лицу пуховку и, взглянув в зеркало, снова затряслась в рыданиях.
Однако и у Морозовых нашлось чем похвастаться. Помимо богатого деревенского угощения, конечно. Профессор во весь голос восторгался и свежим воздухом, и близостью реки, и ароматами деревенского вечера, но прямо-таки застыл в изумлении, увидев в светлой горнице на комоде часы. Те часы, что откопал когда-то в подвале несчастный Юрка Рябушинский и сдуру презентовал понравившейся девчонке. Так они и стояли с тех пор, никому глаз не мозолили, потому что Леонид Андреевич стал уж и забывать историю их появления, а Марта, может, и помнила, да никому не говорила.
— Позвольте, но… Это же потрясающе! Майечка, посмотри, какая прелесть!
Часы были сняты с комода и подвергнуты тщательному изучению, причем профессор не прекращал присвистывать и охать.
— Да ты скажи, свояк, золотые они, что ли? — решил поддержать беседу Леонид Андреевич.
— Золотые? Нет. Фигура бронзовая, изображает Крона, пожирающего младенца.
— Чего это он его пожирает? Людоед?
— Один из греческих богов, — ответила за профессора Марта. — Его мать предсказала ему, что он будет низвергнут одним из своих детей, и Крон всех их проглатывал при рождении.
— Так всех и сожрал? — полунасмешливо-полузаинтересованно осведомился Леонид Андреевич. Он был задет. Сколько лет стояли эти часы на комоде, шли исправно, время отбивали звонко. Сколько раз он, остановившись перед ними, развивал свои предположения о том, кто этот бронзовый старик, чем он таким непотребным занят и для какой надобности буржуи его к часам присобачили. Причем и вслух неоднократно высказывался — Марта своих познаний никак не проявляла. А при профессоре да при расфуфыренной профессорской жене — своей сестрице — разошлась!
— Один остался, — не спеша пояснила Марта. — Зевс был спасен и сам стал царем и отцом богов и людей.
— Значит, правильно Крону нагадали, — удовлетворенно заметил Леонид Андреевич. — Хотя как сказать… Кабы он поумнее был — не стал бы детей жрать, вот у сынка на него обиды бы и не было. Глядишь, при царстве бы остался… Правильно я говорю? Ну а для какой такой надобности его на часы поставили, ответь ты мне?
— Впоследствии в народе его стали рассматривать как бога времени, — пояснил теперь уже профессор — Марта то ли не знала ответа на этот вопрос, то ли просто погасла уже, задумавшись о чем-то своем.
— Вот оно что… Назначили, стало быть, — покачал головой Морозов.
Профессор снова стал восторгаться часами:
