Гнев Диониса - Нагродская Евдокия Аполлоновна (электронные книги без регистрации .txt) 📗

Выскакиваю из вагона, забыв о вещах, да и обо всем в мире.

Уже с утра не могла ни пить, ни есть и металась из угла в угол.

А теперь я вижу группу людей на платформе, от нее отделяется маленькая фигурка в белом платьице.

Еще секунда — и я прижимаю ребенка к своей груди, стараюсь удержать слезы и целую его, целую… Он обнял меня ручонками и молча прижался своей черненькой головкой к моей щеке. Мне что-то говорят, но я ничего не понимаю в первую минуту и осознаю себя только тогда, когда слышу спокойный голос Латчинова:

— Татьяна Александровна, вы задушите Лулу. Мы тоже существуем и хотим поцеловать вашу ручку.

Я не выпускаю Лулу и говорю, смеясь сквозь слезы:

— Вот вам моя щека, дорогой Александр Викентьевич, поцелуйте меня, я так рада вас видеть! Он смеясь целует меня.

— Поцелуйте и вы меня, Эдгар, — говорю я Старку, — и дадим слово не браниться во время моего пребывания у вас.

Он едва касается губами моей щеки и спрашивает:

— Где же ваши вещи, Татьяна Александровна?

— Ах да, вещи! Они там, в вагоне, — машу я неопределенно рукой и опять заключаю в объятия мое сокровище.

За завтраком я тоже не могу оторваться от Лулу.

— Вы оба не едите и только целуетесь, — говорит Старк с улыбкой, — я вас рассажу.

— О, нет, нет, папа, я ем, все ем, — и маленькая ручка крепко цепляется за меня.

— И я ем, ем, все ем! — вторю я. — А после завтрака мы откроем сундук и посмотрим, что там есть. Что бы тебе больше всего хотелось? — спрашиваю я, зная, что ему хотелось большого парохода, который можно пускать в бассейн. — Ну скажи-ка?

— Чтобы ты приехала.

— А потом?

— Санки.

— Но теперь лето.

— Ах, да! Ну, живую лошадь, На моем лице отражается такое огорчение, что я не могу вот сейчас вынуть моему сынишке живую лошадь из чемодана, что Латчинов и Старк смеются, глядя на меня.

— Опростоволосились, мамаша. Как это в самом деле вы лошадь-то не привезли? — говорит Васенька.

Васенька после болезни Старка так и не вернулся в Рим, страшно ругает Париж и piccoli francesi [20] , но не уезжает обратно.

Я смотрю на Васеньку пристально и с удивлением восклицаю:

— Васенька, да вы похорошели! У вас ужасно элегантный вид!

Эти годы в Париже он сильно нуждался. Лат-чинов и Старк выдумывали все способы, чтобы помочь ему, но это плохо удавалось. Трудно было заставить его принять эту помощь. Он согласен был только кормиться у Старка.

Васенька смотрит на меня и говорит гордо:

— Это я разбогател теперь.

— Каким образом?

— Зарабатываю много. Деньги некуда девать! Вот сегодня сто франков получил. Не верите? А это что? — И он вытаскивает из кармана скомканный стофранковый билет.

— Что ж, неужели пины и Колизей при лунном свете оценены наконец Парижем?

— Эка захотели! Кто их хочет покупать! Нет, я теперь порнографические картинки рисую.

— Вы?

— А вы что думали! Дама в рубашке пишет письмо! Дама в штанах нюхает розу! Дама без всего идет в ванную, дама… а ну их к черту! Я вот за эту самую компанию сто франков и получил.

— Какая же это порнография!

— А что же это, по-вашему? Для эстетического наслаждения эти дамы рисуются? Так, старичкам на утешение! Леда Микеланджело не порнография, это произведение искусства, А дамы мои — игривый сюжетец.

— И что же, хорошо идут?

— Да куда лучше! Видели, сто франков за четыре штуки!

— Ну, а дамы-то красивы?

— По ихнему, значит, вкусу. Один заказчик мне выговор сделал, что у одной из моих дам шляпа была не модная — на ней одна только шляпа и была. Другой придрался, что таких штанов больше не носят. Ну, я и стал справляться в модных журналах насчет аксессуаров, а потом и лица заодно стал оттуда срисовывать, — Ну, и что же?

— Так понравилось, что по два франка накинули и даже слава пошла. На пять магазинов работаю!

Укладываю Лулу спать.

Мы хохочем, целуемся. Он в длинной ночной рубашонке прыгает на постели. Сна ни в одном глазу!

— Ну, спать, спать, маленький мальчик!

— Сейчас, мамочка, вот смотри — я лег. Я сплю… а где папа? Он всегда укладывает меня!

— А сегодня я укладываю. Разве ты не рад?

— О, рад, рад! — бросается он ко мне на шею. — Но нужно, чтобы и папа пришел, Я отворяю дверь в кабинет Старка. Он сидит за письменным столом, подперев голову руками.

— Идите, Эдгар, дофин отходит ко сну и требует вас! — говорю я смеясь.

Старк поспешно что-то прячет в стол и идет к постельке Лулу, тот протягивает ручонки к отцу и с упреком говорит:

— Что же ты не пришел, папа? Я хочу обоих — обоих вместе!

Он обнимает одной рукой меня, другой отца и целует попеременно.

Я делаю движение высвободиться, но Старк говорит строго:

— Не портите радость ребенку! Что за неуместная щепетильность.

Я покоряюсь — наши головы соприкасаются, и теплые губки ребенка поочередно целуют наши лица.

— Довольно, Лулу! Спать сию минуту! — говорит Старк.

— Я сплю… я сплю… только… папа, поцелуй маму. Старк чмокает меня куда-то в волосы, и Лулу со счастливой улыбкой говорит:

— Завтра мы пойдем в зоологический сад.

В этот мой приезд я как-то меньше ссорюсь со Старком, то есть он изменил обращение со мной.

Он вежлив, заботлив, внимателен, меня не избегает и не придирается так, как прежде. Наружность его в этом году тоже изменилась к лучшему. Он опять по-прежнему заботится о себе, о своей одежде. Я по временам замечаю в нем, что при хорошем расположении духа у него проскальзывает его прежнее, неуловимое кокетство в улыбке, в движениях, Почему это?

Может быть, понемногу он утешился, как и следовало ожидать.

Может быть, у него завелся какой-нибудь роман?

Это было бы недурно.

А если бы он женился!

Тогда Лулу мой! Мой навсегда!

— Ах, как это было бы хорошо! — невольно вырывается у меня вслух.

— Это вы о чем, Татьяна Александровна? — с удивлением спрашивает меня Латчинов.

Мы сидим с ним по обыкновению после завтрака на террасе — он с газетой, я с работой.

Я оставляю мой рисунок, подвигаюсь к Латчинову и начинаю высказывать ему мои предположения.

Я обращаю его внимание на мелочи в поведении Старка за эти дни.