Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" (читать полную версию книги .TXT) 📗
Клаус отпустил девушку и отошел на шаг, засовывая руки в карманы. Потом он усмехнулся, потом — расхохотался. Его рваный и злодейский хохот порождал сумасшедшую тревогу, вселял ужас и заставлял молчать, тупо пялясь на объект своей ненависти. Бонни была обескуражена и избита. Она теряла силы…
Она теряла себя.
— Какой же я дурак! Как же я сразу не догадался, а? Моя сестрица и мне то же самое говорила, когда я лишал ее родительских прав.
Бонни крепче сжала зубы и выше подняла подбородок. Она была уверенна в своем решении.
Можно ли погибнуть за идею? Можно ли, забыв себя, стать пустотой лишь для того, чтобы доказать чью-то теорему? В современной жизни слова ничего не значат и стоят дешево. Однако когда ты отдаешь свою жизнь в обмен на исполнение безумной идеи — считай, что отдал душу дьяволу… Безвозмездно.
— Ты же просто марионетка в ее руках, малышка Бонни! — сказал Клаус, глупо улыбаясь. — Что она тебе наговорила? Про независимость женщин? Про то, что я отобрал у нее ее сына?
Бонни сжала кулаки. Дышала она часто и тяжело. Кровь, боль, агония, ощущение ближайшей смерти — все это создавало чокнутый микс. Беннет задыхалась от недостатка кислорода и изобилия ядовитого газа в воздухе…
От осознания собственной беспомощности.
«Давай же, подружка, погибни в очередной раз! Ты так давно этого хотела. Сейчас только руку протяни — и вот, долгожданная свобода! Погибнешь героиней… серых луж. Только вот Клаус тебя убивать не станет. Знаешь, почему? Руки марать не охота. Это сделает сама Ребекка, когда узнает, что ты сдала ее с потрохами! Конечно, можешь успокаивать себя, мол: «Клаус сам догадался», но мы обе знаем, что Майклсон увидит этот странный блеск в твоих глазах. Она поймет, что ты не только предала ее, но еще и солгала».
— А она рассказала, почему я лишил ее сына? Рассказала, как сидела на психотропных средствах и пропадала сутками, а? В нашей семье особой святостью никто особо не славится, но моя сестрица просто превзошла всех по декадентству!
Бонни не верила. Она отрицала. Отрицала слова Клауса, но точно знала, что Майклсону не зачем врать. Он не из тех, кто выгораживает себя и прикидывается святым ради достижения своих целей…
Он ублюдок, а те никогда не скрывают яда своей сущности.
Клаус достал очередную сигару и закурил. Запах сигаретного дыма свел Беннет с ума, и сейчас она думала, что перед своей жалкой гибелью была бы рада затянуться… Майклсон сканировал девушку взглядом несколько секунд, а потом твердо сказал:
— Вы сами знаете, что делать, парни.
Сказал так, словно отдал команду озлобленному псу напасть на добычу. И, развернувшись, медленно направилась по улице.
Бонни смело посмотрела на ублюдков, которые как коршуны нависли над нею. Их было четверо, и что бы они сейчас не сделали — будет больно. Будет больно так, что захочешь отказаться от Небес ради прекращения этого безумия.
4.
Она вошла в клуб на полусогнутых ногах, держась за живот и во все горло вопя имя Локвуда. Музыка безжалостным цербером разрывала слова в клочья. Бонни ощущала сумасшедшую головную боль, приступ тошноты стал таким сильным, что Беннет показалось еще секунду — и она потеряет сознание. Мулатка прижалась к холодной стене, закрывая глаза и медленно скатываясь вниз.
Никто не замечал избитую до полусмерти девушку с кровавыми шрамами по всему телу. Эти ублюдки так сильно порезали ее, что боль просто перестала быть яркой — все чувства стерлись. Яркие красные полоски служили украшениями, тотемами, которые будут болеть до последнего вдоха, которые будут всегда напоминать о собственных ошибках. Девушке было тяжело дышать, тяжело идти, и она вдруг подумала, что отдохнет тут еще немного, а потом отправится домой.
Девушка закрыла глаза. Перед глазами снова возник образ.
Вся толпа, хоронившая человека, стояла возле могилы, возле которой располагался открытый гроб. Все, стоящие вокруг, с опущенными головами скорбели, а вокруг царило такое сумасшедшее молчание, что можно было сойти с ума от звенящей тишины. Плакали женщины, седые мужчины качала головами, мол: «Как же так могло получиться, а? Ведь ничего не предвещало!». Глупцы! Можно подумать Небеса весточки высылают, когда хотят кого-то забрать к себе.
Бонни начала пробираться сквозь толпу. Люди толкались, словно не пуская девушку к гробу, но ей тоже хотелось взглянуть на погибшего человека, хотелось посмотреть, кто это, умер он молодым или…
Люди не пускали, и Бонни закричала во все горло, чтобы все расступились. Закричала! Но при этом не произнесла и звука. Оглядевшись, она с ужасом поняла, что люди что-то говорят, но сама девушка ничего не слышит. Беннет попыталась закричать еще громче, но никто ее не замечал, словно вся толпа внимала только своему горю, словно никто не хотел слышать душераздирающих криков, словно…
Словно самой Бонни не существовало.
Она подавила приступ паники и упорнее стала прорываться вперед. Поток людей был нескончаемым. Появилось чувство, что на эти похороны собрались все Штаты. Беннет пробиралась через эти черные бесчувственные статуи, ощущая, как головная боль становится нестерпимой.
И вот — последний рывок. Девушка подходит к гробу. Оборачиваясь, она видит, что все люди с абсолютно одинаковой внешностью смотрят на нее. Смотрят и улыбаются. Их глазные яблоки лишены радужки и зрачков, но Бонни знает, что все смотрят на нее. Она не хочет терпеть этот взгляд, отворачивается и подходит к гробу. Там лежит человек, накрытый белой тканью. Бонни тянется рукой к материи, чувствуя сумасшедший приступ страха. Чувствуя, как воздуха становится катастрофически мало.
Потом она срывает ткань, и немой крик застревает в горле. Бонни видит себя в гробу, такую красивую и молодую. Видит себя со стороны. Девушка в гробу открывает глаза — они такие же белые и ужасные, а затем кривая улыбка вырезается на ее губах.
— Никто тебе не поверит, несносная девчонка, — произносит она голосом отца, поднимаясь, улыбаясь и смотря своими глазищами. — Никто тебе не поверит, дрянь этакая! Никто тебе не поверит! Никто! Никто! Никто!
Попытки закричать бесполезны. Внутренний страх кипит в душе, не в состоянии найти точки выхода — он растекается по всей сущности и подобно кислоте причиняет дикую боль, уничтожая и Бога, и любовь, и веру во что-то светлое.
— Никто тебе не поверит, — говорит Бонни, сидящая в гробу. Она вытягивает перед собой руку с бритвой, и Беннет кожей ощущает дикий холод, который растворяет образы… Вытаскивает из тяжелого тумана забытья.
Девушка открывает глаза, чувствуя, что один глаз заплыл так сильно, что любое движение отдается сумасшедшей болью. Бонни ощущает боль во всем теле: кто-то дробит молотком ее кости и ржавым скальпелем разрезает кожу без наркоза.
Но свежий поток воздуха вновь реанимирует. Все образы — просто кошмары, просто иллюзии.
Хлопок дверью. Такой громкий. Девушка, закрывая глаза, рукой тянется в левую сторону, чтобы с помощью осязания понять, кто с ней рядом. Ее руку кто-то перехватывает и сжимает.
Феминистка не сдерживается. Горячие слезы опаляют кожу щек и причиняют еще большую боль.
— У меня проблемы, — хриплым голосом произносит девушка. — У меня проблемы, мне нельзя домой. Он узнал все… Он узнал, а потом узнает Ребекка, и у меня проблемы, проблемы…
— Нет, — произносит голос, и Беннет с трудом узнает его. — Нет, они приходили и сказали, чтобы ты больше не появлялась в городе, так они оставят тебя в покое. Нет, тебя никто не тронет.
— У них глаза белые, — хватка ослабевает. Бонни в бессилии теряет сознание. Спасительный сон без тяжелых и кошмарных сновидений сейчас лучший доктор. — У них глаза белые, Тай… Вот же сукины дети… Я не дам себя так просто убить…
Локвуд поворачивает ключ, и вскоре машина мчится по трассам города. Тайлер поглядывает на девушку, избитую до такой степени, что глядя на нее, у самого проходит дрожь по коже. Эти ублюдки измывались над ней так долго и так безжалостно!
Педаль газа — до упора, плевать на скоростные ограничения. Плевать вообще не все. Единственное, что его сейчас волнует — чтобы Бонни осталась жива. Черт возьми, не должна она так рано умирать, не должна!
