Лизонька и все остальные - Щербакова Галина Николаевна (читать книги бесплатно полностью без регистрации .TXT) 📗
14
А потом пришло это приглашение из Канады. На Розу, на Лизу, на Анюту.
– И думать об этом не хочу, – сказала Лизонька. – Мне в Мытищах жить не положено, а уж уехать в Канаду! Глупый человек, он что, совсем ничего не понимает? Совсем?
Роза молчала. Вертела в пальцах письмо, стучала глянцевым уголком по столу. Лизонька в Москве была со своими книжными заботами, – у нее выгорало дело в центральном издательстве с книжечкой, и она, если уж говорить совсем честно, испугалась, не помешает ли ему это дурное приглашение. Ведь работают же в полную мощь специфические организации, значит, узнают те, кому все надо знать? Даже пришла гадкая мысль, не проконсультироваться ли с Василием Кузьмичом, как обезопаситься от глянцевого письма, в котором столько лишних для нашей жизни нежных слов – доченьки мои, внученька, живу для того, чтоб любить вас… Вот так черным по белому, а точнее – темно-синим по розовому была начертана эта странная для понимания цель: живу, чтоб любить. Очень как-то неубедительно, потому что верить такому нельзя. Ты где был раньше? Когда мы голодали после войны, когда в струнку тянулись, чтоб выучиться? То-то… Сейчас говорить легко… Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Это о чем я? О содержании мыслей, подумала Лизонька. Мысли мои такие – не человеческие, арифметические. Ну, не так у него, иначе, совсем по-другому – так что? Если я не хочу это понять, то кто же его поймет? Я не его не могу понять, я не принимаю формулировку: живу, чтобы любить. Она, эта формулировка, мне слишком широка. Я в ней болтаюсь, как не в своем размере. Потому что для нас (или только для меня?!) любовь никогда не была целью. Она не была и средством. Господи! Господи! Что же для нас (для меня, для меня!) любовь? А! Поняла! Как просто… Это единственный пока способ скрасить жизнь. И ничего больше. С любовью, ну, как-то цветней, что ли… А если с ней начинаются трудности, то тогда не надо ее, товарищи, если еще маяться и с любовью… Боже, о чем я? Как же с ней не маяться? Это же всегда страх, а вдруг разлюбит, а вдруг, не дай Бог, с ним, с ней что случится?.. Вот до таких чувств допускать не надо, это лишнее. Атмосферный столб не должен становиться тяжелее, а стал – сбрось его с плеч. Не надо любви. Не надо. Нам (мне?) так легче. Мы (я) не для нее появляемся на свет. Мы появляемся на свет… Интересно! Интересно! Зачем? А вот зачем? Мы (я) появляемся на свет, чтобы доказать: человек – существо с неограниченной приспособляемостью. Все способы унижений. Все способы умертвлений. Все степени голода. Холода. Жизнь в грязи. В вони. Существование на дыбе. На колу. Пребывание в массовом психозе. Ослеплении. Одурачивании. Нарушении всех правил биологии. Морали. В поглощении тухлого мяса и лжи. О Боже мой, Боже… Это все мы… Попробуйте вставить сюда любовь, ну попробуйте, хотя бы для смеха. Как? Получается? Ее – любовь – вынули из эксперимента. Таково условие – без любви. Эти люди – мы! – могут жить и выживать без нее. Такая порода. Славненькая такая породочка, существо с бесконечным числом присосок к жизни, способно зацепиться за любой голый камень и выжить, и родить подобного себе с еще одним лишним присоском – на другие виды камней. Вот для чего мы все. Универсалы биологического вида. Да! Кстати! С четко отлаженной саморегуляцией количества. Уничтожение собрата – способ выживания. А вы мне про любовь? Не смешите. Советский простой человек, между нами говоря, не смешлив. Он серьезен. Он очень серьезен. Ему не до смеха.
– Нам путешествовать поздно, – сказала Роза. – Пусть едет Анька. И попробуй со мной не согласиться! – закричала. – Только попробуй!
Лизонька хотела спросить: а ты не подумала о том, что Анька может не захотеть вернуться? И вдруг четко осознала, именно осознала, потому что чувства были смятенные, путаные, не чувства, а клубок противоречивых, злых, ненавидящих змей, – мысли же были на редкость ясные, черно-белые, так четко прорисованные, что было видно, как петелечкой, тонкой и дрожащей, тянулось тягучее бесконечное, как гудок отправлении – у. Пууусть! И одновременно, как выстрел над ухом, до полной глухоты, которая в какую-то секунду уже воспринимается и как слепота, и даже как полная смерть: пусть! пусть!
Пришлось мотнуться на родину, в тамошний загс, чтобы найти документы, подтверждающие родственность с Иваном Сумским. От поезда до поезда успела заглянуть в старый свой двор. Все там было уже не так. Рукастый оказался хозяин. Не чета дедуле и бабуле. Вместо летней кухни стоял у него кирпичный гараж, а свою кухню он приставил к дому, и была она тоже кирпичная и мощно лидировала во всем дворе. Получалось, что старенькая хатка просто нахально приткнулась к новой кухне, которая и не кухня вовсе, а движущая сила всего хозяйства. Вперед и выше! Хозяйка – желтая, худая, – как-то тяжело, натужно носила свое легкое, почти детское тело с кирпичика на кирпичик, которые елочкой лежали на дорожке. Она не могла сразу вспомнить Лизоньку, но все-таки вспомнила, пригласила во двор, пододвинула табуретку, сказала, что болеет желудком, скорей всего, от проклятой тутешней воды, такая жесткая, глотаешь, глотаешь, а в животе сразу возникает камень, у вас, в Москве, конечно, фильтры, а тут кто нас за людей считает, чтоб делать нам хорошее? Поговорили о снабжении, ну что вы делаете с мойвой, ну я ее парю в духовке с луком, под гнет кладу в рассоле, кошка ее, конечно же, не ест, что она, дура, но у кошки есть возможность выбора. Поверите, раньше не ловила сучка мышей, а теперь – будь здоров, такая стала охотница. Ну, а у человека какой выбор? Свинина с салом в ладонь или мойва. Ну? Конечно, у вас там не то, а мы разве люди? А в моем случае? Если больной желудок? Молоко аж синее, если у хозяек, или химическое – тоже камнем в желудок – в магазине.
Содержательно поговорили.
Когда уже уходила, Лизонька увидела на подоконнике вазочку, старую, бабину. Защемило так, что хоть караул кричи.
– Извините, пожалуйста. Вы не отдадите мне ее? – кивнула на подоконник.
Поджала губы новая хозяйка.
– Вообще я к ней привыкла. Это она сейчас так стоит, а вообще в нее один гладиолус хорошо становится… Красиво… Горло узкое…
– Продайте! – взмолилась Лизонька.
– Чего это ради? – спросила хозяйка. – Сколько времени прошло.
– Она ведь никакая, – ответила Лизонька. – А мне память…
– Ну, не знаю, – сказала хозяйка. – Стоит себе и стоит.
Лиза достала деньги. Пять рублей.
Вазочка – матовая, хрупкая, горлышко лепесточками, пахла пылью, на донышке лежала скрепка.
Несла и боялась, что уронит, разобьет. Вот устроила себе развлечение, думала, зачем она мне, а сама прижимала к себе эту никому не нужную вазочку со скрепкой на дне. Не выкинула скрепку, вдруг это баба Нюра ее туда кинула? Не очень она поверила в этот одинокий гладиолус. Без действия жила вазочка и пахла изнутри старой, старой пылью.
Могилы на кладбище осели, но были ухожены, лопаткой по бокам подобраны, трава вырвана, за ограду брошена, лежала сухой мохнатой кучкой Ухоженность была не случайная, пришел, мол, кто-то на раз, а постоянная. Даже бирочки с фамилиями были чистенькие, но, Боже, какие ж они были сиротские на облупленных металлических конусах, которые называли «буденовками» и ставили всем подряд, если не было других предложений. «Женя Лампьевна, – подумала Лизонька, – кто же еще?»
На Женю старости не было. Все такая же – а пошли вы все, нам, одноногим, ваши проблемы не понять, у нас свои, деревянные.
– А! – сказала она Лизоньке. – Гости!
А та стоит с вазочкой, дура дурой, у нее, правда, еще и сумка через плечо и пакет цветной с халатиком и мыльницей, но не это видится – вазочка-стекляшечка, как она ее к груди прижимает, и от нее, от вазочки, оказывается, идет линия поведения – жалкая и просительная. А что ей просить у Лампьевны? Что, спрашивается в задаче?
Харлампиевне же вроде именно это и надо, чтоб почувствовать свое полное превосходство над Лизонькой. Вид ее говорил: вот ты ко мне пришла, пришла, между прочим, на двух ногах, но никто-никто-никто-никто тебе сейчас не нужен и не поможет, как я, безногая, да что это я – ноги да ноги, – ты, Лиза, женщина с образованием, умная, у тебя, слышала, книжка есть, сама написала, живешь в достатке, под хорошей крышей, а вот пришла у тебя в жизни минута, когда тебе, кроме как ко мне, – а я тебе ни сват, ни брат – податься не к кому. Ну и шла бы к секретарю райкома, он твой ровесник, говорят, тоже что-то пишет, но он тебе – тьфу! – не нужен, а я тебе нужна. У него – все, дом с этой баней, которая на электричестве, сигнализация на заборе, ну и так далее, внутри не была, не знаю. Он тебя бы пустил, он даже был бы горд твоим приходом, а мне все равно, пришла – не пришла, мне даже угостить тебя нечем…
