Быть лучшей - Брэдфорд Барбара Тейлор (полные книги txt) 📗
Глава 22
Но ярость не проходила. Она клокотала в нем на всем пути до дома. И не утихла даже сейчас, когда он сидел в своем просторном кабинете, просматривая личную почту. Ничего подобного он давно уже не испытывал. Необходимо было взять себя в руки. Нельзя позволять чувствам захлестывать себя.
Шумно выдохнув воздух, он отложил в сторону с десяток приглашений на разного рода светские мероприятия, благодарственные и личные письма, отодвинул резное палисандровое кресло от такого же резного палисандрового письменного стола и вышел в галерею.
В это просторное помещение выходили двери других комнат. В конце галереи была лестница на второй этаж. Как же хорошо, тихо здесь было после суеты рабочего дня. В галерее к нему всегда возвращался душевный покой. Пол под черное дерево был гладко отполирован, на белых стенах висели картины китайских мастеров начиная с XV века по нынешний день.
Остановившись у рисованной тушью картины Сун Ке Хонга, знаменитого художника конца XVI века, он поправил ее, затем отступил назад и долго стоял, внимательно всматриваясь в четкие линии. «Да, удивительно просто и в то же время эстетично», – подумал он, улыбаясь.
Он медленно шел по галерее, любуясь картинами, которые тщательно собирал. Кроме них, здесь почти ничего не было, разве что низенький столик из черного дерева, на котором стояла старинная расписная ваза цвета морской волны. Ножки столика, резные нефритовые были выполнены в стиле эпохи Сун. В дальнем углу с потолка на медных цепях свисали стеклянные ящики. В них находилась бронза эпохи Минь. Ящики, казалось, парили в воздухе.
Немногочисленные лампы на потолке были расположены так, чтобы наиболее эффектно подсвечивать картины. Другого освещения в галерее не было, так что она всегда пребывала в тихом полумраке. Он постоял, проникаясь атмосферой этого места, успокаивая разыгравшиеся нервы. За последние годы он в совершенстве выучился этому искусству.
Некоторое время спустя он направился в гостиную. Лицо его было спокойным, без малейшего следа напряженности. Он остановился на пороге.
Был ранний вечер. Верхний этаж небоскреба окутывали клубы тумана, застилавшего панораму Гонконга, гавани и Каулуна. Знакомая картина была смазанной, нечеткой в голубовато-серой дымке, и это сочетание цветов напомнило ему выцветшую роспись старинной китайской фарфоровой вазы. А Ком, слуга-китаец, который работал у него со дня приезда его в Гонконг включил в гостиной приглушенные плотными абажурами лампы. Изящная комната словно плавала в теплом, мягком свете.
В отличие от галереи, в гостиной было достаточно мебели: большие диваны и стулья со множеством подушек, обитые бледно-голубым и серым китайским шелком, китайские шкафчики, ящички, столики разных размеров и форм из темно-красного лакированного дерева. Куда ни кинь взгляд – глаз наслаждался несравненной красотой. Все эти вещи в его глазах имели глубокий смысл. Здесь он чувствовал себя по-настоящему дома, здесь он всегда обретал душевное равновесие.
Вот и сейчас, шагая по старому китайскому шелковому ковру, он чувствовал, что приходит в себя. Он знал, что Ми Син, племянница А Кома, принесет жасминовый чай, как всегда, через полчаса после его возвращения домой, независимо от времени суток. Это превратилось в ритуал, как и многое другое в этом доме.
Едва эта мысль мелькнула у него в голове, как к нему подошла стройная симпатичная молодая китаянка с подносом в руках.
Улыбаясь и кланяясь, она поставила поднос перед ним на столик. Он поблагодарил ее, церемонно наклонив голову. Кланяясь и улыбаясь, китаянка вышла.
Он налил душистого чая в маленькую, тонкую как бумага фарфоровую чашку, выпил залпом, затем налил другую и на сей раз начал неспешно отхлебывать, стараясь полностью отвлечься от докучливых мыслей и забот. Выпив третью чашку, он поставил ее на лакированную поверхность столика, откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.
Он задремал, но когда старинные часы на камине пробили шесть, тут же проснулся.
Сев на диване, он потянулся всем своим длинным телом и решил, что пора идти в душ и переодеваться, – предстоял ужин у леди Сьюзен Соррел в ее особняке на Реклюз-Бэй.
Он поднялся, стремительно пересек гостиную, но неожиданно остановился рядом со столиком. На нем были расставлены фотографии в серебряных рамках, ярко блестевших при свете настольной лампы. Он посмотрел на фотографию отца, затем взгляд его скользнул дальше, к фотографии поменьше. На ней была изображена женщина.
Его ненависть к ней не утихала. И сейчас она снова вспыхнула. Он нетерпеливо отодвинул портрет в сторону. Ничто не должно нарушить обретенного душевного покоя, ничто не должно помешать ему насладиться вечером, который он предвкушал уже несколько дней.
Он бы ни за что не стал держать ее фотографию у себя дома, где все было – само совершенство, где каждая вещь была любовно выбрана им самим – человеком, сделавшим совершенство своим идеалом. Но когда эта фотография неожиданно обнаружилась в сундуке среди старых вещей, здравый смысл одержал верх над чувствами. Он уже готов был выбросить фотографию, как вдруг понял, что она ему может пригодиться.
Гонконг – город, в котором людей делят по категориям, город, где важно сохранять свое лицо. И то, и другое до чрезвычайности важно. Поэтому ему никак не мог повредить тот факт, что он – внук самой Эммы Харт, бизнесмена международного масштаба. Однако сегодня вечером он не мог видеть эту старую ведьму и переложил фотографию на другое место, за большой рамочный портрет своего отца, изображенного у входа в палату общин. Быть сыном Робина Эйнсли, уважаемого политика-лейбориста, члена парламента, бывшего министра, тоже неплохо. Семейные связи сделали его заметной личностью и быстро проложили путь в высшие слои местного общества.
Вернувшись в библиотеку, Джонатан Эйнсли сел за стол, вынул из кармана связку ключей и открыл нижний ящик. Вытащив папку, на которой было большими буквами написано «ХАРТ», он вгляделся в верхнюю страницу, на которой аккуратным почерком были выведены в колонку цифры.
Джонатан торжествующе улыбнулся и даже хмыкнул от удовольствия. Это была его обычная реакция при виде списка, фиксировавшего точное количество акций, которыми он владел к настоящему моменту в семейном деле. Они продавались на Лондонской фондовой бирже, и Джонатан годами скупал их через посредников – Швейцарский банк и другие финансовые учреждения. Постепенно он превратился в крупнейшего акционера сети магазинов «Харт», хотя никто, кроме него, этого не знал.
Закрыв папку, он положил ее на стол. Откинулся на спинку стула, переплел пальцы и злорадно улыбнулся. Когда-нибудь Пола О'Нил совершит ошибку. Безгрешных нет. И она не исключение. Тогда-то и нанесет удар.
Джонатан сунул руку в ящик и вынул пачку бумаг. Это были подробные отчеты одного частного сыскного агентства в Лондоне, которое уже давно работало на него.
Джонатан установил постоянное наблюдение за своей кузиной в 1971 году. Ничего особенного с тех пор за ней замечено не было, да на это он и не рассчитывал. Ему нужно было как можно больше знать о жизни Полы, ее семье, друзьях, деловых инициативах.
Время от времени он следил также за Александром Баркстоуном и Эмили Харт. Но и они были чисты. Хотя эти двое не особенно интересовали Джонатана. Пока его родственники продолжали вести дело прибыльно, и он каждый квартал получал чек на внушительную сумму – существующее положение вещей его устраивало. В конце концов его цель – Пола О'Нил.
Джонатан взглянул на последний отчет из Лондона. В конце августа она была на вилле Фавиолла. Наверное, поэтому он так поразился, увидев ее в Гонконге. Скорее всего, она остановилась здесь на пути в Австралию или, наоборот – возвращается в Англию.
Черт бы ее побрал. Джонатан положил папку назад в ящик, запер его и поспешно поднялся в спальню. Меньше всего ему хотелось снова потерять контроль над собой. А ведь при мысли об этой сучке кровь так и закипала в нем.
