По течению (СИ) - "Сумеречный Эльф" (книги регистрация онлайн .TXT) 📗

Доктор, тем не менее, радовался снова оказаться на том аванпосте, снова увидеть Нору и Салли. Однако он будто забыл, что с ним прибыл и главарь, который после ужина и немалого количества выпивки решил, что неплохим завершением дня станет общество «личной вещи», естественно, не философские беседы о вечном, хотя об этом он тоже любил порассуждать. Но какое, спрашивается, имел право говорить о чем-то непоколебимом и светлом, очерняя, оскорбляя, искажая?.. Способный только на разрушение, мстящий за свою духовную инвалидность причинением боли тем, кто слабее.

— Бен! Он снова потащил ее! Бен! Ты должен остановить его! — металась рядом Нора, точно кошка, у которой на глазах кидают в воду слепых новорожденных котят.

Доктор поразился, насколько женщина прониклась за короткий срок дружескими чувствами к безвестной для нее девочке. Может, она тоже увидела в Салли душу, а не только тупую озлобленность, как в остальных пленницах, которые и между собой плохо ладили, и на контакт идти не желали, точно смирились с тем, что они вещи, что они не-люди.

Нора сжимала руки в кулаки, бросая полные отчаяния и ярости взгляды на дверь штаба, за которой, как всегда, скрылся главарь с Салли. Для Бена — уже привычная неизбежность. А для Норы — дикость, все еще преступление, она не поняла, что не действуют на Рук Айленде правила человечности. И призывать ее привыкать казалось слишком лицемерно.

— Нора, — с невыразимой болью в голосе отозвался доктор, сам едва не плача от виденного за этот долгий день. — Он главный! Это невозможно! Он здесь главный, разве… Разве ты не понимаешь?

— Понимаю. Но… Ты должен это остановить! — Нора опустилась на колени, почти зарыдав, привлекая непонятливые неодобрительные взгляды пиратов, женщина немного тише бормотала. — Ей же только вчера девятнадцать исполнилось. А мы едва вспомнили день ее рождения. Она забыла, представляешь? Потому что никто никогда не отмечал. А еще она любит морские раковины слушать, потому что там «море поет». Бен! Она совсем ребенок еще! Почему?! Как он смеет?!

— Нора, успокойся. Ты сделаешь только хуже для всех нас. Нора, ну тише, — доктор обнял женщину, опасливо озираясь, боясь проявлять нежность по отношению к рабыне, а то в банде могли начать насмехаться.

Если и видел доктор на кинопленках сложнейших операций кардиологов, как в грудной клетке бьется сердце, то ныне узрел, как оно может вырваться наружу без разрезания плоти. Все таилось во взгляде Норы, в ее надрывном голосе. Она тоже страдала от бессилия, но по-другому: все еще не признавая невозможность избавления от зла.

— «Тише», — глухо отозвалась женщина, саркастично отметая утешительный тон воспитателя со стороны собеседника, шепча отчетливо и непоколебимо. — Ты думаешь, я ничего не понимаю? Я понимаю, куда мы все попали. Но надо выбираться. Или ты все-таки один из них?

Женщина вдруг отстранилась от него, не позволяя себя трогать, смотря пронзительно и сурово, словно прожигая Бена насквозь. Она решительно отошла к скелету недоделанной лодки, на которой полосами играли блики месяца, в мороке которого дреды на голове девушки точно оживали, гневно вздрагивая в такт движениям головы. Она молчала и слишком скрытничала, но Бен списывал это на то, что он слишком мало времени был с ней, на то, что она к нему не привыкла. Правда, потом он вспоминал, какой адовой мукой становится то, что происходило вокруг для человека с убеждениями пацифиста, не желающего применять насилие в борьбе со злом. Однако в своей вере она не оправдывалась невозможностью применить силу, если того требовало спасение чьей-то жизни. И доктор опасался, как бы она не сбежала с Салли. Без него? Нет, невозможно! Ведь он же мозговой центр, он же… А что «но»? Он просто не верил в свои силы.

— Нора… Я… Просто я, — как последний идиот, мямлил Гип, подходя к женщине, отводя ее от посторонних глаз на зависть рядовым в узкий, как клетка, но отдельный сарайчик-склад, где они могли нормально поговорить.

— Просто ты не думаешь. Ты не хочешь никуда бежать, — резко бросила женщина. — Конечно, ведь не ты в штабе с этим чудовищем, а Салли! Не у тебя потом все болит! Ты ее лечил, да, спасибо. Но ты не жил с ней изо дня в день.

— Да ты тут всего ничего! Ну… неделю, что ли! — протестовал Гип. И снова какой-то бес в нем приказывал заткнуть строптивую. Можно поцелуем, можно ударом. Доктор все лучше понимал, что «ангел» никогда не полюбит его, пребывая в плену, потому что для нее идея насилия над человеческой личностью оказывалась неприемлемой. Разве только для нее?

— Однако я уже с ней достаточно познакомилась, — сурово сопела Нора, ее темные глаза отсвечивали огнем в нестройном колыхании керосиновой лампы. Охрипшим голосом собеседница продолжала торопливо, но отчетливо: — И там, дома, я таких девочек к нормальной жизни пыталась вернуть. Потому что они ничем не хуже других людей, от того ужаса, что с ними случился. Знаешь, как им страшно? Они порой родных людей боятся, друзей, будто виноваты в чем-то! Мы пытались их жизнь снова цветной сделать, хоть чуть-чуть залатать эти шрамы новыми впечатлениями. А ты… Ты просто считаешь, что это неизбежно!

Бен невольно отчетливо вспомнил подвал Бака… Вот уж где он отбросил всю свою нерешительность, вот уж где планы побега не просчитывались с объяснением теории вероятности. Он просто хотел выбраться любой ценой. И вспоминал, как ощущал почти суицидальное отвращение к себе в тот проклятый вечер за то, что ради побега поддался поцелую, позволил стянуть с себя одежду… Нет, Норе он не мог это все рассказать, боялся, будто был в чем-то виноват.

Ночь тянулась медленно, уныло. Говорить больше не хотелось.

— Слушай, я устал. Давай спать уже, — оборвал доктор сухо, подкручивая рычажок лампы, пока Нора развертывала засаленный матрац. Женщина не строила из себя недотрогу, и только лишь поняла, что доктор действительно не посмеет приставать к ней без ее согласия, позволила в его приезды на аванпост делить одну подстилку со словами: «Ну, мы же не звери. Мы все люди».

Доктору хотелось думать, что люди, все вокруг люди, даже тот сброд, который окружал его. Только почему некоторые из них делалась монстрами, а другие почти признавали за собой роль рабов или, еще хуже, — вещей? Что за недуг поразил их, что за демон вселился?

Ночь длилась безразлично, нудно, без сна с мыслями о том, как там Салли. Раньше вот засыпал спокойно, подлечив ее. Хотя какой там, раньше вообще содрогался от шока! Это в последнее время стал спокойным, холодным, сломанным. А вот появилась Нора и точно вознамерилась обратно собрать черепки, отреставрировать.

Бен думал, что наверняка немедленно заснет, но в итоге глупо, как в детсаду, считал сначала овец, затем то ли каких-то тропических птиц, то ли летающих крокодилов. В итоге он намеренно открыл глаза, всматриваясь в темноту, отметая бред, посланный духотой, нащупывая неизменную спасительную фляжку с водой, отпивая немного и выливая на лицо.

Нора вздыхала негромко рядом, изредка отгоняла надоедливых мошек. Молчали. Не слышали друг друга.

Бен даже злился на это молчание. Рядом лежала красивая женщина, не его. Он вдыхал слегка пряный запах ее пота, видел, как лилово-бурое платье облепляет грудь, которая выделялась в темноте манящей колеблющейся линией… И снова какой-то бес в нем — или просто желания плоти — нашептывал, что он имеет право сделать со своей рабыней все, что пожелает, что никто его не осудит, если он уподобится главарю, не спрашивая ее разрешения. Разорвать это платье, обнажить ее прекрасное тело, впиться пальцами в кожу, а зубами в шею… Достаточно попробовать, перешагнуть черту невозврата, и даже совесть перестанет грызть. И будет все дозволено, потому что ничто не истинно. Только каким потом станет? Скорее всего, возненавидит себя, и решит причинять еще больше страданий за собственную расколотую судьбу и личность. Прямо как главарь…

Бен стиснул зубы, неуютно поерзал, хрустнув позвонками затекшей спины. Нет, он решил оставаться человеком, из последних сил цеплялся за это звание. Чтобы охладить свой пыл, он уходил в ведение несуществующего дневника, кажется, немного лгал самому себе: «Я отчаянно думал над планом побега для нас, всех нас. Нам бы помог сигнал бедствия или хоть корабль. Но ко всем средствам связи и прочим важным вещам меня не допускали. Я даже получал деньги, признаться, не самые плохие деньги, но жил на правах раба, ну… чуть более свободного, но раба. Хотя они знали, что лучше меня не мордовать, все-таки каждый из них мог оказаться ранен в перестрелке. Меня и правда не мордовали, чего не скажешь о Салли. Удивительно, что после всего, что с ней творил Ваас, она не становилась отупевшей или обезображенной. Очевидно, свой „трофей“ он предпочитал не ломать до конца. Но меня все больше угнетала мысль, что он воспринимает ее как вещь, не более того. Может, в какой-то мере и берег ее, но как вещь, которая при поломке легко выбрасывается на свалку. Признаться, такое отношение к людям свойственно не только психопатам-главарям. То, что у него психопатия на фоне наркомании, я понял сразу. Что творилось в голове Салли, я понять не мог, хоть и подозревал, что она тоже уже распрощалась со здравым рассудком».