Математика любви - Дарвин Эмма (читать книги онлайн полностью без сокращений TXT) 📗
– Тео, ты, по-моему, собирался показать Анне, как проявлять снимки?
Он взглянул на меня.
– Собирался, но, боюсь, я уже все проявил.
Вооружившись кусочком французской булочки, Эва тщательно выбрала мякотью остатки салатной приправы прямо из миски, а потом отправила ломтик в рот.
– Вот что я тебе скажу, Тео. Если мы дадим ей «Ф-второй» и катушку НР-4, она сможет отщелкать собственные кадры. Она научится намного быстрее и лучше, если будет работать со своими снимками, а не смотреть, как ты это делаешь.
– Хорошая мысль, – согласился Тео. – Анна, что скажешь?
– Что такое «Ф-второй»?
– «Никон». Это такой фотоаппарат, – ответила Эва. – А НР-4 – хорошая любительская пленка, вполне приемлемая. Иногда я сама пользуюсь ею. Даже Тео вынужден был согласиться, что она совсем неплохая, особенно когда в Калькутте не смог достать ничего другого и оказался перед выбором – воспользоваться ею или умереть с голоду.
– Черно-белая? – поинтересовалась я с умным видом, откинувшись на спинку стула и стараясь, чтобы голос мой прозвучал так же небрежно профессионально, как и у них. В их словах и голосах мне чудился запах аэропланов, виски и пишущих машинок. Типа «Иметь или не иметь» и тому подобных фильмов.
– Да, – отозвалась Эва, и на мгновение напомнила мою учительницу истории мисс Хадсон, вот только я не думала, что Эва позволила бы мальчишкам довести себя до нервного срыва. – Разумеется, цвет играет важную роль. Никто этого не отрицает. Но только работая со светом, формой, тенью, текстурой и структурой, можно овладеть этой профессией. – Она пододвинула ко мне вазу с персиками. – Ну что, тебе интересно?
Пока Тео готовил кофе, она вложила мне в руки фотоаппарат. Он был большой и тяжелый, металл кое-где поцарапан, и черное воронение стерлось в тех местах, где его часто касались пальцами. А потом и я взялась за него руками в тех же самых местах, а когда поднесла к лицу, мне показалось, что я держу старого друга. Глядя в видоискатель, я ощутила исходящее от него и тепло, и холодок. Я даже уловила слабый запах дыма от сигарет Тео. Эва показала мне, как с ним обращаться. Это было не так просто, как с «Инстаматиком» матери – здесь нужно было крутить колесики и всякие штучки. Следовало также определиться, что должно выглядеть резким и четким, а что, наоборот, расплывчатым: то есть решить, что имеет значение в кадре, а что – нет. Все его части проворачивались тяжеловесно и солидно, как в «ягуаре» приятеля матери, которого он лишился, когда банк перекрыл краник, – сплошная натуральная кожа и двери, закрывающиеся с утробным гулким чавканьем. Приятель был одним из немногих мужчин, которые мне нравились; впрочем, насколько мне помнится, он не задержался надолго. Как правило, хороших людей всегда было мало. Я постоянно надеялась, что уж следующий точно им окажется, равно как и очередная квартира, которая окажется настолько хорошей, что мать захочет в ней остаться.
Эва повесила фотоаппарат мне на шею, похлопала по плечу и отступила в сторону.
– Готово! А теперь ступай и посмотри, что тебе понравится. После обеда мы уходим, но к ужину вернемся, и Тео покажет тебе, как обращаться с пленкой.
Я сразу направилась к одному месту, откуда, как мне помнилось, можно было увидеть Холл в обрамлении деревьев и забора, как на настоящей фотографии или даже картине. Я чувствовала, как фотоаппарат раскачивается у меня на шее, легонько касаясь груди.
Я сделала снимок дома, но никак не могла решить, что же мне сфотографировать еще. Я не знала, на что стоит расходовать пленку, а на что – нет. По словам Эвы, у меня было тридцать шесть кадров, и я отщелкала несколько просто так, чтобы посмотреть, что из этого получится. Странное ощущение, доложу я вам. Я взгромоздилась на забор, но оттуда Холл выглядел каким-то кукольным домиком. Потом я попробовала подойти поближе, чтобы в кадр с одной стороны попала колонна из шершавого, исцарапанного и пятнистого камня, похожего на старческую кожу, в которой не было ничего величественного. Но – вот оно! В оконном стекле отражались две другие колонны и стоящие вдалеке деревья, разрубленные на квадраты и слегка дрожащие в такт раскачиванию створки, но в остальном – то, что надо. Я сделала один снимок и покрутилась на месте, выискивая очередной сюжет, а заодно попыталась втиснуть в отражение в оконной раме и украшенное завитушками основание колонны.
И тут вдруг в одно из окон у входной двери кто-то забарабанил изнутри. Я настолько увлеклась своим занятием, так сосредоточилась на съемке, что едва не подпрыгнула на месте. Я всмотрелась в окно и увидела чью-то тень. Это оказалась Белль. Она глядела на меня с той стороны и стучала по стеклу. Я толкнула половину входной двери, от неожиданности по-прежнему ощущая тяжесть в руках и ногах.
– Что это ты делаешь? – задала она совершенно дурацкий вопрос, учитывая, что я держала в руках фотоаппарат.
– Фотографирую, – отозвалась я. «Отщелкиваю пленку», как выражались на этот счет Тео и Эва.
Дверь в кабинет была приоткрыта. Я не заглядывала туда с тех пор, как из школы вывезли мебель, и теперь оказалось, что там остался письменный стол с телефоном и двумя стульями. На полу валялись какие-то бумаги, а в камине лежала груда мусора.
– Для чего? – пожелала она узнать.
– Эва учит меня, как правильно снимать, – ответила я, – чтобы я могла помогать им.
– Но разве я говорила, что ты можешь заниматься этим здесь? Я удивилась. Мне почему-то казалось, что ее не особенно интересует, чем я занимаюсь.
– Я не знала, что должна спросить разрешения.
– Разумеется, ты должна была спросить разрешения. Здесь я глава семьи.
– Хорошо, я больше не буду фотографировать, если вам это не нравится.
– Дело не в этом, – заявила Белль. – Ты не спросила разрешения. Как же мы можем начать жизнь сначала, одной семьей, если ты упорно меня игнорируешь?
Мне казалось, что в тот момент, когда я смотрела в видоискатель и нажимала на спуск, мой разум оставался чистым и незамутненным. А сейчас ее слова запятнали и исказили эту чудесную чистоту. «Ну что же, – внезапно подумала я, – если в ее понимании семья должна быть такой, то я не желаю становиться ее частью. Мать тоже иногда напивается, но по крайней мере, пьяная или трезвая, она хотя бы меня обнимает и ласкает. И она помнит, когда у меня день рождения, пусть даже то, что она дарит мне в таких случаях, зависит от состоятельности ее нынешнего ухажера. И все равно тогда это была семья. А то, что мне предлагается сейчас, нет».
– Да, конечно, в этом все дело! – громко выкрикнула я, и голос мой эхом прокатился по пустым коридорам, как если бы я вновь оказалась в школе, как если бы вернулась домой, а двух последних дней здесь просто никогда не было. – Я не делаю ничего плохого, никому не причиняю вреда. Я не буду фотографировать вас, а если со своими снимками мне захочется сделать еще что-нибудь, кроме как просто смотреть на них, я спрошу Рея, потому что это его дом. Хорошо?
Она ничего не ответила. На ее щеках цвета непропеченного теста была видна паутина тонких красных прожилок. И внезапно я увидела, что она выглядит как человек, которого согнули годы и прожитая жизнь: несвежая, мятая хлопчатобумажная юбка, высохшие руки, похожие на птичьи лапки, с отвисшей кожей, растоптанные туфли с белыми разводами, как бывает, когда обувь промокает и высыхает нечищеной. Даже волосы у нее были спутанными и неприбранными. Под ногами и позади нее простирались акры черно-белой мраморной плитки, которой был выложен коридор, так что она казалась мне сотканной из морщин, впадин и трещин на фоне древних, строгих линий здания. Кое-где мрамор потрескался, но сохранил свою точность, сохранил линии, которые могли бы служить мерилом или мерой других вещей, людей например. Когда-то этот дом принадлежал Стивену. Он стоял на этом полу, поднимался по этим ступеням. В этих комнатах звучал его голос. «Вы знаете, как получилось так, что я вступил в армию», – написал он однажды мисс Дурвард. Должно быть, эти его слова прозвучали как вполне естественные, само собой разумеющиеся, успокаивающие и все объясняющие. А он, наверное, в тот момент сидел за столом, за большим старым столом в комнате, которую я видела из-за плеча Белль. Сидел и писал, как будто беседовал с мисс Дурвард, зная, что вскоре она прочтет его письмо. Наверное, над камином висел портрет, на котором он был изображен с письмом в руке. Своим письмом или ее? А книги и старая мебель пахли пчелиным воском, как в музее или в картинной галерее. Вечерами же он поднимался наверх, в спальню, и ложился в кровать с пологом на четырех столбиках. Вероятно, ему снились солдатские сны. Внезапно я вспомнила фотографии Тео.
