Будь моим мужем - Бут Пат (читаем книги .txt) 📗
– Вы должны гордиться этими великолепными полотнами!
Он видел их перед собой на экране монитора, как и миллионы телезрителей, и действительно гордился ими, и ему действительно было приятно находиться в центре внимания столь обаятельной женщины. Досконально изучив предмет его работы, она знала, о чем говорит. Распространялась о мистицизме индейцев, об их внутренней устремленности к далеким воображаемым мирам, населенным духами. Чарльз сумел это увидеть и распознать. И, как истинно талантливый живописец, мастерски воссоздал это на полотнах, написанных им когда-то.
– А над чем вы работаете сейчас?
Он попытался было отделаться какой-нибудь банальностью, ни к чему не обязывающей фразой, но не смог солгать. Увы, не смог даже на телевидении – этом чудовищном средстве массовой информации, твердо стоящем на фундаменте из лжи и выспренних преувеличений, полунамеков, недосказанностей и подтасовок.
– Некоторое время я был не в состоянии работать.
– Творческий кризис? Расскажите об этом.
Чарльз почувствовал себя так, словно вдруг очутился на скользком покатом склоне холма. Вся эта обстановка. Расслабленность. Он уже не замечал ни мерного гудения камер, ни людей, бесшумно перемещающихся в темноте за пределами этой залитой светом студии. Ощущение было такое, что они с нею одни. Точно так же, как там, в баре «Танзис», когда их руки лежали рядом на столе, изредка соприкасаясь. Тогда они думали в унисон и доверяли друг другу. Было так задушевно, так тепло в том баре.
– Я не хотел бы говорить об этом. Для художника это слишком личное.
– Мне известно, что вы очень сильно любили женщину, которая умерла год назад. Розу Эбернети.
Роза Эбернети! Этим именем она хлестнула его по лицу, будто плетью. Он проглотил комок в горле. Даже сейчас Чарльз чувствовал гнев, отчаяние и полную беспомощность.
– Да.
Его мысли прервал голос Гарри:
– Разное окружение, Чарльз. Все дело в разном окружении. Людям ее круга нравится появляться на телевизионном экране. Слезы – признак смелости. Борьба сенатора Доула за президентское кресло началась с того момента, как он пустил слезу на похоронах Никсона. Женщины обожают, когда мужчина становится печальным, а зрительская аудитория «Шоу Рейчел Ричардсон» состоит главным образом из женщин. Конечно, она и мыслит, и дышит в унисон со своей аудиторией. Вполне вероятно, что Рейчел едва ли не влюблена в тебя сейчас, если ей вообще ведомо, что такое чувства.
– Ха-ха, ведомо, да еще как, уж будь спокоен! Она влюблена по уши в… свою собственную персону, в свою карьеру, во всех этих негодяев, которым она нужна, чтобы помочь всучить производимую ими дрянь «великому американскому народу». А вообще-то, да, я согласен с тобой. Очевидно, она в самом деле убеждена, что ничего плохого или предосудительного не совершила. Она вытянула из меня правду, разве не так? А разве в журналистике правда не является предметом поклонения, культа, Святым Граалем, независимо от того, страдает ли кто-то при этом, растоптаны ли чьи-то чувства и насколько эта правда вообще уместна в данной ситуации? Правда сделает тебя свободным! Только скажу тебе вот что: мне она дает гораздо больше, чем просто делает меня свободным. Меня от нее тошнит так, что аж наизнанку всего выворачивает.
Чарльз начал расхаживать по комнате. Посмотрел на картины, висящие на стене, отметив настоящий шедевр – рисунок Рембрандта, словно тот мог бы каким-то неведомым образом защитить его от злых духов, яростно нападавших на него.
Однако карандашный набросок великого мастера не выполнил своей функции талисмана.
Мысленно он опять был там, теперь уже разъяренный, под всепроникающим светом дуговых ламп. Видел красный цвет расставленных повсюду роз. Видел улыбку на лице женщины, обманувшей его.
Эбернети! Так, значит, она разыскала старика Джона в его тихой заводи в Делавэре. Что же она выудила у него? Какая еще личная тайна вот-вот перестанет быть таковой?
– Послушайте, я бы действительно не хотел… это сугубо личное.
Но тогда злиться было еще слишком рано. Он еще целиком находился во власти ее чар. Он доверяет ей даже и сейчас, хотя весь его разум восстает против этого, говоря ему, что доверять Рейчел больше нельзя.
– Вы очень любили ее, не так ли?
– Да. – Едва этот односложный ответ сорвался у него с языка, как волна скорби затопила его. Роза! Ведь он так сильно любил ее! Отрицать это невозможно. Такого больше не будет никогда!
Рейчел вопросительно смотрела на него. Она хотела бы услышать нечто гораздо большее, чем короткое «да».
– Тогда, возможно, то, что вы не в состоянии сейчас работать, как-то связано с ее уходом?
Чарльз не слышал, а только чувствовал, как тихо жужжащая камера надвигается на него. Не смотрел на монитор, но знал, что его лицо дают сейчас крупным планом. Вселенская печаль охватила его. Она рвалась наружу, неузнаваемо изменив выражение и даже черты его лица. Не в силах говорить, он лишь кивнул.
Словно в тумане он видел перед собой лицо Рейчел. Сочувствие. Волнение. И что-то еще, чего он никак не мог определить. Она замолчала, глубоко вздохнула и, похоже, заколебалась. И тут же вновь ринулась вперед, отбросив сомнения, и в тот самый момент, когда он был наиболее уязвим, нанесла ему свой коронный, заранее подготовленный удар.
– Отец Розы рассказал мне, что у вас существовала традиция. В качестве символа вашей с Розой близости каждый из вас проводил кистью первую линию на чистом холсте другого…
Слезы выступили у него на глазах, но он не замечал их, застыв в скорбной тоске. Роза у чистого холста, первое прикосновение кистью. Роза – первая его любовь и последняя! Его вторая половина – половина, которая умерла. Терзаясь мучениями, не в силах прийти в себя от изумления, он сумел лишь покачать головой. Его охватило ощущение нереальности происходящего, и только это отчасти притупило причиненную ему боль.
Последовали еще какие-то вопросы, Чарльз смутно помнил, что механически отвечал на них. А потом все завершилось.
Когда в полнейшем оцепенении он пошел прочь от всевидящего объектива камеры, Рейчел взяла его за локоть. Он вспоминал сейчас, как отвел ее руку, очень мягко, и не проговорил ни слова, пока не покинул пучину этого ада, в который он позволил ввергнуть себя, и не избавился от того состояния ужаса, в которое она так расчетливо влекла его.
Он помолчал, погруженный в воспоминания о происшедшем с ним кошмаре.
И тут Гарри наконец-то принял решение.
– Думаю, тебе нужно прочесть вот это. – Он взял со стола иллюстрированный журнал.
Чарльз рассеянно посмотрел на глянцевую страницу. В углу стояло название журнала – «Пипл». Крупный заголовок гласил: «ГОРЬКОЕ И СЛАДКОЕ». Чуть пониже подзаголовок: «Девиз Рейчел Ричардсон – «Быть всегда во всеоружии». Гостям, приглашенным на ее передачи, тоже лучше держать ухо востро». Автор статьи – Селеста Риттер.
Он начал было читать по порядку, но глаза его скользнули в самый низ страницы, к абзацу, который Гарри Уордлоу отметил желтым маркером.
«Я находилась в студии, когда Рейчел со своей командой составляла план предстоящей передачи о «состоянии рынка произведений живописи». В качестве гостя они хотели пригласить Чарльза Форда, художника ярко выраженной манеры живописи, ведущего затворнический образ жизни. Как выяснила Рейчел, в настоящее время он переживает творческий кризис.
Все сошлись на том, что добиться его согласия на участие в передаче будет нелегким делом. Он – человек, ценящий уединение, и вряд ли захочет обсуждать свои творческие трудности и проблемы перед многомиллионной аудиторией.
«Говорите ему все, что ему только захочется услышать. Уговорите его в принципе, а уж все остальное предоставьте мне», – беспечно проговорила Рейчел, нимало не смущаясь. Эта сцена дала мне редкую возможность постичь одну из черт любопытнейшей разновидности людей: в то время как обыкновенный человек может лишь попытаться сделать осторожный глоток разреженного воздуха, современные Рейчел Ричардсон глубоко вдыхают его полной грудью, прекрасно чувствуя себя при этом».
