Бегство из Эдема - Гэфни Патриция (хороший книги онлайн бесплатно txt) 📗
– Обед, наверное, уже подан, Сар-ра. Идем, мы же не хотим заставить ждать мисс Эминеску, верно?
Самодовольно улыбаясь и похлопывая Сару по руке, Бен вывел ее из комнаты.
13
На свежей могиле Мэттью Холифилда еще не установили надгробный камень. Должно быть, «Благословенные Братья» дожидаются, пока кто-нибудь из ближайших родственников покойного раскошелится на памятник, предположил Алекс, стоя с сомкнутыми руками и склоненной головой над четырехгранным холмиком свежей грязи. Он не молился. Вместо этого он пытался сочинить подобающую эпитафию для своего деда. Но ему на ум приходили неподходящие варианты. «Он был безжалостен к человеческим слабостям», например. Или: «Он был от природы неспособен прощать». А как насчет: «Он всю жизнь держал свою семью в страхе»? Нет, лучше что-нибудь более низменное. Ну, скажем: «Его внук терпеть не мог своего деда».
Алекс тихо выругался себе под нос. Черт возьми, даже уйдя в мир иной, Мэттью по-прежнему пробуждал в нем худшие черты характера. А ведь ему уже пора было бы простить старого подлеца! К тому же, если сукин сын был прав и загробная жизнь действительно существует, отныне Алекс сможет целую вечность любоваться с безопасного расстояния, из райских кущ, как его дед поджаривается в аду на сковородке.
Отойдя в сторону и миновав неприметный камень на могиле бабушки, он подошел к тому месту, где была похоронена его мать. «Сьюзен Холифилд», – гласила табличка. Вот и все. Не было даже дат. А может, оно и к лучшему. Да, скорее всего. Если бы Мэттью пожелал высечь надгробную надпись на могиле своей дочери, она гласила бы: «Богом проклятая грешница» или что-то в том же духе. Пока она была жива, он ее иначе и не называл.
Опустившись на колени, Алекс положил букет ярко-алых маков у подножия могилы матери. Будь она жива, ей сейчас было бы всего сорок восемь лет. Он даже не знал наверняка, что именно ее убило. Просто однажды, когда ему было семь, она «слегла», как выражались в семье. Но ненадолго: всего через несколько недель ее не стало. Отпевание, проведенное его дедом, столь яркими красками живописало ее грехи и позор, что Алексу стало неловко проявлять свое горе. Но он втайне тосковал по матери и оплакивал ее смерть, хранил воспоминание о ней в своем сердце на протяжении следующих десяти лет, самых ужасных в его жизни.
А потом, когда ему исполнилось шестнадцать, он сбежал из дому – в точности как пришлось сбежать его матери двадцатью годами раньше. Порой ему приходило в голову, что в первые годы самостоятельной жизни она, должно быть, оберегала его, как ангел-хранитель, потому что в отличие от нее самой Алекс так и не вернулся домой под давлением обстоятельств.
– Господь, спаси и сохрани! Это же Александр Холифилд, верно я говорю?
Алекс вскочил и повернулся на голос. В двадцати шагах от него на дорожке стоял старик, приложив узловатую, со вздувшимися венами руку козырьком ко лбу, чтобы заслониться от солнца. На нем были порыжелые черные брюки и белая рубашка без воротничка, на голове красовалась низко надвинутая на лоб соломенная шляпа вся в разводах от застарелого пота.
– Ты что, не помнишь меня, малыш? – Не переставая говорить, он направился к Алексу неторопливой развалистой походкой.
– Риз Мелроуз из Сайдер-Крик. Когда-то я был старостой в церкви твоего дедушки. Теперь вспоминаешь меня? С места не сойти, ты с тех пор малость изменился, а?
Он вытер ладонь о штанину и протянул ее для рукопожатия.
– Здравствуйте. Извините, но я вас не узнал. А моя фамилия теперь – Макуэйд,
– Макуэйд? Ха! Изменил фамилию?
– Это фамилия моего отца.
– Точно! Теперь я вспоминаю.
«Да уж, держу пари», – с ненавистью подумал Алекс, внутренне удивляясь тому, с какой легкостью, в мгновение ока, возвращается к нему привычный гнев – столь же яростный и непримиримый, как и прежде, горький, как желчь.
Мелроуз с ухмылкой отступил на шаг и окинул его долгим оценивающим взглядом с головы до ног.
– Сдается мне, что ты, парень, преуспел с тех пор, как сорвался с места ни с того ни с сего. Неплохо устроился, а? И на похороны дедушки не приехал. Кое-кто из Братьев о тебе справлялся. Многие думали, ты помер, но я рад, что ты, оказывается, жив-здоров. Чем занимаешься?
Эти слова едва не вызвали у Алекса невольную улыбку. Он решил ответить на последний вопрос старика, выбранный наугад из словесной мешанины.
– Я теперь живу в Нью-Йорке, мистер Мелроуз. Я стал архитектором.
– Ар-хи-тек-то-ром? – по слогам переспросил старик. – Ну надо же, какие мы стали важные! Интересно, что сказал бы на этот счет старый Мэттью?
– Что-нибудь о происках дьявола, я полагаю, или о грехах отцов, падающих на детей. Что-то в этом роде.
Мелроуз хлопнул себя по ляжке и заржал, согнувшись пополам.
– Точно! Ей-богу, в самую точку попал! Да, сэр, именно так он и сказал бы. Это вы верно подметили, мистер Александр Макуэйд.
Тут уж Алекс не удержался от улыбки.
– Как поживает ваша дочь, мистер Мелроуз?
– Ага, значит, ты меня все-таки не забыл? Я так и знал.
– Как поживает Шарлотта?
– Шарлотта? Неплохо. Замужем, четверо детей, живет в Монтерее. Непременно ей расскажу, как повстречался с тобой. Бьюсь об заклад, она тебя хорошо помнит.
– Да уж, наверное.
Алекс знал, что тоже вряд ли ее когда-нибудь забудет. Когда ему было четырнадцать, а ей тринадцать, он затащил ее на задний двор школы и поцеловал. Она все рассказала своей матери, а та пожаловалась его деду. Мэттью заставил внука «исповедаться» в своем грехе перед всей конгрегацией Благословенных Братьев, а потом принялся избивать его ремнем, пока не потекла кровь.
– Зачем ты вернулся? – щурясь на Алекса, спросил Мелроуз. – Соскучился по родным местам?
Алекс окинул задумчивым взглядом плоскую желтую равнину и всей грудью вдохнул солнечный запах лета. Он задавал себе тот же самый вопрос уже много раз с тех самых пор, как сел в поезд на Центральном вокзале в Нью-Йорке. «Соскучился по родным местам?» – повторил он про себя. Жужжание пчел над выгоревшим под лучами солнца лугом было ему знакомо не хуже, чем звук собственного голоса; летнее небо казалось ослепительно синим и как будто вскипало на глазах. Нигде в мире он не встречал такой жгучей синевы. Только в Калифорнии.
– Какие виды на урожай в этом году? – спросил он вместо ответа.
– Ужасный год, просто ужасный. Слишком мало дождей.
Мелроуз сдвинул шляпу на затылок и почесал лысую макушку.
– А Мэттью совсем забросил ферму, когда ты сбежал. Ты это знал?
– Нет, сэр.
Ему было все равно, но он все-таки спросил:
– А в чем дело? Не мог себе позволить нанять нового раба?
Старый Мелроуз в нерешительности несколько раз втянул и вытянул губы трубочкой.
– Уж не знаю, в чем тут дело… Нам казалось, он немного умом тронулся. Стал держаться особняком, ни с кем не виделся. Он, ясное дело, продолжал проповедовать, ничто не могло удержать его от богослужения, но начал все больше рассуждать о больших городах: что это, мол, скопище греха и порока, ну и тому подобное, все в том же духе. Он, конечно, знал, что ты к тому времени перебрался в Сан-Франциско, ну вот мы и решили, что все дело в этом. Ты что, учился там или как?
– Совершенно верно.
Чертовски приятно было думать, что Мэттью с годами все больше и больше сходил с ума, забрав себе в голову какую-то дурацкую идею о том, что его внук Александр предается греху и пороку в большом городе. Совсем не так давно его обуревало желание встретиться со стариком и бросить ему прямо в лицо, что он добился своего, достиг в жизни всего, чего поклялся достичь тринадцать лет назад, перед расставанием с дедом.
– А что привело вас сюда, сэр?
Старик вытянул в сторону костлявую, темную от загара руку.
– Люсиль, моя жена. Вон там, у того кипариса. Скоро будет девять лет, как она приказала долго жить.
– Мне очень жаль это слышать.
– Я сюда выбираюсь где-то раз в месяц. Разговариваю с ней, рассказываю, как дела у детей и все такое. Думаешь, она меня слышит?
