Состоятельная женщина. Книга 1 - Брэдфорд Барбара Тейлор (читать онлайн полную книгу .TXT) 📗
– Ну уж нет, милая! – затрясла головой кухарка. – Чтоб я да была такой бессердечной? Нет уж, пойди сначала обогрейся. Ты вся как сосулька. Посиди у плиты, съешь рагу, а потом уже отправляйся наверх наводить порядок.
С этими словами она сняла крышку с большого чугунного горшка, энергично помешала ложкой томившееся там рагу, удовлетворенно причмокнула и стала накладывать еду в большую миску.
– А тебя не угостить, парень? – Повернулась она к Блэки, уже наполнив вторую миску чуть не до краев.
– Я бы с удовольствием отведал, – радостно воскликнул тот. – Большое вам спасибо!
– Иди-ка сюда, милая. Дай Блэки его миску и возьми свою, – позвала Эмму кухарка, тут же снова обратившись к Блэки. – А против кусочка бекона ты, надеюсь, возражать не станешь, а? С рагу будет в самый раз.
– Может, кто другой и возражал бы, но не я, – откликнулся на это предложение Блэки. – Я что-то здорово проголодался.
– А тебе, Эмма?
– Спасибо, миссис Тернер. Мне, пожалуй, не надо, – ответила на предложение Эмма, принимая из рук кухарки обе миски. – Я не голодная, – и добавила, увидев устремленный на себя недоверчивый взгляд миссис Тернер, – честно.
Но кухарку это объяснение явно не устроило.
– Ты слишком мало ешь, дорогая. С одного рагу и чая особенно не растолстеешь.
Эмма поднесла миски к очагу, где сидел Блэки, и вручила ему его порцию, не говоря ни слова. Но едва она присела на соседний стул, как при взгляде на счастливое выражение лица своего нового знакомого расплылась в улыбке. От прежней настороженности не осталось и следа.
Блэки в ответ тоже улыбнулся.
– Спасибо, крошка, – тихо произнес он и пристально взглянул на девушку.
В сущности за все время их краткого знакомства после случайной встречи на вересковой пустоши, возле скал, он впервые по-настоящему увидел ее.
Молча поглощая свое рагу, он продолжал рассматривать ее самым внимательным образом, стараясь, правда, чтобы она этого не заметила. И чем больше смотрел, тем большего труда ему стоило скрывать свои истинные чувства. Откровенно говоря, он испытывал нечто вроде настоящего потрясения. Куда подевалась та замухрышка, обмотанная шарфом так, что и лица-то толком не разобрать! Теперь, когда она сняла пальто, тесное и ветхое, он мог наконец рассмотреть девушку как следует. Да, без шарфа и пальто она совсем-совсем другая. Может, красивой он бы ее и не назвал, если сравнивать с красавицами на цветных открытках, которых в его время принято было считать эталоном. Да, она и не соответствовала эдуардианским канонам и в ней не было ничего от розоватой мягкости суфле, она не отличалась головокружительной женственностью; пусть Эмма не выделяется так нравящейся мужчинам миловидной внешностью или, напротив, развязными манерами, есть в ней что-то непередаваемое, привлекающее к себе внимание, нечто такое, что занимает все его мысли и заставляет сильнее биться сердце. Лицо совершенной овальной формы, довольно высокие резко очерченные скулы, прямой тонкий нос, нежные очертания рта, в уголках которого каждый раз, когда она улыбалась, появлялись две очаровательные ямочки. Зубы ровные, маленькие, мраморно-белые; губы бледно-розовые и, как показалось Блэки, странно беззащитные и сладко манящие – в те редкие минуты, когда Эмма позволяла себе расслабиться. Лоб, может быть, чуть-чуть широковат, но тем не менее и он, по-своему, привлекателен с его „вдовьим пиком”, скрадывавшим чрезмерную ширину, как и золотисто-каштановые брови, двумя арками нависающие над широко расставленными глазами. Глаза эти, уже и раньше поразившие его воображение, своим блеском и зеленым цветом больше всего напоминали изумруды; золото густых, длинных ресниц оттеняло нежную бледность кожи, шелковистой, изумительно гладкой. Роскошные красновато-коричневые волосы уложены просто, без всяких ухищрений – гладко зачесанные назад и полностью открывающие лицо, они были собраны на затылке в пучок и, в отблесках огня, казались бархатной шапочкой, прошитой золотыми нитями.
„Она еще маленькая и худенькая”, – подумалось ему. Через несколько лет, когда она вырастет, от нее глаз нельзя будет оторвать: высокая, стройная, с ее-то лицом и этими волшебными глазами! Все в ней уже сейчас обещает пышно расцвести – молодые упругие груди, угадываемые даже под неплотно облегающим фигуру передником, высокие бедра, длинные ноги, делающие ее движения такими грациозными...
Врожденное чувство красоты, присущее Блэки, отнюдь не ограничивалось одной архитектурой или искусством, а распространялось также на женщин и лошадей. Тяга к последним почти что (но не совсем!) даже перевешивала интерес к первым: он, к примеру, гордился тем, что в состоянии точно определить чистокровную породу, которой по-настоящему восторгался. И сейчас, глядя на Эмму, он про себя думал: „Вот уж где чистокровная порода, так это тут! Да, конечно, она всего лишь бедная девочка из простой деревенской семьи, но у нее же лицо настоящей аристократки, утонченное, породистое...” Все это вместе взятое и создавало то „нечто”, которое нельзя было описать, но которое он сразу ощутил. Подлинная патрицианка, да и только. И эта ее природная грация и чувство достоинства! Лишь одно в ней выдавало ее положение в обществе – руки, маленькие, цепкие, потрескавшиеся и красные, а ногти неухоженные и обломанные. Он слишком хорошо знал, отчего у нее такие руки – это все тяжкий каждодневный труд!
„Интересно, – продолжал Блэки свои размышления, – что с ней станет?” Тут его охватила грусть, которой обычно он не был подвержен. В самом деле, что ей сулит будущее? Что может ждать ее здесь, в этом доме, в этом унылом фабричном поселении посреди вересковых пустошей? Может, она действительно права, когда хочет попытать счастье в Лидсе? Может, там она и вправду сумеет не просто выжить, но и жить по-настоящему?
Его размышления прервала миссис Тернер – подскочив к очагу, она сунула ему в руки тарелку с бутербродами в своей обычной экспансивной манере.
– А вот и твой бекон с хлебушком, парень! Ешь, пока сюда не заявился Мергатройд. Вот уж кто скряга, так это он. Дай ему волю, так мы бы тут все с голоду перемерли. Жадюга – не приведи Господи! Настоящий... – Она закусила нижнюю губу, чтобы не сказать лишнего, с опаской поглядев на дверь, которая была наверху лестницы.
Повернувшись к Эмме, кухарка продолжала:
– Сегодня можешь не надраивать графитом каминные решетки. Ничего, обождут до завтра. Но не забудь разжечь огонь в гостиной, протри мебель, почисть щеткой ковры и накрой стол для завтрака, как это делает Полли. Она ведь тебе показывала, да? Потом возвращайся ко мне и помоги приготовить завтрак. Потом уберешь в столовой, гостиной и библиотеке. Смотри, будь внимательной, когда начнешь протирать панели в библиотеке – сперва три поперек, а уж потом вдоль, сверху вниз, чтобы пыль собиралась только на плинтусе. И про ковры, понятно, не забудь. После этого уберешься в верхней гостиной миссис Фарли. К тому времени как раз пора уже будет подавать ей завтрак. До ланча ты успеешь застелить кровати и вытереть пыль в детской, а после него догладишь, что осталось из белья. Еще надо почистить серебро и протереть фарфор... – Миссис Тернер перевела дух после утомившего ее длинного перечня и затем извлекла из кармана скомканный листок бумаги. Разгладив его, она принялась читать то, что там было написано, от усилия шевеля губами.
– Да, миссис Тернер? – тихонько спросила Эмма, вскакивая со стула, чтобы тут же начать делать то, что готовилась сказать ей кухарка, хотя она и не представляла себе, как можно успеть справиться с таким множеством поручений.
Блэки окинул взглядом маленькую фигурку девушки в слишком большом для нее переднике, который она то и дело одергивала, и в груди у него шевельнулся комок гнева. Вначале, слушая наставления кухарки, он внутренне посмеивался, но чем длиннее делался список Эмминых дел, тем больше его охватывала ярость. Да разве кто-нибудь сумел бы справиться со всем этим в течение одного дня, тем более Эмма? Она ведь сущий ребенок! Между тем сама девушка, казалось, не видела тут ничего особенного и, стоя рядом с миссис Тернер, спокойно ожидала дальнейших распоряжений. Однако, присмотревшись к девушке повнимательней, он не мог не заметить, что в ее потемневших глазах затаилось явное беспокойство, а рот непроизвольно сжался, – и только природное благородство не позволяло ей сказать то, что она чувствует.
