Самый бешеный роман - Богданова Анна Владимировна (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .txt) 📗
Пока я чистила зубы, одевалась, причесывалась, меня одолевали недобрые мысли, и в конце концов я пришла к выводу: поездка в деревню – это не выход из положения. Таким образом я не забуду Кронского, потому что от себя не убежишь. В это мгновение задребезжал домофон, а через минуту мама с Николаем Ивановичем появились на пороге.
– Здравствуй, дорогая. Ты все выключила?
– Воду отключила? – спросил Николай Иванович, нахмурившись.
Вообще, я давно заметила одну странную, неприятную особенность отчима: если от него требовалось кого-то куда-то привезти или отвезти, он начинал кочевряжиться и, чувствуя себя хозяином положения, вел себя безобразно.
– Нет, – ответила я. – Кофе не хотите?
– Давай, – бесцеремонно сказал он.
– Поехали! Кофе какой-то! – взорвалась мама. – Нечего рассиживаться, нам еще на оптовый рынок ехать! Это когда ж мы на месте-то будем?!
– Сейчас перекурим и поедем, – невозмутимо проговорил отчим, снимая брезентовую куртку на овчине. – Несладкий совсем.
– Почему? Три ложки сахара положила, – оправдывалась я. Надо сказать, что стоило лишь мне увидеть Николая Ивановича, как я почувствовала себя не в своей тарелке. И ощущение было каким-то странным – будто та жизнь, которой я жила до его появления, была сном, причем неплохим, а сейчас я пробудилась и очутилась в суровом реальном мире со своими непоколебимыми, непонятными для меня законами. Я почему-то мгновенно почувствовала себя зависимой от этого человека, хотя с чего бы это?
– Еще четыре положи, – сурово сказал он и закурил.
Мамин муж курил какие-то жуткие вонючие болгарские сигареты – еще с молодости он пристрастился к ним. Может, конечно, четверть века назад, когда первую линию ГУМа занимал продовольственный отдел, на улицах стояли автоматы с газировкой по три и одной копейке, а мороженое с кремовой розочкой в вафельном стаканчике стоило девятнадцать копеек, это считалось особым шиком, но со временем они испортились и сейчас продавались по четыре рубля за пачку.
Мама возвела глаза к потолку и ушла в комнату. Я последовала за ней.
– Не могу! Я не переношу его! Нет, ты видела, ты видела, сколько он сахара кладет?
– Не заводись. Жалко, что ли!
– Что ты думаешь?! Мы уже с утра переругались! Я ему говорю, что мы Рыжика забыли, он мне: «Я сам его в переноску посадил». И чтобы доказать, что мы действительно его оставили, пришлось снова высадить всех котов из переносок, потом бегать по всей квартире и снова их ловить.
– А Рыжик?
– Как я и говорила – спрятался под кроватью за упаковкой обоев. Старый маразматик! – сказала она довольно громко.
– Тихо ты! Он же все слышит!
– Да пускай слышит. Ты еще не была с нами на оптовом рынке? – спросила она и сама же ответила: – Не была. Сейчас посмотришь, как он будет ходить от палатки к палатке и сравнивать цены. Не меньше двух часов там проторчим. А это что за кишка? – и мама указала на дорожную сумку.
– Мои вещи, – как ни в чем не бывало ответила я.
– Ты с ума сошла? Куда ты столько набрала? Там есть все!
– Я знаю, что там есть, – насупилась я.
– Тоже упрямая!.. А это?
– Компьютер.
– Зачем? Ты все равно там ничего не напишешь.
– Это почему? А кто меня звал поработать в деревню, обещал второй этаж и что мешать мне там никто не будет…
– Ха! Второй этаж! Там температура ниже, чем на улице!
Та-ак, открываются все новые и новые подробности, не обещающие ничего хорошего. Я чувствую, что делать мне там будет совершенно нечего – болтаться без дела по заснеженному огороду, натыкаться на кошек и слушать ругань мамаши с Николаем Ивановичем. Уезжать из Москвы мне расхотелось окончательно, но, несмотря на это, я безропотно подхватила сумки и вышла вслед за мамой на улицу.
– Садись вперед, – сказала она.
– А куда я ноги-то дену? – удивленно спросила я и тут же ощутила на себе ненавистный взгляд Николая Ивановича. Дело в том, что там, где по идее должны быть мои ноги, возвышалась стопка разноцветных кошачьих поддонов, а за ними – сумка с банками из кожзаменителя. На заднем же сиденье друг на дружке стояли переноски с котами – в каждой сидело по четыре-пять пушистиков, а с краю оставалось сантиметров восемнадцать для маминого зада. Она как-то умудрилась сесть и нетерпеливо крикнула мужу:
– Ну что, совсем не соображаешь?! Дверцу-то закрой – я ведь сейчас вывалюсь!
Я усаживалась довольно долго под пристальным, недоброжелательным взглядом отчима. Это было что-то страшное – между ногами почти до подбородка возвышались поддоны. Хоть мама перед отъездом тщательно вымыла их, все же они попахивали кошачьей меткой. И эту пытку предстояло терпеть пять часов дороги!
Машина тронулась, дом мой остался позади, а я все думала и поражалась тому, как это мне удалось усесться. Наверное, оттого, что другого выхода у меня не было. Когда нет выхода, человек может совершать такие чудеса, на которые никогда не сподобился, если б у него была альтернатива.
Машина была настолько перегружена, что, казалось, ехала, днищем цепляя асфальт. С горем пополам мы добрались до оптового рынка – я еле вылезла из салона, запутавшись в ногах и опрокинув поддоны на землю, мама соскользнула на асфальт, подвернув ногу.
– Мрак! – сердито воскликнул отчим, глядя на разбросанные лотки возле машины. «Мрак» – одно из любимых слов Николая Ивановича, выражающее как крайнее негодование, недовольство, гнев, или возмущение, так и заключение косноязычного объяснения какой-нибудь негативной ситуации в стране – будь то наводнение, землетрясение, повышение цен или сюжет из криминальной хроники.
– Что мрак! Что мрак! – передразнила его мама. – Кто так ездит? Только мы! Еще не было такого, чтобы мы налегке отправились в деревню! Не то, что Абрикосовы – он выходит с ключами от машины, она – с сигаретой в зубах!
Абрикосовы являлись ненавистными соседями по даче, тоже из Москвы, которых в деревенской жизни привлекали не леса и поля, парное молоко, ягоды, грибы и речка, а подглядывание в бинокль за местными жителями, сплетни до утра на террасе и распространение ложных неправдоподобных слухов о маме с Николаем Ивановичем.
– Я еще и виноват! – воскликнул он и насупился. Теперь заговаривать с ним было бесполезно – отчим затаил обиду на всех и вся.
Кстати, «я еще и виноват» – тоже одна из любимых, часто повторяющихся фраз маминого мужа. Впрочем, лучше сразу приведу весь его словарный запас, которым он обычно пользуется:
1. «Мрак!»
2. «Я еще и виноват!»
3. «А это ваши трудности (проблемы)!»
4. «И с каким апломбом!»
5. «А ты не хотела!»
6. Вместо «может быть» он почему-то упорно произносит «мобыть», а вместо «сколько» – «коко».
7. «Хорошо скупилися».
8. «Северянин подул», что означает северный ветер.
9. «Совсем распустилися» (в основном применительно к котам).
10. «Чав! Чав!» (Что означает трапезу как для кошек, так и для него самого.)
11. «Хрю! Хрю!», или «Глаз ватерпас», или «Глаз смотрит у койку» (что означает ежедневный послеобеденный сон).
Косноязычие (как я уже сказала), повторение одного и того же, присвоение чужой идеи себе как якобы долго им вынашиваемой, неравнодушное отношение к Полярной звезде на небе и неоднократное описание ее местонахождения – все это особенности его речи или характера, точно не знаю.
Именно в тот момент, когда я собрала пирамидой все поддоны, от моей дубленки отлетела верхняя пуговица, которую я так и забыла пришить сегодня утром. Хорошо еще, что я ее не потеряла!
Спасением от злопамятности Николая Ивановича на сей раз явился оптовый рынок: шаркающей старческой походкой он бродил от ларька к ларьку и действительно, как говорила мама, сравнивал цены, от чего получал ни с чем не сравнимое удовольствие и развлекался от всей души. Я же через пятнадцать минут бессмысленного, на мой взгляд, блуждания по рынку продрогла до костей: «северянин» пронизывал насквозь, дул за пазуху, отлетевшая пуговица давала о себе знать.
