Самый скандальный развод - Богданова Анна Владимировна (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
С тех пор прошло пять дней, и херр Гюнтер решил помочь мне с поисками, а также с перевозкой животных в Россию. И еще он хочет передать какую-то реликвию, оставшуюся от его родовитых предков Гогенцоллернов (династии бранденбургских курфюрстов, прусских королей и германских императоров, которые выражали интересы реакционного юнкерства и которые ведут свое происхождение от франконской ветви швабского графского рода и многие из них входили в Тевтонский орден) то ли в Оружейную палату, то ли в Алмазный фонд.
Короче говоря, мы приедем вместе с херром Гюнтером, а если увидишь Навозного жука, скажи, чтобы готовился к разводу.
Надеюсь, у тебя все в порядке, целую в обе щеки.
Обманутая старым изменщиком мать твоя, скиталица».
«У мамы снова появился поклонник – родовитый герр Гюнтер (которого она упорно называла на немецкий лад – херром) с длинной собачей фамилией Корнишнауцер и, судя по всему, у него по отношению к моей «муттер» серьезные намерения», – подумала я и снова заснула.
В понедельник Адочкино свидание отменилось, потому что, кроме Шурика, ехать за рыбой на оптовый рынок было некому. По словам кузины, Николай Иванович, погрузив свои вещи в машину и крикнув напоследок: «Совсем достали!», сбежал от вдовицы в Москву.
Адочка целый день сидела рядом со мной, не давая ни спать, ни работать, размышляя о том, как я плохо выгляжу, как безвкусно одеваюсь и что мне немедленно надо худеть. Она все еще вязала кособокий ромб с дырами на толстых пластмассовых спицах из ниток, похожих на скрученную вату, бешеного цвета электрик. Понедельник выдался для меня поистине днем тяжелым.
Во вторник сестра, окрыленная скорой встречей с любимым, укатила рано утром в райцентр, а появилась дома только во второй половине дня.
А в среду... В среду внеурочно приехал Влас! Он разбудил меня в три часа пополудни и, не поздоровавшись, в ужасе воскликнул:
– Машка! Твоя бабушка сбежала!
Я, ничего не понимая, подумала, что происходящее – это всего-навсего продолжение сна, и накрылась с головой одеялом.
– Маша! – он тряс меня за плечи. – Твоя бабушка сбежала!
– Как сбежала? – До меня начало доходить, что это далеко не продолжение сна, а суровая действительность.
– Пять дней назад! Одевайся скорее! По дороге тебе все расскажу! – Влас находился в крайнем возбуждении. Я хотела было спросить, куда мы едем, но не рискнула. – Хорошо Ада здесь – посмотрит за домом.
– Адочка, я приеду... Когда я приеду, Влас?
– Завтра, – отрезал он и выскочил на улицу.
– Завтра, – повторила я. – Только у меня к тебе одна просьба – не пускай никого в дом и сама никуда не выходи до моего приезда, ладно?
– И к Шурику нельзя? Да что случилось? Что случилось? Случилось что?
– Моя бабушка куда-то сбежала. Приеду, все расскажу. Пока, – и я, захватив куртку, выбежала за Власом.
– Я знаю короткий путь, – заверил он меня, как только машина тронулась. – Будем на месте через два—два с половиной часа.
– Объясни, что же все-таки произошло! – потребовала я.
И Влас рассказал то немногое, что знал, – остальное я додумала сама.
Олимпиада Ефремовна позвонила сегодня утром внуку и сказала, что ее подруга вот уж пять дней, как сбежала в деревню к искусственному осеменителю коров, то есть к Панкрату Захаровичу, и теперь проживала у него. Пять дней Жорик с Гузкой тянули время, ведь дядя плохо водит машину и в жизни бы не сел за руль, чтобы проехать четыреста километров даже за своей родной матерью. Больше всех возмущалась Оглобля – дочь осеменителя, что живет двумя этажами ниже, да ее крикливый муж-толстячок. Они пребывали в смятенном состоянии, боясь, что дом в деревне, где они проводят свой отпуск, приберут к рукам родственники старухи Джульетты. Но они тоже не могли поехать к отцу. По двум причинам – во-первых, у них вовсе машины не было, а во-вторых, буквально на следующий день после побега влюбленных Оглоблю отвезли в больницу с аппендицитом.
Неясными оставались лишь некоторые незначительные детали: как Панкрат Захарович оказался в ноябре в Москве – ведь дочь приглашала его только один раз в году – посторожить квартиру, когда они с мужем-толстячком отправлялись к нему в деревню на отдых, и то, как влюбленные, находясь под постоянным присмотром со стороны детей, смогли убежать.
Но, надеюсь, скоро выяснится и это.
– Ах, совсем забыл. Вот, возьми! – и Влас, поведав мне подробно то, что узнал сам от Олимпиады Ефремовны, протянул мой последний роман о неземной любви, предательстве и измене, который назывался «Плотоядный прелюбодей».
– Ты был в издательстве?! – удивилась я.
– Да. Мне позвонила эта, как ее... Люба и сказала, что нужно срочно забрать авторские экземпляры – они, мол, ей мешают и только место занимают. Одну я тебе привез показать, остальные девять дома оставил.
– Спасибо, милый! А что еще Любочка сказала?
– Она какая-то сердитая была и сказала, чтобы ты поскорее роман свой последний сдала. И еще спросила, когда ты наконец приедешь, – судя по тону Власа, он был чем-то недоволен – чем-то, что никак не было связано с побегом Мисс Бесконечности.
– Почему ты такой хмурый? Ты устал? Или что-то еще случилось? – допытывалась я.
– Случилось! – раздраженно прикрикнул он и перевернул книгу, на обратной стороне которой красовалась моя фотография: я только что проснулась и сижу на постели с распущенными волосами в ночной рубашке, съехавшей с плеча, а внизу надпись: «Я пишу романы, потому что больше ничего не умею, а кушать-то всем хочется!»
– Что это?! Ты можешь мне объяснить? Почему на обложке своей книги ты сидишь полуголая с растрепанными волосами, как будто только что с кем-то переспала! Это порнография какая-то! – возмущался он. – Как ты могла предоставить издательству такую похабную фотографию?! Мне эта твоя Люба сказала, что ты особенно настаивала на этом снимке! Позор!
– Да, но Любочка обещала подправить ее на компьютере, сделать фон... – растерялась я. – Я, как выражается Нонна Федоровна, не фотогигиеничная, это единственный снимок, где я неплохо получилась.
– Не сомневаюсь! – расходился Влас. – А эта дурацкая надпись! – «Я пишу романы, потому что больше ничего не умею, а кушать-то всем хочется!» – развернув к себе книгу, прочитал он. – Тебе что, есть нечего?! Или ты думаешь, что я не в состоянии тебя обеспечить? Можешь вообще не писать своих дурацких романов! – выпалил он.
«Может, они действительно дурацкие – мои романы, – задумалась я. – Может, они никому не нужны? Может, их никто и не читает вовсе, а я ночи не сплю, как Бальзак. Но если они дурацкие и никому не нужны, тогда почему Любочка требует побыстрее сдать новый? – гадала я, и ответ пришел сам собой: – Потому что все те, которые я написала, народ уже прочитал и требует новых. Значит, не зря я пишу, как Бальзак по ночам», – эта мысль о моей нужности народу мгновенно утешила меня.
– Кто тебя фотографировал? – с пристрастием допрашивал Влас. – А? Отвечай? Кто?
– Не помню. Или Славик, или Юрик... Нет, не помню. Наверное, Толик, – я отчаянно вспоминала, кто щелкнул меня поутру в постели. – Не-е, точно не Юрик. Мы с ним прожили всего две недели, а потом развелись – он, вероятнее всего, не успел бы, да и фотоаппарата у него не было. Это, наверное, Славик – мой первый муж. Да, да – это Славик.
– Ну, наконец-то мы вспомнили! – с издевкой проговорил Влас, и губы его от злости превратились в тоненькую, почти бесцветную ниточку. – А ты уверена, что это Славик, а не Владик, Шурик, Ларик или какой-нибудь Димик? А может, это Кронский? Он? Отвечай!
– Я перечислила всех своих законных мужей! Ты прекрасно знаешь о них! А я, между прочим, вообще ничего не знаю о твоем темном прошлом! И вообще, как ты можешь называть мои романы дурацкими?! – Я отвернулась к окну, сделав вид, что страшно на него обиделась, но на самом деле я совершенно не обиделась, потому что обижаться – глупо. Так не приобретешь никакого жизненного опыта. Нужно просто делать выводы из складывающихся ситуаций и поступков окружающих. И сейчас я сделала вывод и приобрела некоторый немаловажный опыт для дальнейшей семейной жизни: не стоило вслух вспоминать, какой именно муж меня сфотографировал. Надо было сказать, что меня мама щелкнула – хоть это и неправда, зато ложь во спасение.
