Инженю, или В тихом омуте - Ланская Ольга (читаемые книги читать .TXT) 📗
Ей показалось, что он замер испуганно, — но она решила, что это именно показалось, ведь он такой страстный, и такой приятный, и, без сомнения, опытный, хотя женщин у него просто не могло быть больше, чем у нее мужчин. По классу незадолго до окончание даже слухи ходили о его связи с молодой физичкой — в которые она верила, лишь после этой ночи поняв, что он их и распускал. И на пустом месте.
Он отстранился вдруг, шепнув ей, что разденется сам, — и она упала на кровать, принимая излюбленную позу, откидывая назад руки и сгибая в колене одну ногу. Прекрасно зная, как сексуально смотрится сейчас. А он что-то медлил, старательно вешая на стул рубашку, словно она была расшита бриллиантами, которые могли отвалиться при неаккуратном обращении. И брюки так же снимал, а потом носки. А потом, оставшись в трусах, замялся. Покосившись на нее, заметив устремленный на него взгляд — такой специальный взгляд, томный, полный стыдливости и развратности одновременно. И раскрыв рот, чтобы как-то объяснить причину такого поведения.
Что же он сказал тогда? Кажется, что-то вроде того, что прислушивается к звукам из-за двери — что хочет удостовериться, что им никто не помешает. Звучало глупо — зачем тогда было тащить ее сюда сейчас, а не позже? — но она не обратила внимания. Ответив низко и хрипло, что ей на всех плевать и ему, наверное, тоже, раз он так ее хочет. И он отвернулся, стаскивая трусы, а потом, прикрываясь, метнулся к ней. Сразу наваливаясь всем телом, стискивая, хватаясь губами. Но больше не делая ничего — и даже не давая коснуться своего члена, к которому она потянулась рукой, но который он прикрыл, вжимаясь в нее.
Зато он шептал какие-то пошлости — детские такие, грязные и подзаборные, но вместе с тем наивные. Наверное, ему казалось, что так говорят настоящие мужчины — что сейчас они кому-то что-то засадят и будут, мягко говоря, трахать до потери сознания и во все, мягко говоря, места. И заводил руками по ее телу, может, хотел эти места показать — но так робко и неуверенно заводил, едва касаясь, что она наконец все поняла.
Ей сразу расхотелось лежать с ним рядом — ей тогда по большому счету этого вообще ни с кем не хотелось, ей интерес руководил — но нельзя было допустить, чтобы все закончилось этим. Ничем в смысле. И к тому же она всегда инстинктивно старалась сделать так, чтобы мужчина почувствовал себя на высоте, каким бы убогим он ни оказался. И она села на него и целовала ему грудь, а потом спустилась ниже — отталкивая его руки, стыдливо прикрывавшие в таких цветистых пошлостях описанное им достоинство, касаясь его там языком. Но он не был в ванной — а тогда она еще не была такой стыдной, в ней было куда больше брезгливости, и она просто взяла его в руки. Мягкого, маленького, кажется, мечтающего спрятаться, втянуться внутрь и там затаиться.
И она его гладила, намереваясь потом сесть на него сверху и все сделать самой, — и тут он кончил ей на руки. Как-то очень быстро, толком не окрепнув, зато очень обильно. Словно две недели назад, пригласив ее вместе с другими в гости и задумав лишиться девственности, он прекратил отчаянно мастурбировать — и сейчас все накопленное за время воздержания изливалось ей в ладони.
Он тогда говорил примерно то же, что и длинный восемь лет спустя после той истории. Что она классная, и что они обязательно сделают это еще — это, естественно, исключительно матом излагалось. Как и то, что он видит, как она его хочет. Как и то, что именно он будет с ней делать — только не в данный момент, потому что ему надо идти. Но у длинного хоть была уважительная причина — а тот прикрывался тем, что надо проверить гостей, пока они не попадали из окон или не затошнили ему всю квартиру и не спалили ее вдобавок. А она промолчала — похвалив себя за то, что оказалась на высоте. Сказав себе, что чуть позже он проявит себя с лучшей стороны. Даже оправдывая его тем, что он молодой и мог застесняться своей одноклассницы, — что она, сама того не желая, могла показать, что опытнее его.
Это была ошибка. Мало того, что, выйдя из спальни, он сразу все рассказал тем, кто не ушел еще, — и в его рассказе он был неутомимым героем, а она неопытной и фригидной дурочкой, испытавшей с ним первый в своей жизни оргазм, а после пятого запросившей пощады. Это как раз было не страшно — она не видела в этом ничего, да и не сомневалась, что их отсутствие заметят и соответствующе истолкуют. Хуже было, что через какое-то время они вернулись обратно в спальню.
Это было жалко, противно и мерзко — то, что происходило. Слюнявые поцелуи, неумелые хватания, полнейшее нестояние закомплексованного членика — в сопровождении пошлостей и грязи. Он ничего не мог, но и не давал ей спать. И то хватал ее, то вдруг вскакивал, натягивал трусы и убегал — видимо, чтобы разбудить тех, кто остался, и поделиться с ними приукрашенными подробностями своих сексуальных подвигов. И она не успевала заснуть, как он возвращался и будил ее, и все начиналось заново. Хотя даже ему было понятно, что ничего уже не выйдет — что он не сможет окрепнуть настолько, чтобы в нее войти, — но при этом он жутко ее хотел. Такой вот парадокс.
Он совсем потерял лицо. Маска первого парня школы и героя-любовника, которую он так долго носил и которую все воспринимали вовсе не как маску, теперь спала с него окончательно, и он чувствовал это. И было ощущение, что у него просто поехала крыша от собственного бессилия и унижения и всего увиденного. И он такой жалкий был, такой немужской — это было отвратительно и противно. И она уже не столько из понимания, сколько ради того, чтобы он оставил ее в покое, два или три раза сделала все рукой. Но он все равно не давал ей спать — лежа рядом и постоянно что-то говоря, хватая, рассказывая, как они сделают это прямо утром, упрекая за сонливость и порочность.
Вроде ничего такого не произошло, но у нее почему-то остался жутко неприятный осадок. Дело было даже не в том, что он потом рассказал всем в классе, как имел ее всю ночь напролет, — на это ей было плевать. Но вот его поведение, жалкая натужная самоуверенность, бессильная грязность слов вспоминались долго, всякий раз заставляя поеживаться от омерзения. Долго — потому что он звонил ей все лето и еще пол-осени, не давая о себе забыть, не понимая мягких отказов от встреч.
А потом она забыла — как только он пропал, И черт знает сколько лет не вспоминала. А теперь вот заставил вспомнить длинный, напомнивший ей Олега. Но тот был сопливый мальчишка семнадцати лет, мальчишка из обеспеченной, очень приличной семьи — а этот был старше минимум лет на пять, и к тому же из провинции, где взрослеют куда раньше, и к тому же женат, и к тому же бандит. А вел себя примерно так же.
И дело тут было не только в его поведении, не только в омерзительности сцены. Но и в том, какую роль ей отводили. Роль отверстия, в которое можно сливать дурную сперму, — роль отверстия, унижая и оскорбляя которое можно временно забыть о своих комплексах и, может, даже частично от них избавиться. Это была не ее роль — и она ее не устраивала и возмущала. Как возмущали те, кто отводил ей эту роль.
Потому что на самом деле ее роль была совсем иной — роль эффектной, красиво одетой куклы, которой надо наслаждаться. Да, с ней можно делать все, что угодно, с этой куклой, — но только тому, кто может ее оценить. Всю — и снаружи, и внутри. Тем более что эта кукла живая — и в отличие от подавляющего большинства женщин, ведущих себя в постели как идиотки, она только усиливает удовольствие от секса с ней тем, что она живая. Потому что она раздевается красивее, чем мог бы раздеть ее кто-либо иной. Потому что она шепчет и стонет так, что подогревает страсть, — и тогда, когда это нужно. Потому что секс с ней — это спектакль, это эротическое шоу этой самой куклы. В котором может принять участие только тот, кто видит в ней не просто женщину, но именно созданную для наслаждения куклу, кто способен ее оценить и кто знает, что такое настоящее удовольствие.
Переулок кончился наконец, она даже не заметила, как прошла его, и теперь перед ней шумело, как всегда забитое, Кольцо, на котором ей ничто не угрожало. И она повернула направо, в сторону открывшегося не так давно итальянского ресторанчика, в котором они как-то были. Повторяя себе, что она не предназначена для закомплексованных полуимпотентов — но и для чересчур деловых мужчин она тоже не предназначена. Особенно если они воспринимают ее чисто как бизнес-партнера — которым она просто быть не может. И через десять минут она напомнит об этом одному мужчине — который, кажется, забыл, с кем имеет дело, и нуждается в напоминании. Тем более если он так хочет в самое ближайшее время перевести их отношения на другой уровень.
