Сердечные риски, или пять валентинок (СИ) - "Awelina" (мир бесплатных книг txt) 📗
Снизив скорость перед перекрестком, он обернулся ко мне, на его губах расплылась медленная завораживающая улыбка, в глазах замерцала нежность, от которой быстрее забилось сердце. Плечи немного отпустил груз несчастливых обстоятельств.
Вадим так и не ответил мне. И я сама больше ничего ему не сказала вплоть до того момента, пока мы не оказались у подъезда моего дома, — спасалась, обретала почву, растворялась в нашем молчании, теплоте его присутствия рядом, в моей жизни, в размеренном гипнотизирующем движении машины.
… Чемодан я уложила за пятнадцать минут. Словно со стороны видела себя: всегда собранную, тщательно бдящую за порядком, педантично и эргономично распределяющую по полкам не только свои вещи, но и жизнь. Да, это позволяет собраться в дорогу за четверть часа, но это так же означает, что я упущу и потеряю все, что не находится под рукой или в поле моего зрения.
Мне следовало больше отдавать своей семье. Маме… Я эгоистично вспомнила об этом сейчас, когда ей плохо. Грудь сдавило, и глаза защипали слезы. Прижав ко рту кулак, я присела на кровать и прислушалась к звукам на кухне.
Вадим, без ожидания приглашений и какого-либо стеснения, зашел со мной в квартиру, разделся и разулся, прошел в большую комнату, мимолетно огляделся и, повернувшись, остановил взгляд на мне, замеревшей на пороге.
— Вы голодны? — вопрос прозвучал даже как-то враждебно. Я догадалась, что ответа «нет» не предполагалось.
Как обычно.
Запоздало по сознанию скользнуло удивление, смешанное с взволнованностью: он снова здесь, в моей квартире, а между нами снова канули в небытие границы нейтрального делового общения.
— Пока важнее собрать вещи, — ответила я, а он согласно кивнул.
— Все верно. Собирайте. А я пока сварю нам кофе и пороюсь в вашем холодильнике. Если, конечно, вы мне позволите, — кривовато и обаятельно усмехнулся.
И я позволила. Показала, что и где есть.
И ни тогда, ни вот в эту секунду, сидя в изголовье своей кровати, считая часы до своей отправки в Менделеевск, глядя на стоявший передо мной уже закрытый и готовый к поездке чемодан и прислушиваясь к его шагам и позвякиванию посуды на кухне, я так и не определилась, что именно испытывала от напора такой заботы и предупредительности, в чем-то успокоительных, отзывающихся в сердце нежной благодарностью, а в чем-то воспринимающихся как самоуправство.
… В молчании мы перекусили бутербродами, приготовленными Вадимом. Я едва справилась с половиной одного, чем заработала неодобрительный взгляд своего гостя. Меня одолевали тревоги, вина, мрачные предчувствия, до предела смущающие обрывки произошедшего в кабинете — неужели прямо на его глазах мне стало плохо? — все психологические силы тратились на то, чтобы прогнать все прочь.
Я направила внимание целиком на мужчину, сидящего напротив: пьет крепкий кофе без сахара и сливок, похоже, привык к очень горячему — не подождал, пока немного остынет, размышляет о чем-то неприятном и в такие моменты нервно трет складку между бровей и твердо сжимает рот.
Когда он поймал мой изучающий взгляд, то смутился.
— Было очень вкусно, спасибо вам, — теплым и мягким тоном я загладила возникшую между нами неловкость.
— Не за что. Был бы счастлив, поешь вы еще немного, — угрюмо отметил он.
Какое-то время мы безмолвствовали.
— Арина… — Вадим опустил взгляд и, обхватив за верх кружку, покрутил ее влево-вправо. — Я прошу прощения, если вам показалось, что я сильно напирал со своей помощью. Или злился… Хотя, да, я действительно злился. Во-первых, испугался за вас, испугался, что вы закроетесь. А во-вторых, вот так вооружился, приготовился к вашему отпору.
— Я поняла это. — Я улыбнулась ему, когда он поднял на меня глаза. Чувствовала внутри горячую щиплющую волну… чего-то. Неодолимого притяжения?
***
Мы стояли у перронов на Казанском вокзале, Вадим по-прежнему оставался рядом. Мне следовало еще раз отблагодарить его за помощь и, напомнив о делах, требующих его внимания, отпустить, ведь уже можно было садиться в вагон, но… Я не могла.
Боялась остаться одна, перестать глядеть в мягко улыбающееся лицо, в околдовывающие яркие глаза. Потому что знала: мне предстоит пережить натиск долгих часов в одиночестве и бессонной ночи, наполненных тяжелыми мыслями, выводами, растерянностью, страхом потери и неизвестности, а также бездонным чувством усталости.
Это не было правильным — то, что Вадим Савельев стал моим укрытием от себя самой.
Он расспрашивал, часто ли я покидаю Москву, как обычно чувствую себя в дороге, люблю ли ее. Попросил поподробнее рассказать о друзьях, с которыми однажды, как упомянула, совершила поездку в Сочи. Попытался развлечь меня несколькими забавными дорожными историями, приключившимися с ним и с его отцом. Я даже не вникала. Обнаружила, что мне просто нравится слушать его голос — бархатистые нотки баритона словно ласкали, заверяли, что все образуется.
Выдохнув, рассеянно проследив за белесым хвостиком моего растворившегося дыхания, я покосилась на один из локомотивов, медленно и плавно покидающий вокзал. Савельев неожиданно встал передо мной, закрыв обзор, отгородив от вокзальной сутолоки. Очень близко, как тогда, на корпоративном вечере, в момент нашего разговора, которого я так желала и не желала одновременно.
— Расскажите мне о ней.
Я догадалась, что он просит рассказать ему о маме…
Как она? Ей стало хуже? Ни Люся, ни Руслан не отвечали на звонки, меня это сильно тревожило. И хорошо, что он был рядом. Только поэтому дело не дошло до дрожи нервного перенапряжения и стискиванию в руке мобильного телефона в ожидании, когда он, наконец, взорвется входящим вызовом.
— Ей всего сорок девять, — неуверенно начала я. — Любит хозяйничать. Огород, кухня, соленья и варенья — центр ее вселенной. Обожает цветы, квартира теперь похожа на оранжерею. — Улыбнулась, вспомнив, как в мой последний приезд Люся ворчала на маму: «Мам, из-за твоих горшков уже не пройти, не проехать, сумки негде поставить, ну что за ерунда». — Цветы и книги — это ее слабости.
А следующие слова выдавились сами собой, расцарапали горло горечью:
— Мы с ней все больше отдалялись. С каждым годом моей жизни здесь. Это нормально — говорить с мамой раз, два раза в месяц? Хорошо не делиться с ней, не откровенничать? Не хотелось огорчать ее, но я ведь знала: она ждала не только рассказов о моих успехах, но и о моих провалах и проблемах.
— Арин, — Вадим смотрел в мои глаза с печальной мудростью и пониманием. — Вы помните, как я говорил сегодня о втором шансе? Иногда его необходимо давать и самой себе.
Слов не нашлось, и я просто кивнула, признав его правоту. А затем едва слышно, полувопросительно проговорила:
— Мне пора…
Момент, который хотелось малодушно отложить надолго, который я не торопила, но которого нетерпеливо ждала.
— Да. Действительно… — Глаза Вадима будто погасли, лицо стало печальным.
Он вместе со мной переживал эту… страшную ситуацию, был рядом, горячо поддерживал… А теперь я должна попрощаться с ним и сказать: «Спасибо бесчисленное число раз». Так?
Он не дал мне такой возможности. Захватив чемодан и взяв меня за руку, Вадим довел меня до нужного вагона и там, быстро развернувшись ко мне, вдруг крепко обнял, прижав к себе так плотно и надежно, что мое тело пронзило электричество, а сердце прекратило биться. Нос уткнулся в приятно уколовшую щетину у его уха. Ноздри заполнил густой и теплый запах кардамона и кедра.
На своем виске я ощутила сначала его горячее дыхание, шевелящее волоски, а потом — сладкое, осторожное, но такое обжигающее прикосновение губ, укравшее мое дыхание, пустившее трепет по каждой клеточке.
— Все будет хорошо, я обещаю. Верь мне, — шепот в моем ухе показался нереальным. Иллюзией. — Счастливого пути. Я встречу тебя в воскресенье. И больше не убегай, прошу.
В следующее мгновение Вадим выпустил меня из объятий.
Ошеломленная, едва отдавая отчет в своих действиях, я протянула проводнице билет и документы. Поднявшись в вагон, механически взялась за ручку своего чемодана, поднятого им наверх ранее. А он на прощание улыбнулся мне той самой улыбкой из моего сегодняшнего сна, согревающей, тревожащей, переворачивающей сердце… Чем?
