Таш любит Толстого (ЛП) - Ормсби Кэтрин (читаем книги бесплатно TXT) 📗
— Что ж, — отвечаю я, — это, так или иначе, было случайностью, так что вряд ли тут нужна причина.
Клавдия поворачивает ко мне голову:
— Ну, может и не нужна.
Я понимаю, что мы достигли точки, в которой можем снять с себя кожу и показать друг другу все кривые вены и дурную кровь. Такого доверия можем достичь только мы с Клавдией, потому что мы сестры и мы настолько хорошо друг друга знаем.
Так что я наконец произношу вслух то, что меня мучает:
— Как думаешь, они сделали глупость?
— Не знаю, — Клавдия чертит мизинцем какой-то узор на окне. — Но я их не виню.
И я почему-то понимаю ее. Конечно, сестра еще не простила маму с папой, да и я в каком-то смысле тоже, но мы не можем их винить. Мы не можем считать, что они поступают безнравственно. Мы можем только обижаться, как дети обижаются на родителей. Мы по-разному смотрим на это, но задаемся одним вопросом: зачем менять свою жизнь навсегда, когда все и так хорошо?
Светофор в очередной раз зажигается зеленым. Я завожу машину. Сейчас я знаю, куда ехать, хотя еще и не домой. Клавдия ни о чем меня не спрашивает. Сначала она, может быть, и не понимает, куда я ее везу, но до нее точно доходит, когда я торможу у круглосуточного магазина и предлагаю ей купить цветов.
Мы покупаем букет подсолнухов и еще один, под названием «Праздник лета» - из ромашек, оранжевых роз и бутонов хризантем. Мы берем по бутылке колы на кассе самообслуживания, садимся обратно в машину и едем в «Вечнозеленые Мемориальные сады». Старое кладбище расположено в пригороде, рядом с лошадиным заводом. Ворота уже закрыты, но через невысокую ограду из кованого железа не так уж сложно перелезть. Первой лезу я, Клавдия подает мне цветы, колу и лезет следом. Я включаю фонарик на телефоне, чтобы не заблудиться.
Кладбища никогда не пугали меня, как пугают большинство людей. Я не верю в призраков и проклятые места, только в жизнь после смерти. Но тут дело, наверно, еще и в том, что дедушка с бабушкой умерли очень рано, и я так привыкла навещать их могилы, что для меня здесь не осталось уже никакой пугающей неизвестности. Кладбище стало такой же частью моей жизни, как ежегодный медосмотр или стрижка. Да и как можно поверить, что здесь, в компании дедушки и бабушки Зеленок, живет что-нибудь злое и страшное?
После катастрофы мы часто ездили сюда всей семьей. Мы носили бабушке цветы и пили газировку за дедушку, потому что раньше, когда мы приезжали к ним домой, он больше всего на свете любил сидеть на крыльце и пить колу. Потом, когда мы пошли в старшую школу, мы стали ездить сюда реже и в последнее время приезжали раз в год, каждый октябрь. Но мне здесь нравилось. Тут было спокойно и совсем не тоскливо.
Могила остается могилой, и я не верю, что дедушка с бабушкой превратились в духов и знают, что мы их навещаем. Но воспоминания о них - бабушкин гуляш, утренние партии в карты и раскатистый смех дедушки, когда мы смотрели мультики - все еще живут и становятся ярче, когда я прихожу на кладбище.
Мне казалось, что я помнила дорогу до их могилы, но мы успеваем намотать два круга, прежде чем Клавдия показывает пальцем куда-то вперед:
— Нет, нет, нам туда. Вон она.
И правда, мы выходим к большой закругленной известняковой плите с надписью:
«Доминик Ян Зеленка
7 февраля 1942 - 2 октября 2008
Ирма Мари Зеленка
23 сентября 1945 - 2 октября 2008
Любимые родители, дедушка и бабушка.
Мы будем помнить».
— Эй, вы двое, — шепчу я, опустившись на корточки. Я подбираю увядшие розы, снимаю обертку с букета подсолнухов и кладу его на могилу.
Клавдия садится по-турецки рядом со мной. Она срывает упаковку со своих цветов и кладет их к моим. Потом мы сидим рядом, и я слышу, как Клавдия тихо всхлипывает.
Мне не грустно, но я погружаюсь в свои мысли. Я думаю о словах сестры, что родители пытаются создать семью побольше. Да, беременность могла быть случайной, но ребенок? Кто и что из него вырастет? Наверно, что-то в этом есть. Быть может, нашей семье - часть которой умерла, другая часть осталась в соседнем полушарии, а третья вот-вот уедет из дома - быть может, ей правда нужно пополнение. Ребенок перевернет всю нашу жизнь с ног на голову. Но, может быть, в каком-то смысле он принесет нам покой.
Должно быть, Клавдия думает о том же, потому что произносит:
— Жаль, что бабушка не знает о ребенке. Она бы сказала, что это чужасно.
По кладбищу пролетает порыв промозглого ветра и треплет наши волосы. Я завороженно гляжу в освещенное луной лицо Клавдии. Она выглядит такой мрачной и жестокой. Она похожа на ведьму. Но не на страшную каргу с бородавками. Она юна, изящна, красива и одинока, как Салемские ведьмы. Я никогда не скажу ей об этом, Клавдия просто не поймет. Но мне кажется, что, если бы она сейчас прочла заклинание, оно бы сработало.
Я так долго смотрю на Клавдию, что у меня начинают болеть глаза. Затем двигаюсь поближе к ней и кладу голову ей на плечо. Мы сидим и до рассвета пьем колу. Мои веки тяжелеют от недосыпа, под них как будто песку насыпали, но я все равно раскрываю глаза пошире, впуская в них нежно-розовый свет зари, такой неожиданный на фоне могильных плит, кипарисов и одинокого склепа.
20
Настало утро нашей поездки в Нэшвилл. Мы стоим рядом с моим домом, вокруг «Форда-Эксплорера» Брукса, и ждем Тони. Он опаздывает уже на двадцать минут.
— Поехали без него! — предлагает Серена; она все еще косо смотрит на Тони после той истории с пирожным в зубах. — Если он не ценит наше время, зачем нам ценить его?
Я качаю головой:
— Вообще-то, без него мы бы никуда не поехали, так что давайте подождем еще минут десять.
— Кто-нибудь ему дозвонился? Он хоть встал уже? — Брукс сидит за рулем, свесив ноги в открытую дверь. Он курит сигарету, и я очень надеюсь, что родители этого не видят. Как-то эта идиллическая картина не слишком соответствует лапше, которой я навешала им на уши.
— Я ему написала, — бормочет Джек. — Сейчас придет.
Я кидаю на нее удивленный взгляд, но он пропадает втуне. Пытаться обсуждать с ней Тони бесполезно. Слишком запущенный случай, под силу каким-нибудь гениальным хирургам или отмороженным искателям адреналина, но никак не мне.
Пол трогает меня за локоть и шепчет:
— Что происходит?
Я прячу голову в плечи: мол, сама без понятия. Потом замечаю надпись на его футболке и хихикаю. Там серебряным по черному красуется: Pure Heroine.
— Чего? — спрашивает Пол. — Что тебя так насмешило?
— Тебе нравится Lorde, но не нравятся Chvrches? Как такое вообще возможно?
Пол радостно кивает, как будто я спросила у него определение слова, которое он выучил с утра:
— Да легко. Мне нравится только мейнстрим.
— Но Chvrches тоже тот еще мейнстрим! — возражаю я.
— Не-а, мейнстрим - это то, что знают даже твои родители.
— Ты в словаре смотрел?
Ответ Пола тонет в реве мотоцикла. Визжа покрышками, Тони тормозит у самого «форда». Он снимает шлем, и, клянусь, я слышу, как Джек шепчет себе под нос: «Засранец».
— Эгей! — кричит Тони, вразвалочку - да, реально вразвалочку - направляясь в нашу сторону с широкой улыбкой и распростертыми объятиями, будто он какой-нибудь Мессия - вот-вот запоет Day by day.
Кажется, пора завязывать общаться с актерами.
— Где ты пропадал, засранец? — вопрошает Брукс. — Солнце в зените!
— Не настолько уж я и опоздал, — отвечает Тони, сияя улыбкой.
Серена, похоже, собирается пнуть его по самому чувствительному месту.
— Мы все собрались, — напоминаю я. — Пора загружаться.
Все с радостью повинуются. Брукс поворачивается лицом к рулю, а Серена садится рядом с ним. Мы с Джек и Полом занимаем средний ряд, так что места сзади остаются Тони и Джею. Мы не специально, но до меня быстро доходит, и я внимательно смотрю, как они забираются в машину. Джей молчал все утро, но я списала все на то, что он просто сова. Сейчас на его лице написана не усталость, а скорее какая-то неловкость. Или даже легкое раздражение. Он садится у окна, надевает наушники и исчезает в мире звуков, где-то за пять тысяч миль отсюда. У Тони тоже смущенный вид, и это не плод моего воображения, потому что Пол спрашивает:
