Ты, я и Париж - Корсакова Татьяна Викторовна (мир книг .TXT) 📗
— Шла б ты отсюда, Красная Шапочка.
— Почему Красная Шапочка? — она растерянно моргнула.
— Потому что вокруг волки. — Он осклабился в хищной улыбке и в самом деле стал похож на волка. Наверное, хотел ее напугать, но она не испугалась, сказала с вызовом:
— А мне здесь нравится, я хочу остаться.
Улыбка бармена стал еще шире:
— Нет.
— Почему нет?
— Ты не в форме, — он разжал пальцы, брезгливо вытер их об свою кожаную жилетку и отвернулся.
Тина возмущенно фыркнула. Это она-то не в форме? Подумаешь, какая ерунда!..
Ей понадобилось меньше часа, чтобы привести себя в форму. Как там принято у этих неформалов? Макияж поярче, одежки почернее? Не на ту нарвались, она не собирается быть Красной Шапочкой! Черные джинсы, водолазка, куртка, ботинки на высокой шнуровке, кроваво-красный шарф на шею — похоже, красный цвет эти отморозки тоже уважают, — стрелки с палец толщиной, белая пудра, лиловая помада, волосы распустить и слегка начесать. Ну, кто теперь посмеет обозвать ее Красной Шапочкой?!
Бармена с татуировками на месте не оказалось, за барной стойкой лениво жевала жвачку толстая девица с выкрашенными в синий цвет волосами. Девица смерила Тину равнодушным взглядом, требовать паспорт не стала, просто спросила:
— Что налить?
Тина вдруг растерялась. Что принято пить в таких заведениях?
— Налей ей «Предрассветного тумана», — послышался за спиной знакомый голос.
Тина обернулась — мужик с татуировками покинул свой боевой пост и сейчас стоял напротив, засунув руки в карманы кожаных брюк.
— Как тебя зовут? — Он окинул быстрым взглядом ее экипировку, иронично усмехнулся.
— Тина. Меня зовут Тина.
— А я Пилат. Ну, как насчет «Предрассветного тумана»?
Она пожала плечами — туман так туман. Знать бы еще, что это такое.
— Абсент. — Пилат словно читал ее мысли. — Самый обычный абсент.
— Прошу! — Синевласая толстуха поставила на стойку две рюмки, наполненные чем-то зеленовато-опалесцирующим. Цвет напитка Тине понравился, она потянулась было за своей рюмкой.
— Подожди, — Пилат отвел ее руку, — не стоит пить абсент неразведенным, к тому же он горький…
Абсент с поэтическим названием «Предрассветный туман» полагалось пить маленькими глоточками и закусывать его полынную горечь жженым сахаром. Целый ритуал. Интересно, как оно действует — это загадочное зелье? Может, спросить у Пилата? Он же бармен, должен знать. Нет, не станет она ничего спрашивать, надо просто немного подождать, и время покажет…
Время показало, что абсент вызывает провалы в памяти. Кажется, только что Тина сидела за уединенным столиком в готическом клубе и рассматривала затейливые татуировки на руках Пилата, и вот она уже лежит в чужой кровати и смотрит на низкое зимнее небо через чуть заиндевевшее окно. А рядом Пилат: руки заброшены за голову, глаза закрыты, на губах полуулыбка. Спит?
Ей не было стыдно за случившееся, за то, чего она не помнила. Абсент не только забирал память, но еще и примирял с действительностью. Сегодняшняя действительность была далеко не самой страшной. Да, она проснулась в постели незнакомого мужчины, но мужчина этот не вызывал неприязни, наоборот, он ей даже нравился. И его бледная кожа, и длинные волосы, и лучики морщинок вокруг глаз, совсем незаметные ночью, и татуированные руки, которые — тело помнило — были сильными и нежными.
— Проснулась? — Пилат открыл глаза.
Тина молча кивнула.
— Голова не болит?
Она прислушалась к себе — голова если и болела, то самую малость.
— Все в порядке.
— Хочешь есть? — Он приподнялся на локте, посмотрел сверху вниз.
— Хочу.
Вот так и начался их роман: с абсента с поэтическим названием «Предрассветный туман», с ночи, которую она не запомнила, и с завтрака, по-семейному банального. А еще с рассказа Пилата о том, кто такие готы на самом деле.
Пилат не был барменом, как подумалось Тине в самом начале их знакомства, он являлся владельцем того самого готического клуба. А еще он был чем-то вроде гуру для московских готов. К его словам прислушивались, ему доверяли, перед ним благоговели и заискивали. А Тина вот просто так пришла с улицы и стала его любимой женщиной.
Быть любимой женщиной готического гуру — это не шутки, это дает пропуск в параллельный мир, но и налагает большую ответственность. Женщина Пилата не должна быть заурядной, она должна соответствовать. И дело тут даже не во внешних проявлениях и готических атрибутах, дело во внутренней сути, в чем-то непонятном и загадочном, в том, что Пилат называл незримой искрой.
У нее эта искра имелась. Она зажглась в тот самый момент, когда Тина решила не быть Красной Шапочкой. Искра зажглась, и окружающий мир изменился, приобрел смысл. Теперь в ее жизни появился тот самый недостающий стержень и неподдающаяся пониманию обывателя логика. Сменив философию, Тине пришлось сменить и гардероб — спасибо неограниченному кредиту — и полюбить алую помаду. Пилату нравилось сочетание черного и красного. А еще она сменила ареал обитания, променяла модные тусовки на клуб Пилата, стала готической королевой — так он теперь любил ее называть. Конечно, а как же иначе? Пилат гуру, а она его королева.
Домочадцы к смене Тининой философии отнеслись спокойно, видать, за полгода успели привыкнуть к ее «вывертам», расценили это как еще одну попытку поддеть отца. Вот, мол, ты такой крутой и уважаемый, а доченька у тебя неформалка, красится, как проститутка, одевается, как городская сумасшедшая, общается с сомнительными типами и устраивает шабаши на кладбище. Про шабаши — это так, скорее для красного словца. Готы, конечно, ценили кладбищенскую романтику и с уважением относились к миру мертвых, но шабаши — это не по их части. Хотя если обывателям хочется думать именно так, пожалуйста, пусть заблуждаются сколько душе угодно.
Удивительное дело, но отец к метаморфозам, произошедшим с единственной дочерью, отнесся спокойно. Даже когда Тина явилась к семейному ужину в одежках, по случаю прикупленных в секонд-хенде, и с более чем выразительным макияжем, он не сказал ни слова, лишь едва заметно нахмурился.
Амалия и Серафим к тому времени уже свалили в свой заново отремонтированный дом и появлялись в поместье разве что по большим праздникам. Да, при случае они не отказали себе в удовольствии поглумиться над ее внешним видом, да только королеве готов на их издевки и выпады было плевать. Вместе с обретением стержня она обрела и внутреннее спокойствие. Спасибо Пилату, научившему ее адекватно реагировать на «неразумных людишек».
Единственным человеком, мнение которого Тину на самом деле волновало, была Анна Леопольдовна. Домоправительница в оценке ее нового имиджа проявила сдержанность, откровенного неодобрения не выказывала, лишь посоветовала тщательнее выбирать украшения, видимо, намекая на серебряную цепь с пентаграммой. Тина совету вняла, пентаграмму сняла, зато проколола бровь и пупок.
В общем, жизнь налаживалась. Тина обрела стержень, нашла любимого мужчину, отыскала себя и уже начала думать, что у нее все будет хорошо, когда отец нанес удар. Без предупреждения. А кто говорил, что на войне надо предупреждать противника о готовящемся нападении? «Дочка, я уже обо всем договорился, ты продолжишь учебу в Лондоне».
В Лондоне! Со стороны это выглядело как подарок — обучение в центре Европы, в привилегированном университете, но Тина знала, что на самом деле это ссылка. Она только-только обрела стержень, а отец уже хочет вырвать его с мясом. Он уже все за нее решил, и ее мнение Якова Романовича не интересовало. Как и не интересовало его то, что она потеряет Пилата и друзей, что она совершенно не знает английского. Он мог бы отправить ее учиться во Францию, ее разговорного французского хватило бы, чтобы не чувствовать себя совсем уж беспомощной в чужой стране, но отец выбрал Лондон. «Все, что нас не убивает, делает нас сильнее. Когда-нибудь ты это поймешь». Вот так, если не загнешься, станешь сильнее. Железный тезис, и очень мудрый, особенно в применении к собственному ребенку.
