Слабая женщина, склонная к меланхолии - Волчок Ирина (полная версия книги txt) 📗
— Не знаю я, о чем с женщинами можно разговаривать. Забыл. Вот, например, тебе о чем говорить интересно?
— Мне говорить неинтересно, мне интересно слушать. О чем угодно. Обо всем.
— Тогда я тебе обо всем рассказывать буду, — помолчав, сказал Гонсалес. — Ты хороший человечек, тебе можно. А то я все время боюсь, просто сил уже никаких… Ты ведь меня за это не запрезираешь?
— Я тоже все время боюсь, — шепотом призналась Ася. — Это потому, что ничего не понимаю. А вы что-нибудь понимаете?
— И я ничего не понимаю… — Гонсалес повздыхал, поворочался и неожиданно предложил: — Командир, ты лучше вопросы мне задавай. А то я даже не знаю, с чего начать.
— Ладно, буду задавать, — согласилась Ася. — как зовут вашу маму?
Глава 7
Ася ожидала, что свободные дни накануне ее последнего перед отпуском дежурства будут переполнены суетой и посторонними заботами. И даже — неприятностями. И уж как минимум — выяснением отношений с Тутариным. Он-то к ней — с полным доверием, можно сказать — во все детали посвятил… Ну если и не во все, то кое-что все-таки рассказал. В помощники зачислил. А она, вместо того чтобы оправдывать его высокое доверие, фактически отстранила его от командования. И более того — на время вывела из строя. Правда, на совсем короткое время. В шесть утра он проснулся сам. Поняв, что проспал всю ночь, впал в недолгое недоумение. Почти сразу вспомнил, как она его усыпляла, но почему-то не рассердился. Выслушал ее краткий отчет о проделанной работе: посты в течение ночи регулярно проверялись дежурным персоналом отделения, трижды поились крепким кофе, один раз кормились бутербродами. В отделение никто не входил, из отделения никто не выходил. И экстренных не привозили. И не звонил никто. И вообще не дежурство было, а сон в летнюю ночь… Тугарин покивал, поговорил минутку с кем-то по сотовому, спросил о чем-то обоих автоматчиков, а потом заявил, что тоже бутерброд хочет. Или хоть чего-нибудь. Только кофе не хочет, потому что выспался хорошо, на трое суток вперед…
И даже Асино заявление о том, что днем в отделение придет Гонсалес-старший, не вызвало у Тугарина видимого протеста. Или хотя бы удивления. Выслушал, опять покивал, флегматично сказал:
— Это ж ваше отделение. Я тут не командую Мало ли кто сюда ходит… Может, у него глаз заболел. Только вот карантин… Светлана Алексеевна разрешит?
Узнав, что следующее Асино дежурство только в пятницу, расстроился:
— А как же тут без вас?… То есть — как мы без вас?… Ведь кто-то должен за порядком следить А вдруг случится что-то?
— Оставляю вас своим заместителем, — важно сказала Ася. — Надеюсь, что вы справитесь. Если возникнут трудности, обращайтесь к Светлане Алексеевне. Она способна решить практически любую проблему.
— Да я уже понял, — с неудовольствием ответил Тугарин. — Она способна… Чего и боюсь.
Светка, явившаяся на работу почти на час раньше, уже успела наорать на него за то, что спал одетым прямо поверх одеяла, а на Гонсалеса — за то, что опять босиком ходит. То есть лежит… В общем — живет. Это вам не овощной магазин!..
Алексеев тоже пришел на час раньше начала своей смены, печально пошатался по безлюдному отделению, от безысходности пообщался с лежачими старушками — главным образом про сон и аппетит. М-да… Прицепился было к Гонсалесу, но тут пришел Плотников, сказал, что сам больному перевязку будет делать. Алексеев завистливо повздыхал и стал цепляться к Тугарину — глаза, мол, не беспокоят? Тугарина глаза сегодня не беспокоили, и Алексеев пошел цепляться к автоматчикам. Тех глаза наверняка беспокоили после бессонной ночи, но к восьми их сменили новые, а новые смотрели на Алексеева ясными, выспавшимися глазами и на его вопросы честно отвечали: «Никак нет».
Ася все придумывала, как еще раз устроить Гонсалесу разговор с матерью, но никак не могла улучить момент, чтобы незаметно сунуть ему телефон, — Тугарин не отходил от нее ни на секунду. Переодеваясь перед уходом, она попросила Светку организовать звонок. Светка удивилась:
— А что за проблема? Сделаем. Чего ты раньше не сказала-то? Только ты мне на счет прямо сразу положи чего-нибудь, а то я карточку забыла, а у меня там копейки остались, минут на десять… Не беспокойся, будет наш больной с мамой трепаться, пока обоим не надоест. Тоже мне, проблема! Что за привычка — из всего проблему сочинять?
Выйдя из своего кабинетика вслед за Асей, Светка увидела Тугарина, который нетерпеливо топтался в коридоре, и тут же устроила ему допрос.
— Ты чего здесь делаешь? Ты почему не на боевом посту? Ты с кем больного оставил? С бабой Женей?… А, ну ладно, живи пока… Можешь проводить Асю Палну до выхода. Заодно и драндулет ее из подсобки выкатишь. Железка тяжелая, а она слабая женщина. А ты мальчик здоровенький, не надорвешься. Иди. До свиданья, Ася Пална, счастливого пути.
— До свидания, Светлана Алексеевна, спокойного дежурства…
Выходя из отделения, Ася оглянулась — Светка торопливо шуршала бахилами к пятой палате, на ходу вынимая из кармана мобильник. Даже и не скрывает. Тугарин поймал Асин взгляд, тоже хотел оглянуться, но передумал. Спускаясь за ней по лестнице, ворчливо заявил:
— Я не такой дурак, как вам хочется, Ася Пална.
— А почему вы думаете, что мне хочется, чтобы вы были дураком, господин майор? — на всякий случай спросила Ася, хотя догадывалась, что телефон в Светкиной руке он заметил и хочет, чтобы Ася об этом знала.
— Да ладно, — все еще ворчливо ответил Тугарин. — Конечно, я — злой цербер, а вы все — добрые самаритяне… Только если бы Гонсалес действительно преступником был — черта с два вы бы мимо цербера прошли. И в наручниках он бы круглые сутки сидел… И лежал. И даже на работу самого Плотникова мне наплевать было бы…
— Но-но, — строго оборвала его Ася. — Не поминайте имя Плотникова всуе… А сослагательное наклонение — это что значит? Это значит, что вы уже уверены, что Гонсалес — не преступник? И что никакой опасности ни для кого не представляет? Тогда почему он до сих пор не на свободе?… Я имею в виду — почему он до сих пор считается заключенным?
— Долгая история, — уклончиво ответил Тугарин.
И замолчал. И молчал все время, пока выкатывал мотоцикл из комнатки под лестницей на первом этаже, куда Ася прятала его на ночь, а потом молча стоял и смотрел, как Ася вынимает из пакета шлем и перчатки и роется в карманах в поисках ключей, но находит только конфеты и маленькую сухую баранку… Стоял, смотрел, молчал и улыбался. Что тут смешного? Наверное, он думает, что это она сама всякой ерундой карманы набивает. Она сгребла все эти конфетки-бараночки и высыпала ему в ладонь. Между прочим, ладонь он подставил с готовностью. Хотя и уставился на конфеты примерно с тем же выражением, с каким Гонсалес-отец смотрел на конфету, которую выдала ему Наташка при знакомстве.
— Пересмотр дела, конечно, будет, — сказал Тугарин, с подозрением рассматривая конфеты на своей ладони. — Это уже ясно… Но — долгая история. Если бы не глаз, мы бы Сергея уже сейчас увезли отсюда. И спрятали бы надежно. Он должен опознать того, который удрал. Он его помнит. Такой свидетель!.. Обязательно увезли бы. Но Плотников говорит, что нельзя… Ася Пална, почему нельзя? Хоть вы мне объясните. Операцию уже сделали, глаз видит, Гонсалес говорит, что уже не болит ничего, все на нем заживает как на собаке… Что тут опасного: взять и увезти? Опасней на месте оставить…
Ася расстроилась. Зачем он ей это говорит? Она и так знает, что Гонсалеса сейчас следовало бы спрятать так, чтобы и милиция не нашла. Местная милиция. Но ведь его действительно нельзя с места трогать. По-хорошему — ему бы вообще дня три лежать на спине неподвижно, как всем остальным после подобных операций. Правда, заживает на нем все с удивительной скоростью, совсем не как на остальных. Но если Плотников говорит, что увозить нельзя, — значит, нельзя.
— Плотников знает, что говорит, — озвучила Ася известную всему отделению аксиому. — А вы бы лучше охрану почаще меняли. Люди устают к концу вахты.
