Всегда только ты (ЛП) - Лиезе Хлоя (чтение книг .TXT, .FB2) 📗
Потому что я знаю, что артрит и аутизм не делают меня менее человеком. Они не делают меня неправильной или сломанной. Да, от этого некоторые вещи в моей жизни становятся более проблемными, и может, я не воплощаю собой «норму», но я могу быть той, кто преодолевает препятствия, и это не означает, что мне недостаёт чего-то фундаментального.
Проблема в том, что за эту правду намного сложнее держаться, когда я подпускаю других людей. Потому что мои сенсорные лимиты, неожиданные эмоции, легко устающее тело, язык без фильтров — всё это идёт в комплекте со мной и, судя по всему, рано или поздно надоедает. Все — моя семья и друзья детства, мой единственный бойфренд в колледже — все, кроме Энни и Ло, кого я любила и подпускала к себе, все в итоге уставали от меня.
Так что переехав и начав жизнь с чистого листа, я сказала себе, что просто не буду любить или быть любимой в такой манере. Потому что каждый раз, когда я подпускала к себе кого-то, и они показывали мне, что я не стою всех этих усилий, оправляться после этого становилось всё больнее и сложнее.
— Что ты будешь делать? — спрашиваю я у своего отражения.
Мой образ жизни так долго меня устраивал. Мне было спокойнее скрывать свои эмоции, разумно распоряжаться своим сердцем, действовать практично, контролировать и сдерживать. Безопасность позволила мне забыть боль прошлого.
Мой дом переполняется тишиной. Отягощённая тяжесть просачивается с углов, такая же суровая и озаряющая, как и луна снаружи. Дискомфортный вопрос вгрызается в мою грудь и пронзает сердце.
Что, если выстроенная мною жизнь, которая должна была меня освободить, всё же превратилась в тюрьму?
Глава 18. Рен
Плейлист: Vance Joy — Saturday Sun
Я проснулся с убеждением, что прошлый вечер был сном. Но потом я выбрался из кровати, по дороге к ванной прошёл мимо корзины с грязным бельём и застыл, заметив на коленях своих брюк следы грязных лап и травы. И всё нахлынуло обратно.
С поразительной мощью.
Я сказал ей. Я правда ей сказал. Я прислушался к ошеломляющей интуиции, к неоспоримому голосу в моей голове, твердившему, что надо сказать.
Потому что вопреки туману в моём побитому мозге тем вечером, я знал и помнил, что не просто держал Фрэнки за руку. Фрэнки тоже сжимала мою ладонь и прошептала что-то, что я не мог припомнить, но я запомнил, как это звучало. Она говорила печально. С надеждой. С нежностью.
Зная, что она поцеловала меня, и как мы говорили на пляже, и каким заботливым было её прикосновение в отеле. И ещё всё то, что она сказала той ночью, когда мы ели еду на вынос… мои братья заявили, что если это не поведение женщины, у которой есть к тебе чувства, то они вообще не знают, что это такое.
Я не мог вынести мысли, что Фрэнки может чувствовать что-то ко мне и сомневаться, чувствую ли я то же самое к ней. Преимущества обмана уже не перевешивали риски.
Так что я сказал ей, что хочу её. Что хотел её годами. Её глаза широко распахнулись. И я по глупости стоял там пять бесконечных секунд, надеясь, что может, она прыгнет в мои объятия, смеясь как сумасшедшая, и мы будем целоваться под звёздами.
Вместо этого она моргнула. И сглотнула. Медленно.
Так что я ушёл и нервно учащённо дышал всю дорогу до дома. Затем принял достаточно седативного, чтобы вырубить лошадь, и попрощался с сознанием на несколько часов.
Теперь, когда я захожу в наш тренировочный корпус, мой живот скручивает узлами. Я еле затолкал в себя протеиновый батончик на завтрак и отказался от обычного кофе со льдом, потому что моё сердце и без кофеина готово выскочить из груди. Входя в здание, я вынужден делать глубокие медленные вдохи, чтобы не вспотеть от паники.
— Доброе утро, лапочка, — Милдред улыбается поверх своих очков-полумесяцев, расположившись за столом на входе.
— Доброе утро, Милли, — я ставлю на её стол горячий стаканчик на вынос. — Как обычно.
Она хватает свой кофе, снимает крышку и делает большой смакующий глоток.
— Ах, вот это дело. Сколько я тебе должна?
— Ты всегда это спрашиваешь, и я всегда отвечаю одно и то же, — дважды хлопнув ладонью по её столу, я начинаю уходить.
Милли улыбается.
— Хороший ты, Рен.
Прежде чем я успеваю ответить, новый голос разносится по помещению.
— Зензеро.
Я резко разворачиваюсь.
Фрэнки.
Как она умудряется становиться ещё очаровательнее с каждой нашей встречей? Что в её одежде для тренировочных дней (мешковатые толстовки и облегающие лосины, длинные тёмные волосы в конском хвосте) так цепляет меня? Это потому, что когда она одета так, я представляю, что вижу её мягкую сторону, нежную женщину с опущенными стенами, которую я так редко видел за мощным фасадом, застёгнутым на все пуговки?
— Привет, — шепчу я.
Она улыбается, и это ударяет меня прямо в центр груди. Её улыбки такие редкие. Каждая кажется победой.
— Привет, — тихо отвечает она.
Сипло сглотнув, я тру шею сзади. В холле так тихо, что можно услышать слабое эхо голосов парней аж с другого конца здания.
Откашлявшись в кулак, Фрэнки подходит ко мне ближе.
— Я хотела спросить, есть ли у тебя время пообедать после тренировок в зале и на льду сегодня утром?
Моё нутро сжимается. Я всматриваюсь в её глаза, но они непроницаемые. Она хочет мягко отказать мне за обедом? Или… возможно, сказать мне то, что я хотел услышать всего-то несколько лет? «Я тоже тебя хочу».
— Конечно, — выдавливаю я наконец. — Просто назови место.
— Я не привередлива. Ты выбирай.
Нас прерывает тоскливый вздох. Мы оба поворачиваемся и смотрим на его источник.
Милли невинно моргает за своими очками.
— Не обращайте на меня внимание. Просто не каждый день увидишь молодую любовь…
— О, мы не…
— Это не…
Мы с Фрэнки говорим наперебой, затем одновременно останавливаемся и одинаково краснеем.
— Ладно, — тихо говорит Фрэнки, заправляя волосы за ухо. — Обед.
Она проходит мимо меня, оставляя меня одну с Милли, которая внезапно очень увлечена чем-то на мониторе компьютера.
— Милдред.
Она щурится в монитор, избегая моего взгляда.
— Да, дорогой. Чем я могу тебе помочь?
Я опираюсь локтями на край стола, опускаю лицо так, что ей приходится посмотреть мне в глаза. Знаю, мои радужки иногда пугают людей, особенно если я не моргаю. Это мамины глаза. Светлые и серебристые. Неожиданное сочетание с моими волосами. Немножко неестественное. Весьма запугивающее.
Милли смотрит мне в глаза и шумно сглатывает.
— Впредь не буду лезть не в своё дело.
— Превосходно, — оттолкнувшись от стола, я добавляю через плечо: — Больше никакого вмешательства, Милдред. Ни упоминаний конфиденциальных встреч Клуба, ни индикаторов «проверьте двигатель» или свечей зажигания, ни соседних номеров в отелях, иначе на следующее собрание Клуба пойдёшь пешком.
Она гогочет.
— Мы оба знаем, что ты слишком добрый, чтобы сдержать такую угрозу, но хорошая попытка, лапочка.
Она права. И временами мне хочется, чтобы я не был таким чертовски предсказуемым.
***
— Что возьмёшь? — Фрэнки смотрит в меню и кусает губу. — Слишком много вариантов.
Я поднимаю взгляд от телефона, где по кругу воспроизводится мем, который, как с радостью сообщил мне Энди, стал популярным: как я наелся льда и одновременно забил гол. Тот самый гол, когда 27-й поставил мне подножку. От мема за версту несёт Фрэнки. Она делает такие время от времени, и они всегда набирают популярность.
— Франческа.
— Хм? — она наконец-то поднимает взгляд. — Что? Я пытаюсь выбрать бургер, Бергман. Ха. Понял, да? Бургер. Бергман.
Я разворачиваю телефон, чтобы она увидела мем.
Ей хватает совести залиться румянцем, и кончики её ушей делаются ярко-розовыми.
— А, эта маленькая старенькая штучка.
— Ох, Фрэнки. Тут нет ничего маленького или старенького. На самом деле, всё весьма свежее и огромное. Настолько, что можно даже назвать популярным.
