Мгновения жизни - Коббольд Марика (лучшие книги онлайн .txt) 📗
— Я должна идти, — сказала Грейс, положила трубку и повернулась к миссис Шилд, которая сидела, откинувшись на спинку дивана и делая вид, что не слушает. — Я останусь на несколько дней.
В выцветших глазах миссис Шилд заблестели слезы.
— Спасибо, дорогая, это такое облегчение для меня!
— И я могу заглянуть в Нортбурн-хаус. Мне нужно кое о чем расспросить Луизу. Она ведь все еще там, не так ли?
— Конечно, она там. Все забываю тебе сказать, на днях я видела Ноя.
Ной, внук канадских Блэкстаффов, товарищ по детским играм Грейс. Ной, раздражающе веселый и жизнерадостный, всегда чем-то занятый: роющий пещеру, выделывающий всякие трюки на велосипеде, бегающий быстрее всех, скачущий на своем пони. Ной, с гривой пшенично-желтых волос и миндалевидными глазами цвета янтаря, коренастый мальчик, выросший в долговязого и тощего подростка. Последний раз они виделась, когда им обоим исполнилось по девятнадцать.
— Я ведь говорила тебе, что Артур Блэкстафф умер, не правда ли? Это случилось как раз перед тем, как я перебралась сюда. Я пропустила похороны: кто-то ведь должен был сообщить мне об этом, не могу же я все время следить за тем, кто и когда умирает.
— Я не писала Луизе. Хотя и собиралась.
— Так всегда бывает, дорогая. Но ты не виделась с ней с тех времен, когда была еще маленькой. Она наверняка и не рассчитывала услышать что-нибудь от тебя. Во всяком случае, ей, наверное, уже исполнилось сто лет. Скорее всего, она и не вспомнила бы о тебе, даже если бы ты и написала. Именно поэтому и приехал Ной: разобрать вещи, прежде чем объявят о продаже дома. И написать для выставки биографию Артура. Это будет ретроспектива. — Миссис Шилд поерзала в кресле, поморщилась и приложила руку к груди. — Наверное, мне все-таки придется принять болеутоляющее.
В свое время Артур Блэкстафф был знаменитым художником. А. Л. Форбс нарисовал картину, подаренную Грейс, в Нортбурн-хаусе, так что Блэкстаффы должны были знать его. Если Ной пишет биографию своего деда, то ему могла встретиться фамилия Форбса. Наконец она рассказала миссис Шилд о картине, которую переслал ей Джефферсон.
Миссис Шилд неодобрительно поджала губы.
— Так вот почему ты была сама не своя, когда приехала вчера. От этого мужчины всегда были одни неприятности. Даже сейчас, когда прошло два года после его смерти, он умудрился расстроить тебя.
— Не надо говорить об этом, Эви.
— Говорить о чем, дорогая? — Морщинки на лбу у нее разгладились. — Ох, я же собиралась рассказать тебе, что доктор Льюэллин читал статью о тебе, и еще Хэйзел, его медсестра в приемной, а еще Перси Уитерспун, он живет через две квартиры по коридору, — так вот, ему очень жаль, что у тебя… ну, ты понимаешь, такие трудности. Он понятия об этом не имел, вот что он сказал. Что это за шум? О Грейс, ты опять скрипишь зубами.
— Знаешь что, с меня хватит. А теперь тебе придется извинить меня, я пойду и позвоню миссис Уильямс, своей соседке, и попрошу ее покормить кота.
— У тебя нет кота.
— Ты права, у меня его нет. Так что я пойду и просто прилягу на кровать, а заодно подумаю обо всех тех людях, которые меня жалеют. Ублюдки!
НЕЛЛ ГОРДОН: Еще будучи маленькой девочкой, Грейс Шилд продемонстрировала некоторые признаки психического нездоровья, которые, несомненно, наложили печать на многие ее последующие работы.
Мама накрыла затухающий огонь каминной решеткой-сторожем и наказала мальчику присматривать за сестрой. Она сказала, что скоро вернется, но ее не было уже целую вечность, и мальчику наскучило сидеть одному с малышкой. Как всегда, ей просто нравилось смотреть по сторонам, и больше ничего. Она была маленькая и толстенькая. Ей почти исполнилось четыре, так что ее трудно было назвать младенцем, она прекрасно умела говорить, просто большую часть времени предпочитала молчать, хотя, оставаясь одна в комнате, что-то напевала и разговаривала со своими игрушками.
— Глупая старуха, — вырвалось у ее брата. С ней было неинтересно, а дразнить ее — трудно и бессмысленно, потому что сестра была слишком глупа, чтобы понять это. — Ты просто здоровая тупая девчонка. — Он уставился на нее злым взглядом, но в ответ получил широкую улыбку, осветившую изнутри ее большие глазенки. Ротик девочки напоминал резиновую ленту, растягиваясь шире, чем это казалось возможным.
Он решил, что надо заставить ее расплакаться. Для такой малышки она плакала на удивление редко. Он высунул язык, но «глупая старуха» только захихикала. Он с силой ткнул пальцем в самое мягкое и незащищенное место ее круглого животика. Улыбка девочки сменилась недоумением, когда она ощутила боль. Но вскоре она пришла в себя и вновь заулыбалась, глядя на своего смешного старшего братика. Он толкнул ее еще раз, и она упала, ударившись головкой о доски пола. Какое-то мгновение улыбка еще держалась на кругленьком личике, но, как только она сообразила, что брат намеренно сделал ей больно, глаза ее наполнились слезами. Он подумал, что она похожа на большого жука, вот так размахивая ручками и ножками и пытаясь встать. Он засмеялся чистым смехом мальчика-певчего — его сестра всегда была такой неуклюжей! Вот она встала на четвереньки, смешно оттопырив толстую попку, а потом, чтобы утешиться, схватила и прижала к груди свою любимую игрушку — коричневого вельветового щенка по кличке Патер. Но не успела она взять его в руки, как рядом оказался брат, и тоже потянулся к игрушке. Она бросилась бежать, прижимая щенка к груди. Оттого что за ней погнались, пусть даже понарошку, девочка перетрусила, хотя и знала, что это всего лишь старший брат преследует ее. Малышка запаниковала, ощущая за спиной жаркое дыхание волчьей стаи или индейцев на лошадях, издающих дикие вопли и размахивающих луками со стрелами. Она споткнулась и упала, и, пока лежала, распростершись на деревянном полу, ее брат подхватил Патера и принялся размахивать ям над головой, торжествующе крича и бегая от камина и обратно. Туда-сюда, туда-сюда. Патер, которого ухватили за его короткий куцый хвост, болтался в воздухе, отчаянно сражаясь за свою жизнь. Его маленькая полненькая хозяйка, с трудом поднявшись на ноги, бросилась на защиту своего любимца. Туда-сюда, туда-сюда, все ближе и ближе к огню.
— Жареная сосиска, — смеялся ее братец. — Жареная сосиска, жареная сосиска!
Отчаянно завизжав, девочка вырвала щенка и стукнула мучителя кулачком, отчего тот ударился о решетку и рухнул в огонь, поджарив свою веснушчатую щеку на прутьях каминной решетки.
— Она просто помешана на этой игрушке, — рассуждал отец тем вечером, стоя на площадке лестницы, куда выходили двери детских спален. — И почему это она зовет его Патером? Почему не «папочка» или «Габриэль», если уж ей так захотелось назвать вельветовую собачонку моим именем?
— Я спрашивала ее об этом, — ответила мать. — Это не имеет к тебе никакого отношения. Она назвала его в честь Патера О Тула, потому что, как она сказала, Патер О’Тул — очень важный человек. По-видимому, для нее это исполнено большого смысла. — Мать вздохнула. — Ее нужно наказать. Она уже достаточно взрослая, чтобы понимать, что совершила очень плохой поступок.
— Не думаю, чтобы она хотела толкнуть своего брата в огонь, — заметил отец.
Девочка, вся дрожа, лежала в своей кровати. Какое ее ждет наказание? В книжках-сказках брата она читала, что людям отрезали языки. Но взрослые хотели, чтобы она разговаривала с ними, так что, скорее всего, они не сделают этого. В тех же самых книжках людей иногда засовывали в бочку с тысячью гвоздей и скатывали ее с горы. Брат объяснил ей, что в стенки бочки вбивали гвозди, острыми концами внутрь, и, когда бочка катилась с горы, гвозди кололи человека. Но единственная бочка, которая была ей известна, — та, с деревянными кубиками, что стояла в детской комнате. Девочка была толстушкой и поэтому никак не могла поместиться там, к тому же ее отец всегда говорил, что у них мало денег, так что вряд ли они соберутся и купят новую, специально для нее. В некоторых вещах она была очень умна для своего возраста и знала, что целая тысяча гвоздей и сама бочка будут стоить очень дорого. Потом она вспомнила одну строчку из своей собственной книжки с картинками: «Ты потеряешь то, что любишь сильнее всего на свете».
