Особые отношения - Сисман Робин (книги полностью .TXT) 📗
2
Все в порядке, мама (Только я поражен в самое сердце)
— Benedictus benedicat. Per Jesu Christum domine nostrum. Amen.
Человек в черной мантии, стоя на возвышении, произнес слова молитвы с чопорной торжественностью судьи, выносящего приговор. Сегодня был первый официальный ужин. Преподаватели университета, облаченные в мантии малиновых, синих и лиловых цветов, столпились у самого длинного стола, похожие на стаю перепуганных экзотических птиц. За остальными столами устраивались студенты в черных костюмах, они выглядели как обыкновенные вороны, и так же гомонили.
Том заставил себя отвлечься от своих мыслей и стал ко всему присматриваться. На каждом из двух дюжин старинных столов стояли рядком лампы с низкими абажурами, освещая лица его будущих товарищей по учебе. Деревянные панели тянулись ввысь по стенам футов на сорок, разделяемые высокими готическими окнами и громадными каминами. Выше панелей шла каменная кладка, потом — резной деревянный потолок.
Хотя в табели о всяких исторических доблестях колледж был и не первым, Тому здесь очень нравилось. Именно здесь Карл I собирал свой парламент во время Гражданской войны, здесь молодой преподаватель математики беседовал с ректором Лидделлом, чью дочку он обессмертил в своей «Алисе в Стране Чудес». Здесь на стенах висели портреты, написанные Гейнсборо, Рейнольдсом, Милле, Орпеном, Сутерландом и другими художниками, подобно тому, как на обычной кухне висят семейные фотографии. Том смог узнать только двоих на изображенных портретах — Энтони Идена и Гладстона — хотя он ли? — но большинство лиц на портретах, скрываемых полумраком, было ему незнакомо, хоть он и постарался выудить из памяти вереницу лиц с портретов — от шекспировских времен до наших дней. Тому пришло в голову, что лицо может поведать немало о его обладателе. Один взгляд на лицо, как моментальная фотография, может сказать почти все.
Перед ним поставили тарелку, и он автоматически принялся за еду. Он не был голоден, но Брайан предложил отправиться на ужин вдвоем, и Том не смог придумать убедительной причины для отказа, хотя на самом деле причина была, и она сидела в голове, как заноза. «С вечной любовью. Д.».
Разговоры в зале стихли. Парни, сидевшие напротив, явно прибыли в Оксфорд вместе. Они бурно обсуждали истории, главным героем которых неизменно был некий Чарли, по всей видимости, какой-то легендарный бунтарь. Сидящие рядом с Томом две студентки погрузились в обсуждение феминистских проблем. Он так долго жил за границей, что никак не мог понять суть разговора. «Пусть, пусть не готовит, — произнесла одна из девушек, — ну а волосы-то она зачем перекрасила?» Тогда он снова стал слушать рассказ Брайана о том, как он был на Майне, и какие шутки они устраивали на водных лыжах, и как ему запрещали встречаться там с девушками. Том Старался вовремя кивать и охать, но вообще-то чувствовал себя каким-то отрешенным от окружающего мирка, будто на голове у него был надет стеклянный колпак.
Подумаешь, очень часто кто-то на кого-то похож, размышлял он. Он сам сколько раз ошибался, принимая совершенно незнакомых людей за своих приятелей. Глупо делать какие-то выводы из того, что на старой завалявшейся фотографии кто-то на него похож. Да, только при условии, если бы это был случайный человек. Но это был кто-то, кого знала его мать. И знала, черт подери, очень хорошо. «Анни, дважды моей девушке».
И он вспомнил еще одну вещь, которую никому не говорил. С времен, как он помнил себя, существовала какая-то тема, которая была для него запретной. Когда ее касались, разговор становился каким-то, как ему казалось, бессвязным, с недомолвками. Он замечал, как предупреждающе хмурились брови, слышал шепот на кухне. Это касалось чего-то, что было у его матери до его рождения. Для Тома родители папы были дедушкой и бабушкой. Он проводил много времени каждое лето в их доме около залива Какмер Хейван, удивительном месте с могучими утесами, в расщелинах которых оставалась вода после прилива.
Но что касается биографии его матери, была в ней некая черная дыра. Он даже не знал, сколько матери лет, и эта ее скрытность была частой причиной шуток в семье. Когда они путешествовали, мать тщательно прятала свой паспорт, объясняя это тем, что она на фотографии выглядит как сам Божий Страх. Ее отец умер до того, как Том родился, а когда Том спросил мать о матери — его бабке, то получил ответ: «Я не знаю, где она, и знать не хочу».
Чья-то рука взяла суповую тарелку Тома и заменила ее на тарелку с палтусом и молодыми овощами. Брайан попросил и его что-нибудь рассказать, и Том начал рассказывать смешную, по его мнению, историю, как они повстречали в Словении пьяного солдата. Обычно Том разукрашивал это событие живописными деталями, но сейчас история получилась не смешной. Он не мог собраться с мыслями.
А в памяти всплывали все новые воспоминания. Звонкий голосок его маленькой сестренки, когда та показывала одному гостю семейный альбом: «А здесь снова я. Правда, красивая? А вот фотографий Тома нет, потому что, когда он родился, папа и мама были такими бедными, что не могли купить даже аппарат». И еще один голос — сестры Касси, которая любила устраивать по любому поводу драмы: «Почему у Тома волнистые волосы, а у нас — какие-то мышиные? Разве это справедливо?»
Он вспомнил празднование своего дня рождения, ему тогда исполнилось десять лет. Отец повел его и пятерых его лучших друзей на фильм. Они на поезде добрались до Лондона, затем проехались на автобусе, накупили гамбургеров и пакетов с жареным картофелем и весь фильм уминали кукурузные хлопья, а после фильма объедались мороженым и беззаботно смеялись и шутили всю дорогу домой. Вечером собрались родители его друзей, жали ему руку при приветствии и говорили ничего не значащую чепуху. Мать одного мальчика, засмеявшись, сказала его матери: «Я чувствую себя очень неловко. Вы выглядите удивительно молодо по сравнению с нами. Должно быть, вы вышли замуж еще ребенком!» И тут мать глянула на него, и в этом взгляде была такая эмоциональная сила, что он вжал свои ладони крепко в обои, и его кончики пальцев и сейчас помнили рельеф их рисунка. В то время он не смог понять этот взгляд. Этот эпизод был отнесен в список тех непонятных вещей, с которыми он столкнулся в детстве. И только теперь он догадался, что было в ее глазах. Это был страх.
Тому сделалось нехорошо. Тепло от наглухо застегнутых тел наполнило зал, стало душно. Вдобавок Том почувствовал, как у него засосало под ложечкой, прямо как перед экзаменом. Том огляделся, надеясь увидеть кувшин с водой, но тот был вне пределов досягаемости. Человек, прислуживающий за столом, снова наполнил стакан Тома вином, Том осушил стакан залпом. Напротив через стол подходила к своей кульминации очередная захватывающая история про неведомого Чарли. Голос рассказчика перекрывал рокот голосов в зале: «А когда он был пьян, говорю вам, Чарли не узнал бы даже своего собственного отца…» Том почувствовал, как по его спине льется пот. Пробормотав что-то Брайану, он перелез через скамью и выбрался из зала.
В лицо пахнуло холодным ветром. В голову лезли странные обрывки фраз. «Почитай отца и мать…», «Хороший мальчик слушается папу». «А когда ты навещал своего отца последний раз?» Том заставил себя считать ступеньки лестницы. …Тринадцатая, четырнадцатая, пятнадцатая. Звон тарелок и ножей стихал за спиной. На повороте лестницы он подошел к каменному столбу и прислонился к нему пылающим лбом.
Кто был этот человек, этот таинственный «Д»? Том вдруг почувствовал одновременно ярость и ревность. Но ведь было же и другое, и это другое, к его ужасу, всплыло сейчас из темных глубин его памяти.
Дома у него хранился картонный ящик из-под обуви, доверху наполненный открытками со всего мира, на всех открытках была только одна строчка. «Веллингтон разгромил здесь Наполеона». «Сегодня съел живую креветку!» «Мальчик на этой открытке напоминает мне тебя». И ниже всегда была одна и та же надпись: «С громадной любовью, папа». Он посылал открытки всегда, даже если уезжал на очень короткий период. Самым лучшим было то, что эти открытки были адресованы только ему одному — ни вообще семье, ни сестрам. Это касалось только их, отца и сына. И эту связь нельзя было подвергнуть сомнениям. Невозможно.
