Итальянская партия - Шоплен Антуан (читаемые книги читать .TXT, .FB2) 📗
Около одиннадцати часов, уже улегшись в кровать, я услышал звонок в дверь. У меня разыгралась небольшая мигрень, но она не мешала неспешно, с расстановкой изучать записи шахматных партий, начинавшихся с защиты Грюнфельда.
Я открыл дверь. Обнаружив за ней Амандину в сопровождении ее молоденькой помощницы Сони, державшей в каждой руке по бутылке шампанского, я поначалу запротестовал. Они, конечно, извинились, что пришли так поздно и без предупреждения. Они столько всего должны мне рассказать. Все так хорошо прошло, это был такой успех, люди были совершенно очарованы. Они вошли, я достал бокалы, и мы выпили шампанского.
Амандина, сидя на диване, то скрещивала ноги, то снова их расплетала. Она скинула свои лодочки и, не прекращая говорить, зацепилась большими пальцами ног за край стола, легонько коснулась голеней и принялась тереть ступни, гладить их.
Она все ближе придвигалась ко мне, не переставая болтать и смеясь по любому поводу. Кончилось все тем, что она обняла меня, потянулась губами к моему лицу, ее пальцы медленно заползли мне под майку. Она начала меня целовать, и с этого момента все пошло привычным путем.
Сидевшая напротив нас Соня медленно задрала юбку и стала себя ласкать. Чуть погодя по знаку Амандины она присоединилась к нам и, окончательно возбудившись, скользнула в середину.
Наутро я проснулся в одиночестве.
Рядом с билетом на самолет до Рима я обнаружил послание на бумажной салфетке: “Пока, художник!” – с подписью “Амандина и Соня” и двумя кривоватыми сердечками, нарисованными, по-видимому, губной помадой.
Завершив последнюю партию против двух австрийских туристов, с грехом пополам пытавшихся объединенными усилиями справиться со мной, я собрал фигуры и спрятал доску под стол. Заказал кампари и попросил хозяина принести мне ужин.
Мой взгляд, мой разум блуждали без цели.
Кампо-деи-Фьори представлялась мне непрерывно кипящим котлом. Впрочем, звуковой строй существенно изменился по сравнению с утром. Умолкли горластые зазывалы. Почти все прилавки теперь были укрыты чехлами. Зато тут и там виднелись шумные кружки молодых людей, которые стояли на месте или перемещались. Их общий вокальный фон перемежался смехом и криками, иногда сопровождаемыми резкими жестами, стремительными поворотами, беспорядочными прыжками, игривыми поцелуями. Взрослые пары замедляли шаг и с улыбкой обходили их. Молодые люди с готовностью восторгались чем угодно, например, двое парней восхищенно смотрели, как девушка с грязными босыми ногами, выбиваясь из сил, жонглирует тремя булавами.
Крышкой котла Кампо-деи-Фьори служил ровный квадрат голубого неба, по-прежнему светлого, несмотря на то что солнце уже скрылось за декорацией западных фасадов.
Генри Даргер тоже мог бы здесь пройти, присесть за мой столик. Это было бы замечательно.
Он молча рассмотрел бы меня, потом расслабился и разговорился, рассказал бы об “Истории моей жизни”, автобиографическом произведении в пять тысяч страниц. Поведал бы по порядку обо всех побегах из детского интерната для слабоумных. Наверное, с трудом удержался бы, чтобы не начать мастурбировать у всех на виду, как с ним это неоднократно случалось. Он наверняка разложил бы прямо на площади, на мостовой, свои монументальные наивные картины, объяснил причины придуманной им войны между королевством Аббиения и жестокими гланделинианцами, которой посвящены пятнадцать тысяч страниц его великого творения.
Я отхлебнул чуточку холодного кампари и улыбнулся, представив себе эту забавную и абсурдную ситуацию. И переполох, который могло бы вызвать внезапное появление такого типа, как Генри Даргер, в чистеньком замкнутом пространстве Кампо-деи-Фьори.
Что и говорить, такое вряд ли могло бы произойти, тем более что Даргер покинул этот мир много лет назад.
Нет, единственное, что было реальным, – это лекция о нем и его творчестве для Музея ар-брют в Лозанне, которую я согласился провести. Очередная идея Амандины. “Пойми, Гаспар. Это твое. Лучше тебя это никто не сделает”.
Придется попотеть.
Солнце вело себя точно так же, как накануне, оно разбросало первые лучи по крышам домов, обрамляющих площадь, и неожиданно повсюду разлилось мягкое тепло.
Я только что закончил скучную партию со стариком, не произнесшим ни единого слова. Обдумывая ходы, он непрестанно шевелил нижней челюстью, она словно жила самостоятельной жизнью и безостановочно двигалась, раз за разом описывая дугу, как будто старик что-то жевал пустым ртом. Собравшихся вокруг нас немногочисленных зрителей утомила его медлительность. Наконец он с трудом поднялся и покинул террасу “Вирджилио”, едва заметно кивнув в мою сторону.
Я расставил фигуры по местам, ожидая нового противника. Торговец фруктами, судя по всему, проникся ко мне симпатией. Он с восхитительной регулярностью сдержанно шутил в мой адрес.
– Приятно, наверное, когда игра заканчивается? – произнес он. – Нейроны – они такие, дорогой синьор, за ними нужен уход. Впрочем, не надо меня слушать. Рассуждаю о том, в чем ничего не смыслю.
В ответ я понимающе улыбнулся ему.
Я сидел, поставив локти на стол, подперев кулаками подбородок, и мои слегка притупившиеся чувства поначалу восприняли ее как неясный силуэт, расширенный складками просторной юбки или платья из шершавой светлой ткани. Ее большая сумка с длинной ручкой висела на спинке металлического стула напротив меня.
– Вы играете?
Я резко выпрямился.
– Ой, извините, кажется, я вас напугала.
– Нет, ничего, – промямлил я.
У нее был странный акцент, наверное, восточноевропейский. Ее распущенные волосы закрывали левую часть лица. Она изящным движением поднесла руку к виску, отвела волосы со лба и, обхватив пальцами густые пряди, закинула их назад, на затылок.
– Но вы, может быть, предпочли бы и дальше смотреть сны, – продолжала она на почти безупречном французском.
Я постарался скрыть удивление.
– Нет-нет. Можем сыграть.
Она села, немного подтянула вверх широкие рукава своей рубашки с рисунком из стилизованных бабочек и длинных древесных стволов.
– Ну, смотреть сны – это сильно сказано, – сказал я.
Она бросила на меня чуть насмешливый взгляд, аккуратно расставляя фигуры по центру клеток.
– Какие выбираете – белые или черные? – спросил я.
– Мне все равно. У меня под рукой черные, пусть так и будет. Вас это устраивает?
Я кивнул.
– Пять минут на ход?
– Договорились, – произнес я, выставляя часы и удивляясь ее самоуверенности.
И поставил пешку на d4. Она не задумываясь подвинула свою на b5. Это был странный ход, и если бы не ее ловкость в обращении с фигурами, я счел бы, что передо мной начинающая.
– Архаика, да?
– Скорее редкость, – пробормотал я. – Польский гамбит. Почти забытый.
– Да, – согласилась она. – Теперь он никому не интересен. После матча Петросян – Спасский в шестьдесят седьмом.
– В шестьдесят шестом, – поправил я.
На двадцатом ходу она обложила меня со всех сторон. Вдобавок ко всему, я существенно перебрал время. Она оставила центр, чтобы сосредоточиться на том, что я оценивал как матовую атаку. Я несколько раз поднимал глаза и поглядывал на нее. Она не отрываясь смотрела на доску.
Я сделал последнюю попытку, которую она после минутного размышления пресекла, пожертвовав слона на g7. Еще три-четыре хода – и ее победа стала неоспоримой. Я остановил часы и протянул ей руку в знак капитуляции. Ее раскрытая ладонь едва коснулась моей.
– Вы слишком рано сделали рокировку, – заметила она. – В этой позиции лучше было создать неопределенность относительно последующих перемещений вашего короля. Реванш?
Я чуть заметно кивнул.
