Лекарство от любви – любовь - Егорова Ольга И. (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
– Пойду хоть чайник поставлю, у меня, кажется, пряники есть, – ушел на кухню.
Кристина в ответ только кивнула, не отрывая влюбленного, почти совсем посветлевшего взгляда от кота.
На поиски спичек ушло минут пять. На поиски пряников – еще пять. Чайник на плите закипал ужасно медленно – газ стелился вокруг ободка конфорки тоненькой змейкой. Так почти всегда бывало ранней весной, когда на улице еще холодно, а центральное отопление уже отключено – все начинали спасаться газовой плитой, зажигая одновременно все конфорки и духовку в придачу. На всех желающих отогреться газа хватало с трудом. Электрического чайника у Германа не было, поэтому пришлось смириться с заторможенностью процесса и заняться изучением окрестных пейзажей, пытаясь разглядеть их в абсолютно черном проеме окна.
Четко были видны только звезды. Герман от скуки даже попытался посчитать их, три раза сбивался со счета и три раза начинал считать сначала. Полученная цифра «тридцать девять» символичной не показалась и ни о чем не говорила. Но время Герман все-таки убил – пока он изображал из себя звездочета, чайник успел нагреться практически до температуры кипения. Отыскав в шкафу с посудой вполне приличную, даже, кажется, хрустальную вазочку, он наполнил ее до верха шоколадными пряниками, выложив их красивой горкой. Поставил на поднос вазочку, две чашки, сахарницу, выложил чайные ложки – к этому времени чайник уже исходил паром. Немного подумав, налил в каждую чашку среднюю порцию заварки, плеснул кипятка и, осторожно ухватив поднос за бока, медленно направился в комнату.
В дверном проеме ему пришлось остановиться. На губах замерло что-то типа: «Прошу к столу», или «Ну вот, чай готов, извини, что так долго пришлось ждать…», или какая-то другая подходящая к ситуации фраза.
Потому что ни одна из этих фраз к ситуации никак не подходила. Кристина, переместившись с кресла на диван, лежала в обнимку с котом, поджав под себя ноги. И – спала.
И кот, доверчиво склонивший на плечо барышни свою лобастую, кремово-белую морду, спал тоже. Шоколадного цвета хвост свисал с дивана тонкой плетью.
Герман тихонько присвистнул: ну и дела!
За десять вместе прожитых лет хозяин наблюдал у кота такую щенячью покорность впервые. Диагноз не вызывал сомнений: кот влюбился. Или сошел с ума, хотя по большому счету это одно и то же.
Развернувшись на сто восемьдесят, он отправился с подносом обратно на кухню. Поставил на стол, отхлебнул из чашки горячего чая и снова подошел к окну – видимо, для того, чтобы выяснить, не пропала ли какая-нибудь учтенная им звезда и не появилась ли новая.
Звезд стало больше – это было видно сразу, без всяких подсчетов. На пятьдесят шестой звезде он сбился, но пересчитывать снова не стал. Вернулся в комнату, застал там прежнюю картину. Кот лежал, затаив дыхание, и таял в объятиях незнакомки. Оставалось только одно – достать из шкафа единственный имеющийся в доме плед и накрыть им сладкую парочку. Что Герман и сделал, с великой осторожностью, проклиная скрипучую дверцу. Впрочем, на скрип не прореагировал даже Степан, окончательно позабыв о своей кошачьей и в общем-то хищнической сущности.
Накрыв Кристину и небольшую часть кота пледом, Герман почесал затылок и отправился на балкон, где стояла раскладушка. Раскладушка, за сроком многолетней невостребованности, оказалась пыльной. Минут двадцать ушло на то, чтобы привести ее в порядок. Постельное белье нашлось быстро – еще накануне он забрал из прачечной три комплекта, а вот с одеялом были проблемы. Кроме пледа в доме только кожаная куртка на меховой подстежке, которую Герман носил зимой, могла выступить в роли одеяла. Непривычной для нее роли, но что ж поделаешь…
Герман достал куртку из шкафа, бросил сверху на постель. Выглядело все это удручающе, но не идти же теперь ночевать к соседям?
В последний раз вернувшись в комнату, он пожелал спокойной ночи – телефонному аппарату, капризной «машине желаний», которая в этот вечер проявила к нему минимум благосклонности; коту, влюбленному в Кристину, самой Кристине, которая, наверняка завтра будет очень долго удивляться и извиняться…
Выключил свет и закрыл дверь поплотнее. Вернулся на кухню, допил остывший чай и лег на раскладушку, которая отчаянно заскрипела под ним. Снова подумал, пытаясь распределить сомнительное тепло кожаной куртки на все тело: ну и дела…
И почти сразу забыл – и про предателя-кота, который десять лет спал с ним на одной подушке, и про скрипящую раскладушку, на которой было так неудобно, и даже про звезды, которые равнодушно взирали из окна на всю эту идиллическую картину. Закрыл глаза и снова увидел деревья в парке. Услышал шум дождя и серебряный звон колокольчиков и заснул почти сразу, зная совершенно точно, что тот сон, который преследовал его в течение долгих лет, в эту ночь ему не приснится.
Песок под ногами был холодным и вязким.
Это был даже не песок, а какая-то иная, неизвестная субстанция. Она имела цвет песка – испанский, медно-желтый цвет, запах песка – запах тысячи ветров, пролетающих над морем. Но этот песок, песок из ее сна, был мертвым.
Он не отражал света солнца, которое слепило глаза, и не впитывал в себя тепло этого солнца, которое жгло кожу, покрывшуюся от жары прозрачными бусинками пота. Песок, как и все вокруг, включая нещадно палящее солнце, был мертвым.
Она шла по песку, с трудом различая вдалеке полосу горизонта. Силы покидали ее, и это было самое страшное. Она чувствовала – еще пять – десять шагов, и она больше не сможет идти, она упадет на песок и позволит ему засыпать себя, отдаст в плен мертвой неподвижности руки, ноги, все тело. Она станет такой же мертвой, как и песок, как странное солнце, теперь уже отливающее багровым светом. Она сама превратится в песок, так и не дойдя до спасительной кромки берега, и, став песком, навсегда забудет о прошлом. Песок залепит глаза, лишив зрения, он проникнет глубоко внутрь, лишив памяти, чувств и ощущений…
Силы покидали ее. Наконец она упала на песок, широко раскинув руки и зажмурив глаза. Легкий, почти не ощутимый порыв ветра подхватил горсть мертвого песка и бросил на лицо. Кристина попыталась поднять руку, чтобы отряхнуть лицо, но рука не поднималась – ветер, ее ласковый могильщик, уже позаботился об этом. И еще одна горсть песка – на лицо, приходится вдыхать песок в легкие, потому что теперь он заменяет ей кислород. Она чувствует, как хрустящие песчинки спускаются вниз, легко рассредоточиваются в дыхательных путях, покрывая их изнутри искусственной позолотой. Дышать песком трудно, она еще не привыкла к этому, кислорода мучительно не хватает. А ветер знает свое дело – еще горсть песка, еще. Теперь песок скрипит на зубах, тихонько стекая вниз по пищеводу, песок притворяется жидким, прохладным и легким – она пьет его с жадностью.
Откуда-то издалека раздается сигнал тревоги – короткий гудок. Она уже слышала его раньше, только никак не может вспомнить, где это было, – песок уже проник в память, он уже успел заблокировать самые важные ее ячейки и теперь стремится пробиться дальше, чтобы заполнить собой все то, что еще осталось…
Снова все тот же настойчивый гудок. Нет, она уже не помнит. Она не знает, что это может значить. Все это теперь уже не важно…
Блаженный момент отделения души от тела наконец наступает. Невесомая, она поднимается вверх и видит прямо под собой маленький холмик, едва различимый на бескрайнем медно-желтом пространстве мертвого песка. Он тает – с каждым прикосновением ветра становится все более гладким. Ветер подхватывает ее и опускает вниз, рядом с исчезающей могилой собственной плоти – видимо, давая возможность попрощаться. Она благодарно кивает в ответ. Опускается, снова чувствуя леденящее прикосновение мертвого песка. Теперь этот холод ее уже не пугает, не кажется устрашающим.
Она опускается вниз. Песок вдруг становится прозрачным. Хрустальным, чистым, как слеза, и абсолютно прозрачным. Теперь ей удается разглядеть девушку, которая лежит под песком. Ее лицо, волосы, глаза и тонкие кисти рук, сложенные на груди.
