Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня (читаемые книги читать .txt) 📗
А я училась жить — пустой и серой оболочкой. Без души.
Именно так — как скучнейшее существо, серое и никчемное, меня восприняли новые знакомые в студенческом окружении. Абсолютно все, от девочек-соседок по комнате до однокурсников и преподавателей. Их удивление с примесью разочарования объяснялось еще и тем, что моего появления в университете ожидали — всем было интересно увидеть человека, которого не просто приняли без конкурса, но еще и денег приплатили.
Среди первокурсников гуляла достаточно противоречивая информация о моем прошлом: одни утверждали, что я круглая сирота, выбившаяся в люди исключительно собственными силами. Другие — что я из очень обеспеченной семьи, и никогда ни в чем не знала отказа. Всем не терпелось выяснить правду непосредственно из первых уст, но я, равнодушная к всему на свете, лишь отвечала: "Думайте, как вам больше нравится", чем только подогревала подозрения.
После первого месяца моего более чем заурядного поведения народ дружно решил, что все как обычно, и эти "честные" конкурсы — одно вранье. В том, что выигрыш в программе был куплен мне могущественным папашей-чиновником, никто больше не сомневался. Двое бывших коллег по лагерю, также попавших на курс и получивших льготу при поступлении, теперь демонстрировали оскорбленное достоинство и при моем появлении начинали театрально шептаться: "Вот бы и нашим родителям столько денег!"
Я не спешила опровергать эту версию. Мне действительно было все равно, и я не стремилась понравиться новым "друзьям". Зато за ними было интересно наблюдать, как за разноцветными рыбками в аквариуме, когда делать было нечего и мозг хотелось чем-нибудь занять.
Если бы я могла полноценно удивляться, то, наверное, поразилась, насколько мои недавние представления о новом коллективе оказались далеки от правды. Еще год назад я мечтала об обществе смелых, свободомыслящих людей, творческих и дерзких, а на деле — будто бы попала в свой прежний класс. Только масштаб происходящего был посолиднее.
Да, на потоке нас было не двадцать, а около двухсот человек. И посещали мы не уроки, а семинары и лекции, но все знакомые герои были тут как тут. Привычные отличники-зубрилы всегда садились в первых рядах амфитеатра и с фанатичной готовностью конспектировали каждое слово преподавателя, даже если тот, прерывая лекцию, начинал свободно обращаться со студентами.
На галерке, где обосновались хулиганы и разгильдяи, было шумно и весело. Часто оттуда раздавались сдавленный смех и даже чавканье: потенциальные двоечники поедали собственные завтраки и обеды, запивая их газировкой, а самые отчаянные — пивом или портвейном, ни капли не стесняясь того, что находятся в аудитории.
Основная студенческая масса, затесавшаяся между этими двумя крайностями — прогульщиками и ботанами — казалась более пестрой, но, все же, не представляла собой ничего нового. Здесь были свои негласные предводители, типа Гошки Авдеенко, а также их вечные приятели, любившие пускать пыль в глаза и важничать перед девчонками. Были признанные королевы, привыкшие решать все проблемы одним взмахом невообразимо-длинных ресниц и блестящих русалочьих волос. На пятки красавицам традиционно наступали подружки-конкурентки, мечтавшие отбить самых перспективных женихов. Были и серые мышки, юркие и проворные, осознающие превосходство королев и ведущие борьбу за внимание своими, проверенными методами — активностью, старательностью и чрезмерным рвением услужить-понять-посочувствовать.
По представительнице каждого из кланов я получила и в соседки по комнате.
Очень серьезная и сознательная Соломия Радчук, озабоченная глобальными проблемами держалась, как и я — особняком. На лице ее, несмотря на юный возраст, уже лежала печать скорби за судьбу мира, родного государства и демократического общества в целом. Никто никогда не видел Соломию сидящей без дела. Сразу же по прибытии в столицу она подалась в ряды ультра-правой молодежной организации и все свободное от зубрежки время проводила за рисованием политических плакатов. Все они начинались со слов "Доколе?!" или "Позор!", естественно, кого-то или что-то изобличали и занимали слишком много места в нашей тесной комнатушке, вызывая всплески возмущения со стороны других обитательниц.
Больше всех ненавидела подобные проявления гражданской сознательности Анечка Полонская, в системе координат которой Соломия занимала промежуточное место между ковриком и дверной ручкой. Полная противоположность нашей патриотке, Анечка презирала скучное морализаторство и занудное разглагольствование. По ее твердому убеждению, жизнь должна была походить на нескончаемую череду вечеринок и праздников, в лучах которых она могла бы блистать, великодушно принимая обожание многочисленных воздыхателей.
За первые несколько недель учебы от одного взгляда ее миндалевидных, васильково-синих глаз успели потерять голову многие перво- второ- и даже третьекурсники. Все они были рады услужить и помочь, в том числе материально. Анечка вовсю пользовалась их щедротами, мастерски ранжируя поклонников по принципу полезности. Только благодаря ее стараниям на столе у нас всегда были хороший чай, масло, и свежие фрукты. А от многочисленных шоколадок и коробок конфет ломились полки даже наших тумбочек — в ее уголок эти сладкие подарки уже не помещались, а жадной звезда потока никогда не была. Она всегда знала, что завтра все равно получит что-нибудь новенькое, да еще лучше прежнего.
Соломию от Анечкиного пустопорожнего прожигания жизни колотило и трясло. Пару раз она пыталась провести с ней спасительно-феминистические разговоры на тему "Как отринуть мужское рабство с их унизительными подарками". Звезда потока реагировала на подобные беседы звонким смехом, пихала в открытый рот оппонентки очередную конфетку и советовала привести в порядок ногти. Или завести любовника.
Потерпев полное фиаско в попытке вывести к свету еще одну заблудшую душу, Соломия повесила на Анечку ярлык легкомысленной бабочки, ослепшей от соблазнов большого города, категорически отказывалась угощаться ее деликатесами, называя наши вечерние посиделки за чаем с бутербродами пиром во время чумы. Анечку эта ситуация ни капли не беспокоила, любви и обожания ей и так хватало. Кроме того, под рукой всегда была подружка и преданная поклонница, Яся Яблуневская, которая занимала последнее, четвертое место в нашем скромном жилище.
Чем-то неуловимо напоминая свой идеал — великолепную Анечку, Яся, тем не менее, отличалась от сообразительной красотки. Да, она была почти так же миловидна и напоминала скорее куклу, а не человека — хрупкая, трогательная, с розовыми щечками и ясным взглядом, в котором время от времени если и читалась одинокая мысль, то очень странного, сюрреалистического толка.
Это она, умилительно хлопая ресницами и смущенно улыбаясь, поразила лектора рассказом о том, как Пабло Пикассо рисовал портрет Наполеона Бонапарта во время Великой Французской революции. Видавший виды преподаватель истории пошатнулся за кафедрой, а вся аудитория взорвалась громоподобным смехом. С тех пор к смелой студентке приклеилось прозвище Яся Пикассо, которое она носила с гордостью, ибо считала его гламурно-французским.
И, тем не менее, эта очаровательная "француженка" ухитрилась набрать на вступительных экзаменах сто девяносто баллов из двухсот возможных. Поговаривали, что ее заботливому папе, очередному поэту, известному в масштабах родного города, пришлось наваять и лично исполнить немало хвалебных од важным персонам, параллельно подтверждая искренность собственных намерений многозначительным шорохом купюр. И все для того, чтобы пристроить дочку в приличное заведение. Отец, знакомый со спецификой мышления Ясочки, давно не питал надежд на ее блестящее будущее в мире современной журналистики. Один из самых престижных ВУЗов страны был выбран с прицелом на круг общения девочки, в котором та смогла бы прекрасно адаптироваться и выбрать себе жениха побогаче. В этих способностях дочери Яблуневский-старший никогда не сомневался.
