Сестра милосердия - Колочкова Вера Александровна (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
– Ага…
– А мне? – поднял на Таню веселые глаза Павел. – Мне тоже можно на пироги? Я тоже хочу!
– Ой, да пожалуйста! – засияла Таня ему навстречу так радостно, что тут же себя и одернула – вот же деревня! Нельзя так откровенно радость свою выражать, прямо неприлично как получилось… Да еще и краска свекольная ударила по щекам, закипела огнем смущения. Вот и стой теперь перед ним смешной матрешкой, глаза в пол опустив, раз сдерживать не умеешь порывы свои простодушные…
– Тань, спасибо тебе, – тихо поблагодарил Павел, – так меня выручила, сама не знаешь… Вот, возьми, Тань…
– Что это? – уставилась она в недоумении на денежные купюры в его руке. – Ты чего это, Павел? С ума сошел? Зачем?!
– Ну как это – зачем? Говорю же – выручила меня сильно! А ты как хочешь? Чтоб я спасибо сказал и ушел навеки?
– Ну да… То есть нет, не навеки… Не знаю… Ой, чего это я… Да ну тебя, запуталась! – рассмеялась она вдруг легко. – В общем, убирай свои деньги к чертовой матери, понял? Мы с бабкой Пелагеей твоего Гришука за просто так полюбили, а не за деньги! И еще его привози, если приспичит вдруг с отъездом каким. И просто так тоже. Просто в гости…
– Ладно. Спасибо. Спасибо вам, конечно, – неловко затоптался в прихожей Павел Беляев, улыбнулся виновато и неуклюже. И вовсе он в этот момент не походил на мужика из телевизора, как Тане вдруг показалось. Мужик как мужик – скромный, растерянный… – Гришук, прощайся давай да поехали домой, – весело обернулся он к Грише, небрежно запихивая деньги в карман куртки, – я устал, как собака, прямо из аэропорта к вам рванул…
– Не плачь, Пегги… – жалобно задрожал голосом Гриша, обнимая старуху за сухой стан тонкими ручками. – Ну не плачь. Я правда буду приезжать к тебе, часто-часто. И скучать буду…
– Да я не плачу, Григ, – хрипло проговорила бабка Пелагея и всхлипнула, исказив на этом последнем всхлипе красивое, придуманное себе мальчишкой имя практически до неузнаваемости. Не звонкое да нежное Григ у нее получилось, а глухое да грубое – Хрыг… Смешно. Павел и Таня даже прыснули потихонечку, но рассмеяться вслух не решились – проявили обоюдную деликатность.
– Ну все, дамы, пока! Пошли мы, – потянул мальчишку к выходу Павел. – Поздно уже, а нам еще в школу собраться надо. Каникулы-то кончились! Еще раз спасибо вам, всего доброго…
От звука захлопнувшейся двери бабка снова всхлипнула протяжно и тоненько, ушла доплакивать свое горе на кухню. Таня подошла к небольшому зеркалу в прихожей, взглянула на себя настороженно – чего это с ней? В такое смущение сама себя ввела, когда Павлу Беляеву дверь открыла, что прямо куда с добром…
И сердце до сих пор неровными толчками колотится, как у малолетки влюбленной. Оно и понятно, конечно, оно и не грех в такого мужика влюбиться, только ей-то это зачем? С таким же успехом, например, можно в кого-нибудь и впрямь из телевизора влюбиться да сидеть таять себе потихоньку перед экраном. В Андрея Малахова, например. Или во Владимира Соловьева. Они же оттуда, из телевизора-то, ни румянца ее свекольного не разглядят, ни глупых восторженных глаз, ни округлостей природных деревенских… Нет, зря она так засмущалась перед ним, перед Павлом Беляевым. Еще подумает чего – смеяться будет. Хотя и не до смеха ему, похоже. Видно, что переживает сильно предательство этой… Жанны своей, будь она неладна. И чего бабе еще от судьбы надобно, вот кто бы объяснил это ей, глупой Тане Селиверстовой? И красота у нее есть, и жизнь интересная да богатая есть, и муж у нее Павел Беляев, да еще и рыжий Гришук с ясными синими глазами к ней в жизнь подарком свалился… Море-океан счастья, и с верхушечкой даже. А она взяла и ушла. Обездолила обоих мужиков. Зачем? Глупая, что ли… А может, и не глупая, может, заелась просто. Большим счастьем, наверное, как и большими деньгами, запросто объесться можно. А сытый до отвала человек про голод забывает. И про то забывает, что в настоящем голоде хлеб да вода – уже и есть счастье…
Таня улыбнулась грустно своему зеркальному отражению, провела рукой по гладко зачесанным кверху волосам. И впрямь, надо хоть челку какую на глаза вырезать, что ли? И косметику, может, купить… Тушь там, помаду… Хотя сейчас-то чего уж об этом думать – раньше надо было! Знала ведь, что Павел Беляев за Гришуком сюда через неделю заявится, могла б и подсуетиться. Вышла встречать его в старом халате – идиотка… А в шкафу, между прочим, целый чемодан с Адиными французскими подарками нераспакованный стоит! Могла б и кудрей себе накрутить, и приодеть чего-нибудь такое, шикарно-заграничное… Жанну хватило ума глупой назвать, а сама-то еще глупее оказалась! Хотя с другой стороны – чего уж себя корить попусту… Толку от этих кудрей да нарядов все равно никакого – смех только один. Пень лесной как ни наряжай да ни раскрашивай, он все равно пнем и останется…
Махнув рукой, она вздохнула протяжно да улыбнулась сначала грустно, а потом и повеселее – надо идти на кухню, бабку Пелагею в чувство приводить. Сидит, льет слезы на пустом месте… Не в чужие же люди Гришука отправила, а к отцу все-таки! Это бедный Отечка сейчас неизвестно где да с кем, а с Гришуком что ж, с ним все ясно. Гришука сейчас никого и счастливее нету – он с Павлом Беляевым каждый божий день рядом… Ничего, скоро и бабке не до слез будет, такую она ей заботушку подкинет – всхлипнуть лишний раз времени не найдется!
Глава 20
Весна пришла в город в один день будто. С утра зашпарило бойкое апрельское солнце, навело свои порядки, как шустрая невестка-молодуха в дому у замшелой свекровки. В один миг просохли тротуары, и замерли в ожидании земных соков деревья, и потянулись голыми пока ветками к чисто промытому небу. А с утра и дождичек чуть-чуть крапнул, дохнул озоном на город, зимнюю пыль к земле прибил. Таня с работы вечером шла – уже и улиц знакомых не узнавала. Вот же хорошее дело возобновили с прежних времен – апрельский городской субботник проводить! Забавно так – выходят чистенькие дядечки с гладкими ручками, берут метлы да лопаты в руки и убирают с улиц зимний мусор около своих контор. А про дамочек и говорить нечего – тут уж особая песня, шибко страдательная. Стоит, бедная, на шпильках, машет метлой туда-сюда, а на лице отстраненность и сплошное оскорбление черным по белому прописано: за что вы, мол, со мной, люди добрые-начальники, так жестоко? Зато чистота кругом какая – глаз радуется! Самой же потом и приятнее будет по чистому тротуару каблучками стучать, чего оскорбляться-то! Подумаешь – метлой по асфальту махать. Не лопатой же в коровнике, где навозу по колено…
Вот пройтись бы потихоньку по этой чистой улице, в небо бы поглядеть да на солнце пощуриться! Хорошо бы, конечно, да только некогда. Бабка на работу ей позвонила, сказала, Гришук придет. Выпросился у отца, говорит, в гости на целый вечер. Игру, говорит, новую привезу… А про Павла ничего не сказала. А вдруг он тоже на пироги зайдет? Обещал же в прошлый раз…
Таня улыбнулась своим мыслям и припустила было бегом по тротуару, но вовремя и одумалась. Нельзя ей сейчас бегать-то – растрясет еще, не дай бог, свою драгоценность, наличие которой уже и врач ей подтвердил, и ультразвуковое исследование сомнений никаких не оставило. Будет, будет у нее ребеночек! Господи, сколько счастья кругом – с ума же сойти можно. И весна, и солнце светит, и улица чистая, и Гришук в гости придет, и Павла Беляева она увидит, может быть… Хоть на пять минут, да увидит…
Получилось не пять минут. Получилось этих минут гораздо больше, потому как Павел и впрямь потребовал обещанных раньше пирогов да борща, и за стол с ними сел, и бутылку вина вытащил, и торт с собой привез, и конфеты всякие. А уж как бабкин борщ они с Гришуком наворачивали – точно за ушами пищало. Бабка даже всплакнула опять, на них глядя – без бабы в дому живут, горемычные… А потом Гришук увел ее новую игру показывать, и остались они с Павлом вдвоем за кухонным столом, и опять Таня сидела и смущалась, и боялась на него глаза поднять. А когда подняла – вздрогнула сильно. Потому что смотрел он на нее очень уж внимательно, странно смотрел, изучал будто. И молчал. Грустно очень молчал, безысходно как-то, Таня аж поежилась. И вообще – чего ее изучать так пристально? Не надо ее изучать, она и так вся на виду – какая есть, такая и есть, лучше не станет…
