Лизонька и все остальные - Щербакова Галина Николаевна (читать книги бесплатно полностью без регистрации .TXT) 📗
Ниночка крикнула от самой калитки:
– Чего заглядываете? Я – хозяйка.
– Ты уже тут не хозяйка, – поправила ее Леля. – Государство тебе дало полную компенсацию.
Человек легко сбежал с крыльца и пошел им навстречу. Был он весь такой не по-нашему мягкий и чистый. Кто из них первый подумал это слово – «не по-нашему»? Они потом спорили. Леля: у меня на иностранцев нюх, я их воспринимаю кожей. Озноб – не наш. Ниночка: наши не улыбаются. Наши сразу – официальный вид; пакость делают – а вид официальный. Мочатся – а вид как на трибуне. Леля: откуда тебе знать это? Ниночка: я любого человека вижу, какой он, когда сам-пресам. В сортире там, или в ванной. Леля: фу! Ниночка: ничего подобного. Это интересно.
Но это было потом. Пока же они шли от калитки, а шерстяной шел им навстречу, сняв, между прочим, светлую мягкую шляпу и оголив розовый череп.
– Я ищу Нину Дмитриевну, – сказал он.
– Ну, нашли, – ответила Ниночка. – Дальше что?
Между ними было четыре Лелиных шага и три Ниночкиных. Между ними лежали ржавая труба и кусок кирпича, который еще осенью был брошен Ниной в чужую собаку, между ними торчали черные с зимы ветки сирени, между ними низко пролетел воробей, у которого была своя жизненная трасса.
Они втроем составляли треугольник, вершиной которого был этот в красивом шерстяном, пальто, а сестры тулились в углах основания. Они не знали, что связаны не только геометрией, но Леля просто унюхивала провокацию, а Ниночка лихорадочно соображала, какая пакость может быть от этого не нашего человека, который ее ищет.
– Нина и Леля? – спросил человек.
– При чем тут я? – взвизгнула Леля. – Я с вами абсолютно не знакома. Абсолютно.
– Уу! – сказал человек. – Уу! Девочки!
– Тьфу! – воскликнула Ниночка. – Тьфу! Ты что ли, Иван?
Так вот прямо посреди уже почти ничейного, с точки зрения Лели, и ее собственного, с точки зрения Ниночки, двора возник Иван Сумской, без вести пропавший солдат, отец Лизоньки и Розы, спортбосс из Канады, призванный на родину всемирной олимпиадой и говоривший сейчас «уу», как он говорил в тридцать седьмом, когда посадили в допр Дуську.
– А я все думала, что бы мне надеть покрасивей, – сказала Ниночка. – Как чуяла! По-моему, я при полном параде! – И она притопнула сапогом сорок третьего размера.
– Я тебя в любом бы узнал, – смеялся Сумской. – Вашу породу нельзя не узнать. Глаз у вас – у-у!
– Вы откуда? – спросила Леля. – Извините, конечно, что вторгаюсь.
– Калгари, – произнес он не на наш манер. И добавил: – Канада, девочки.
– Ну, я пошла! – сказала Леля, но не пошла – побежала. В этой стремительности убегания было столько неестественности, столько жалкости, что Ниночка решила даже ее защитить.
– Дела у нее. Так что ты, Ваня…
«Что – Ваня» она не сказала, потому что вдруг поняла, что слов не знает, какими ей с ним пользоваться. Не скажешь же: от тебя, чумовой мужик, побежала наша Леля, потому что ты теперь иностранец, Леля вас всех на дух не выносит, враждебная вы нам всем система. Она со своим придурошным кэгэбешником пудрит всем мозги, что во время олимпиады лучше на улицу ни ногой, потому как всякое может случиться.
– Имей в виду, – говорила Леля, – никакой торговли на рынке. Тебе могут подсунуть меченые доллары.
– Я полоумная? – спрашивала Ниночка.
– Их хитрости нет предела, – вздыхала Леля. – Ты плохо знаешь жизнь.
Теперь Ниночка в этом убедилась. Она действительно плохо знает жизнь. Вот стоит сейчас в своем бывшем огороде с бывшим мужем, одета черт-те в чем, а он, как куколка, а надо бы – наоборот, думает о Леле и о том, что теперь у бедняги могут быть неприятности по работе, хотя какие неприятности по работе могут быть у пенсионерки? Пенсии вроде не отнимают? Но Леля – персональная, персональную часть отнять могут. Вполне! Ай, ай, ай, нашел время, когда припереться шалопутный Ванька. Канадский гость.
«Сейчас я его турну раз и навсегда, – подумала Ниночка. – Чего это он явился?»
Но почему-то стала развязывать платок. Дальше пошло несуразное. Пока общупывала узел на голове, пока растягивала концы, пока тащила платок на затылок, пошло-поехало время вспять, стали набухать в ней совсем засохшие почки. Вспомнилось, как грызла она кончик подушки, когда не пришел ночевать Ванечка, а у Лизоньки простуда была, кашель, как она злилась на девочку, на ее детскую немощь, а тут, как назло, в соседней комнате родители – старики! – заходились с этим делом, решили, что все уже спят. Хотелось всех убить. Всех! Такое было чувство. А потом Лизу вырвало в постель, и они все к ней побежали, и Ниночка все старалась не смотреть на отца и мать, а мать просто лезла в глаза с расквашенным любовью ртом и шальными молодыми глазами. А этот – этот! – что стоит сейчас в огороде, пришел к утру, и от него пахло чужими духами, и она его не пустила в свою постель, и он потоптался, потоптался и сказал:
– А может, это и правильно! – И выдернул из-под кровати свой чемоданчик – картон с металлическими уголками.
И хотя она всем-всем говорила, что сама его выгнала, а он – надо отдать должное – не спорил и даже как бы соглашался, да, мол, выгнала жена, выгнала, на самом деле чемоданчик Иван рванул сам. До сих пор Ниночка так и не знает, от кого он к ней тогда пришел. Евы еще не было. Ева приехала позже. Подумать теперь, при чем тогда была она? Но именно Еве ничего не простила, а промежуточных женщин – как и не было. Ева ходила тогда просто с запрокинутым от гордости лицом, а когда они встречались ненароком в магазине, Ниночка тоже закидывала назад голову и делала насмешливое выражение, и начинала громко говорить о чем угодно. До сих пор, оказывается, жил в ушах этот ее фальшивый голос. Никуда не делся.
В общем, размотавшись вместе с платком, прошлое поставило Ниночку в состояние справедливого негодования и полной готовности к отпору.
– Ну? – сказала она, глядя прямо в выцветшие рыжие глаза Ивана, и возликовала, когда увидела, что глаза эти предательски набухают слезой. – Ну? – повторила.
– Значит, Евочка погибла, – не то спросил, не то утверждал он, а за секунду до этого Ниночка решила, что он, следуя своей подлой хитрой натуре, будет спрашивать про Лизоньку, и она ему выдаст, каким замечательным человеком выросла Лизонька в его полное отсутствие, и даже, слава Богу, пишет умные воспитательные книжки. Этот же спросил про Еву. Но если тебя интересует отношение немцев к евреям, чего ты пришел с этим ко мне? Я-то тут при чем? Хотелось так и сказать: я-то при чем, ты что, фашистов не знаешь? Ты хоть слышал в своей Канаде, как они поступали на оккупированных территориях?
– А ребенок тоже? – тихо спросил Иван. – Тоже?
– Господи! – крикнула Ниночкина душа. – Господи! Куда ж это может завести человека злость, если она, Ниночка, черт-те о чем думает?
– Что значит тоже? – закричала она. – Что значит тоже? Розочка, слава Богу, жива и здорова. Наша она…
Тут они, можно сказать, неожиданно для самих себя кинулись друг к другу, и Ниночка зашмыгала носом в нежнейшую и мягчайшую шерсть пальто, а Иван, канадский житель, вдохнул запах Ниночкиных волос и обнаружил, что запах ее никуда не делся и он хорошо помнит его, и повел его этот запах, повел, и уже с ним случилось то, что было недавно с Ниночкой, понесло его вспять, в молодость, в довойну, в их общую жизнь, а Ниночка это время как раз оставила – получилось, что вместе они во времени не встретились. «Надо человека в гости пригласить, – думала Ниночка, – Розу вызвать. Конечно, мог бы он и про Лизоньку спросить, но нельзя от Ивана Сумского требовать многого. У него больше одной женщины в сердце зараз не помещалось, другое дело, что этих отдельных разов у него было навалом… О чем это я? Лизонька – ведь его дочь. При чем тут женщины и их количество?» А Иван возьми и достань из нагрудного кармана малюсенькую Лизонькину книжку.
– Вот! – сказал. – Умница какая у нас выросла.
И снова Ниночка кинулась ему на грудь, уже потому что плохо о нем подумала, а потом старательно чистила ему лацкан «от соплей». «Да брось, – говорил он. – Пусть сохранятся». – «Ну да! Этого еще не хватало. Носить мои сопли…» – «Твои же!» – «Ваня! Я, между прочим, замужем!» – «Знаю». – «Ну и не закидывай свои штучки». – «О чем ты, Ниночка, Господь с тобой». – «А то я тебя не знаю! Ты ведь уйди-вырвусь». – «О! Я забыл это твое замечательное выражение – уйди-вырвусь. Нигде так не говорят, как в России…» – «Ваня! Пошли! Стоим на огороде, как два пугала».
