Танец страсти - Поплавская Полина (чтение книг txt) 📗
Малин вспыхнула и кивнула.
Почему он так уверен, что она скоро увидит Йена? Девушка улыбнулась собственной мнительности: сейчас ее соседа занимают совсем другие вещи, и ему не до выводов о ее личной жизни. Зачем, кстати, он к ней заходил? Рассказать о том, что ему удалось расшифровать? Но это совсем не в духе Юхана — говорить о работе, которая не закончена. Нет, наверно ему просто некуда было больше идти. Малин вспомнила голос Улофа, у которого Юхан жил, пока его квартира ремонтировалась. Наверняка Улоф — предупредительный, доброжелательный человек, но вряд ли он готов поверить во все эти небылицы со снами и покушениями. Она единственная, кто мог его выслушать. А она…
Девушка уже направилась к двери, но, представив себе, как догоняет Юхана на лестнице или звонит ему в дверь, остановилась: что она ему скажет? Что вообще она может сделать, чтобы помочь ему? Кинуться на шею? Взять за руку и гладить его по голове, как маленького ребенка? Для него это означало бы полное поражение! Остается только ждать… Ждать чего?
Она медленно добрела до кресла и забралась в него с ногами, подтянув колени к подбородку. Ей стало зябко, и плед, который она набросила на себя, не грел — дрожь пробивалась изнутри. Впервые после смерти родителей Малин столкнулась с этим непереносимым чувством собственной бесполезности. Зачем нужно жить, если не можешь спасти от беды близких людей? Можно сколько угодно раз повторять себе, что судьба, одиночество и смерть у каждого свои — это не избавит от грызущей сердце тоски, не прогонит прочь страх, не сделает тебя сильнее. Малин давно знала про себя, что плохо обучена каким-то специальным кульбитам мысли и совести, которые превращают ребенка во взрослого человека и позволяют достойно пережить трагедию, чтобы двигаться дальше. Если с Юханом что-то случится, ей будет не избавиться от вины за собственное бездействие.
Что он рассказывал? Если бы Малин услышала эти истории от кого-нибудь другого, то сочла бы их бредом воспаленного воображения. Но она слишком давно и хорошо знала Юхана, чтобы не понимать, что он говорил правду, пусть в нее и трудно поверить. Совпадения? Никогда в жизни она не слышала, чтобы кого-нибудь преследовали подобные совпадения. Бред, мистика, чертовщина, но Малин верила, что ее соседу действительно угрожает серьезная опасность. От кого она исходит? Странные слова насчет Йена никак не шли у нее из головы, заставляя сомневаться то во всем, что наговорил Юхан, то еще хуже — в том, что она знала о Йене.
Задремавший за столом старик проснулся от боя часов. Пробуждение не принесло облегчения. Где-то под веками осталось видение из тяжелого, словно бы чужого сна: в сером, смутном тумане — не тумане даже, а мглистой ледяной взвеси — мечутся страшные тени, заслоняя бледный свет, а из непроглядного сумрака смотрит знакомая львиная голова. Вот тяжеловесный нос корабля приблизился вплотную, так что можно различить резные фигуры по бортам — в точности как те, что он рисовал накануне, но что-то в них неуловимо изменилось… Корабль словно бы ожил, римляне грузно переступают с ноги на ногу, очнувшись от смертного сна. Буреус видит, что нависшее над ним днище состоит из какой-то слоистой трухи. Чешуйки трутся друг о друга, издавая треск, непереносимый для уха… Он ужаснее звуков битвы, стонов раненых и воя ветра, разрывающего небеса! А с верхних палуб вторит пронзительно-тоскливый хор, и то, что кроется за его звуками, недоступно пониманию: так петь не может ни одно живое существо. И Буреус с ужасом замечает, что римляне прислушиваются к этим звукам, а вот уже они начинают вплетать в этот потусторонний хор и свои голоса. Господи, твоя сила! Избави от демонов!
Но видение не проходило. Стало быть, эти тени с корабля — старше, главнее Всеблагого и Милосердного? Ужас не давал ученому продохнуть и не позволял отогнать от себя эту невозможную мысль. И тогда страшная догадка пришла на смену видению. Старик застонал: он же сам записывал за рассказчиком стих, в котором содержалось предсказание. Как он всегда восторгался поэзией безвестных скальдов, чья фантазия породила столько миров и чудищ! И вот одно из этих чудищ перед ним. Нагльфар, корабль мертвецов, пришел, чтобы приблизить конец мира и гибель богов!
Догадка рассеяла призраки сна: корабль, льдистая вьюга, шум сражения, несущийся отовсюду, растаяли, как комки снега, брошенные в кипяток, и предметам в комнате стали возвращаться привычные очертания: вот стол с эскизами, вот портрет Густава Адольфа, собственноручно пожалованный королем старому учителю, вот свеча, оплавленная почти до основания. То, что он только что видел, — морок, дремотное видение… Но озноб не проходил. Буреус подумал, что заболевает, а кто знает, чем в его возрасте может обернуться обычная простуда?
Позвав слугу, с его помощью старик добрался до постели. Слуга принес горячего вина, приложил к зябким ногам ученого грелку, укрыл его двумя одеялами, но дрожь не унималась, а в темном пологе над кроватью все мерещились тени из им самим записанных сказок. Нет, это не сон, не сказки, нашептывал ему настойчивый голос внутри, это истинная правда — все живое должно погибнуть.
В тяжелом полузабытьи старик лихорадочно искал способ предотвратить беду. Он уже не сомневался, что сумасшедший крестьянин, которого он вечером выпроводил ни с чем, хотел предупредить его и, может быть, знал, где искать спасение. Буреус корил себя за то, что не сумел понять его слов: королевская дубовая роща, “могучий ясень среди дубов”… А крестьянин говорил о дереве, что срубили для “Васы”, и это дерево — верхушка Мирового Древа. Построенная из него лодка превратится в Нагльфар — вот что хотел сказать ему этот человек, и Буреус должен был понять его, он единственный, кто мог понять… Но крестьянин сгинул с порога его дома и унес с собой знание, за которое ученый уже готов был отдать все. И где искать его теперь?
Но он должен найти выход. Невозможно, чтобы красавец “Васа”, гордость королевского флота, отправившись к чужим берегам, однажды вернулся, неся с собой смерть и разрушения. Думай, старик, думай, тебе никто больше не поможет. Как найти вечный ясень в бесконечных рядах бревен и обструганных досок? Лесорубы — те не распознали ничего необычного, спилили дерево, верно, приняв его за дуб. Значит, древесина его не похожа на обычный ясень? Неужели придворный ученый опустится до того, что позовет на помощь колдунов-язычников из глухих деревень? Ведь если об этом прознают духовные власти, его не спасет и сам Густав Адольф. Но чего ему, старому человеку, страшиться? Умрет он в тиши своей спальни от десятка болезней, что мучают его все более жестоко, или в застенке — какая разница! Почет, позор — их не унесешь с собой в могилу!
…Но есть ли теперь колдуны? В сказания языческих времен не верили даже те, кто, закатив глаза, нараспев читал ему длинные саги о похождениях богов и героев. Или старались его убедить, что не верят? Ведь откуда-то взялся этот крестьянин. В любом случае на поиски понадобится время, а корабль через два месяца будет спущен на воду.
Лихорадка не давала сосредоточиться, воскрешая в памяти старика то образы старинных лодок викингов, то вид заснеженного дремучего леса, то отрывки из посланий старинных приятелей, в которых описывались бесконечные интриги королевских дворов Европы. Все это не то, что нужно, пустяки, захламляющие любую, даже самую достойную жизнь. Вот письмо из Копенгагена, от старика Гуттенхаймера, немца, давно осевшего во Франции. Сообщает о небывалом событии в датском флоте — скоро спустят на воду двухпалубное судно. Два ряда пушек! Так себе моряки, а всех опередили! Буреус вспомнил меткие немецкие выражения из письма приятеля — попадись они на глаза датчанам, Гуттенхаймеру не сдобровать. Бравируя своими шуточками, немец демонстрировал Буреусу высшую степень доверия, а заодно и хвастался: меня здесь ценят настолько, что мои письма не читают.
Но и это суета, суета. Что еще было в письме? Да, двухпалубный корабль. Если сообщить об этом Густаву Адольфу, он, конечно, пожелает и у себя завести что-нибудь подобное. Пока чертежи изменят, пока заново начнут строить — у него будет время найти крестьянина. Но… Король нетерпелив и сумасброден — он может потребовать, чтобы изменения делались срочно. Два корабля поменьше вот-вот будут готовы, а “Тре Кронор”, копию августейшего “Васы”, предполагается спустить на воду несколькими неделями позже самого “Васы”. Как быть? Старик чувствовал, что время ускользает от него. Неизвестно, доживет ли он до завтра… Но, может быть…
