Сердечные риски, или пять валентинок (СИ) - "Awelina" (мир бесплатных книг txt) 📗
Он зло иронизировал, в серых потускневших глазах застыла обида. Я видела, осознавала, как больно ему делаю. Этого стоит возвращение контроля над своими эмоциями, над необычным, мало объяснимым дружеской связью притяжением к нему, над тем, чтобы больше не быть замешанной в ссору братьев, над слухами, старыми и теми, что стартуют со спринтерской скоростью в понедельник?..
— Что ж, всегда знал, что это было лишь делом времени, — вполголоса произнес Вадим, словно для самого себя.
Тяжело стучавшее сердце отбивало секунды безмолвия. Горло надсадно ныло, будто сдерживая рвущиеся наружу слова, и я провела по нему пальцами.
— Скажите, — жестко спросил он, — дело действительно только в слухах и горстке злопыхателей?
Не выдержала его прожигающего, обвиняющего взгляда и отвела глаза. Подавила возмущение тем, что он считал себя вправе вот таким образом напирать, задавать подобные вопросы. Жалела, что решила его выслушать, впустила в свой дом, подпустила так близко…
Для нас обоих будет лучше сохранять максимальное расстояние.
Несколько долгих мгновений Савельев ждал моих слов, не сводя с меня взгляда, от которого словно морозом скребло кожу, а затем быстро развернулся и зашагал в прихожую. Промедлив пару секунд, я отправилась за ним. Делая порывистые движения, явно находясь на взводе, он одевался.
— Оставайтесь, ведь вы еще не вызвали такси, — сочла необходимым вмешаться я.
— Вызову на улице, там и подожду, — он бросил на меня сердитый взгляд. — Мне не помешает хорошенько остудить голову.
Досада, растерянность, раздражение и обида — сейчас мы оба испытывали эти чувства. Только он не собирался запирать их и бороться с ними, не делал ни малейшего усилия, а я… Как бы я ни хотела остаться одна, есть элементарные законы гостеприимства и человеческого участия.
— Возможно, ожидать придется долго, а сегодня морозно. — Прикусив губу, я наблюдала за тем, как, присев, он зашнуровывал ботинки, его пальцы слишком сильно, напряженно потянули шнурки. — Я прошу вас, останьтесь.
Закончив, он выпрямился, шагнул вперед, нависая надо мной. Я, задрав голову, смотрела в его сверкающие потемневшие глаза, в ноздри ударил аромат его туалетной воды, хвойный, чуть оттененный нотами кожи куртки и ментола. Сокрушительное ощущение его теплоты, силы, близости… От жаркой волны трепета и смеси сильнейших противоположных эмоций я содрогнулась и отступила к вешалке.
— Вы с трудом меня впустили, а теперь хотите, чтобы я поверил, что вы обрадуетесь, если я задержусь, — холодно отрезал Вадим.
— Вы импульсивно судите и поступаете. Так нельзя.
Сардонически усмехнувшись, Савельев не ответил, потом повернулся и, щелкнув замком, вышел за дверь.
Я судорожно обхватила себя руками.
Тишина. Пустота. Бессилие.
Глава 5
28 января — 8 февраля
Подступавший февраль взорвался оттепелью. С крыш закапало поначалу робко, исподтишка, а затем забарабанило оглушающе громко, по-весеннему звонко и весело. Севший, посеревший снег, еще вчера поглощавший улицы белизной, теперь убого и грязно смотрелся под лучами разгонявшего пелену облаков солнца. Под ногами хлюпало даже вечерами. Все как будто приободрились, оживились, чувствуя приближение весны, уже зарядившей воздух ноткой особой оттаявшей свежести, добавляющей своего розоватого румянца в серо-белые будни зимы. Я же, напротив, была вялой, измученной. Возможно, заболевала. Возможно, меня вымотали холода и снегопады или длившиеся, как мне казалось, вечность декабрь и январь.
Сплетни. В понедельник они расползлись по офису, будто змеи, шипя на меня со всех углов. Я подготовилась к этому: к шепоткам, насмешливым, злорадным или просто любопытным взглядам, к двусмысленным ухмылкам и репликам, адресованным как бы вовсе и не мне. Второй дубль. Дежа вю. Только другой месяц и другой повод. Даже во взгляде Артема я видела озадаченность и вопрос, но я так и не услышала от него ни слова обо мне и Вадиме Евгеньевиче или о происшествии на корпортиве. И была признательна ему за это, но, тем не менее, отгородилась и от него тоже.
Вопреки ожиданиям, Кира со своими язвительными подколками не появлялась, а в тех случаях, когда я видела ее, была погружена в работу. Полностью овладевшая мною апатия помешала удивиться и этому. Уже все равно, меня не волнует ничего: ни спокойствие, ни неуместные всплески злого остроумия коллег.
Понедельник оказался еще не самым неприятным днем. Самое неприятное, пошатнувшее мой дух, случилось во вторник.
В тот день я встала совершенно разбитой, с тяжелой головой. Спала очень плохо и беспокойно. Был момент, когда подумала взять отгул, сославшись на свое самочувствие, но одна лишь перспектива, с кем мне придется говорить, у кого отпрашиваться, бросала в холодную дрожь.
Так что решительное «нет» отгулу.
День не складывался. Рассеянность, туман слабости, усталости и сонливости, застилавший мое сознание, не побороли даже три чашки кофе. В четвертом часу дня в лотке принтера закончилась бумага, не нашлось ее и на полках тумбочки. Будь в офисе Артем, я попросила бы его принести несколько пачек, он всегда и сам с охотой вызывался делать это, но тот вел какой-то выездной тренинг, поэтому пришлось самой.
Подсобка, где хранились запасы необходимых в офисе вещей и канцелярские принадлежности, примыкала к комнате отдыха, в которой как обычно кто-то оставил раму окна в режиме проветривания. Зябко ежась, я помедлила на пороге, бросив взгляд в сторону кофе-машины.
Еще одна чашка убьет мой желудок. Если только чай… Но позже.
Включив в подсобке свет, я по привычке закрыла дверь.
Внутри было жарко, духота словно выкачала весь воздух. Неожиданно дурнота и слабость сбили меня с ног, заставив присесть на коробку с неработающим принтером, оставленную у входа. Спрятав лицо в ладонях, низко наклонив голову, я старалась часто и глубоко дышать. Запах чернил, бумаги и пластика, искусственный, концентрированный, лишился своей обычной успокаивающей силы, став сильнейшим раздражителем.
Еще минута — и я поднимусь, достану пачку бумаги из стопки, лежащей на полке справа. Еще минута…
Услышав, как открылась дверь в комнату отдыха и по помещению, от которого меня отделяла тонкая перегородка, разлился гнусавый голос Киры, я резко выпрямилась и напряглась.
— … накинулся на меня, как ненормальный. Все спрашивал, каковы мои служебные обязанности и справляюсь ли я с ними, по моему мнению. Докопался черт. У Ирки тоже челюсть с полом сравнялась.
Послышался заразительный женский смех, затем грубоватый, с хрипотцой голос ответил:
— Зная тебя и Ковальчук, предположу, что там дым коромыслом стоял от ваших сплетен.
Кира и кто? Маша Ларионова?
— Бррр! Ну и холодрыга тут!
— Что за придурок все время оставляет окно открытым? Придушила бы, — стук каблуков, ругань разозленной Киры, характерный хлопок закрывающейся оконной рамы. После — вновь голос Киры, обиженно проканючившей:
— Ну какие сплетни, Машунь? Только факты.
— Ага. Голые и жареные, — снова смех.
Догадавшись, о чем они говорят, о каких «голых и жареных» фактах идет речь, я оцепенела, стиснув, переплела пальцы, обхватив колени. За стенкой слышался звон чашек и ложек. Скрипнула дверь шкафчика, в котором хранился сахар и не портящийся без холодильника сладкий перекус.
— И пусть. Я имею право на рабочем месте обсуждать все, что хочу и с кем хочу. Или пусть в должных инструкциях делает сноски. Да чтоб шрифт покрупнее.
— Ха! Нет, ты имеешь, конечно, право обсуждать, но не в течение же всего рабочего дня! Я Вадика понимаю, терпелка у него лопнула слушать, как вы кости ему моете. Думаешь, он через дверь не слышит, чем ты там у него под боком занимаешься?
Казалось, Машу забавляли жалобы язвящей и недовольной Киры. Подтрунивала она над ней вполне добродушно.
— А хоть бы и слышал! Не его дело, чем я там занимаюсь, — гнусаво пробубнила Кира, что снова вызвало смех у ее собеседницы, прервавшийся металлическим стуком ложки по керамике.
