Нулевой километр (СИ) - Стасина Евгения (книги бесплатно полные версии txt) 📗
Парень мгновенно подбирается, полоснув меня полным обиды взором, но, к моему удивлению, устраивать скандал не торопится. Напротив, с опаской оглядывается на дверь ванной, из-за которой сейчас доносится шум воды, и огорошивает меня странной просьбой.
– Ты бы, Юлька, оделась, – теперь смущенно тупит взгляд в пол, не желая лишний раз любоваться моими коленками, и, немного помявшись, поясняет:
– У нас тут… гости.
Бирюков? Не знаю, почему именно он приходит мне на ум, но от неожиданности я даже чаем давлюсь. С шумом ударяю стаканом о стол и влезаю босыми ногами в мягкие тапки, плотнее запахивая на груди атласный халат. Встаю, судорожно придумывая, как мне избежать этой встречи, ведь взглянуть ему в глаза вот так, без подготовки, я еще не готова, а уже через секунду сажусь обратно – чего ему здесь делать? На часах лишь начало девятого, и даже будь он еще в городе, прощаться со мной не приедет…
– Дядя Жора вернулся, – верно истолковав мое смятение, еле слышно поясняет Рыжий, и стоит ему произнести ненавистное имя, как за его спиной уже вырисовывается знакомая мне фигура: круглый живот, поросший светлыми волосками, безобразная грудь, по размеру способная посоперничать с Лидиной, пухлые щеки, которые он так старательно брил, что поранился в нескольких местах, по старинке залепив ранки туалетной бумагой, и этот нос картошкой, вкупе с поросячьими глазками – картина, которая теперь на века засядет в моей голове.
– Вот это встреча! Вот это гости! – он раскрывает объятия, отпихнув в сторону Рыжего, и терпеливо ждет, когда же я припаду к его груди. Совсем одурел? Будь в моих руках сейчас что-то тяжелое, я бы без раздумий размозжила его полысевшую голову. На какую счастливую встречу он, вообще, рассчитывает?
– Что, не обнимешь папку?
И юмор у него прежний. Плоский, способный разве что разозлить и скривить губы в зверином оскале.
– Ты, слава богу, не он. Так что держи свои потные ладошки при себе, – я и не думаю вставать, торопливо пряча ноги под столешницей. И минуты не прошло, а я уже чувствую, как кожа начинает зудеть от его раздражающего взгляда – у меня на него аллергия. Самая настоящая, и если Голубев как можно скорее не растворится, не исключено, что от злости я задохнусь.
– Вот совсем ты не меняешься, Юлек, – не забывая посмеиваться, отчим грозит мне пальцем и устраивается так близко, что мне в нос бьет тошнотворный запах дегтярного мыла. – Хорошеешь, а внутри все такая же язва. Наверное, в мать пошла. Слышала, что она учудила?
Впору смеяться, ей-богу! Жора так искренне вздыхает, что не хватает лишь накрахмаленного платочка, которым бы он утер скупую мужскую слезу. Вскидывает руку и как по волшебству перед ним появляется початая бутылка водки, к которой он тут же прикладывается, не потрудившись воспользоваться рюмкой. Вот она дисциплина – Рыжий дышит через раз, расставляя перед отчимом закуски: сервелат, купленный на мои деньги, яблоки, что так понравились Богдану, хлеб с отрубями и малосольные огурцы – моя главная слабость, к которой я неравнодушна с детства.
— Нож мне в спину всадила, зараза, – хрустит моим деликатесом и вновь отпивает из узкого горлышка, даже ради приличия не думая морщиться. Словно воду хлещет, студеную, из славящегося на всю округу родника! – Где это видано, чтобы жена мужа в полицию сдавала?
– Там же, где мать гонит дочь из дома, потому что ее мужчина не терпит критики в свой адрес. Вкусно?
– Очень, – утирает тыльной стороной ладони рассол, и уже тянется за колбаской, которую прежде видел лишь на прилавках. – А на меня зла не держи. Я, можно сказать, тебя в этой жизни пристроил! Ты ведь, говорят, с москвичом роман закрутила? Того и гляди, пропиской обзаведешься. К чему старое ворошить?
Вот ведь, и правда? С чего бы? Улыбаюсь, как можно шире, кивая Голубеву, и демонстративно отодвигаю от него тарелки. Не ворошить? Я согласна. Только кормить этого тунеядца, что держит в страхе мою семью, я точно не готова. Слава богу, умом не в Лиду пошла!
Чем дальше я отодвигаю закуску, тем горше становится выражение мужского лица: правый глаз нервно подергивается, бровь от удивления летит вверх, а уголки губ, напротив, стремительно опускаются, мгновенно вытягивая бесформенные губы в тонкую белую линию. Хмурится оголодавший хозяин, как пить дать, такому гостеприимству не рад.
- Ты что же, кусок колбасы пожалела?
- Да.
Вот же незадача: трое суток на государственной похлебке, а падчерица к столу не пускает! Только стоит ли удивляться, если меня он из дома выставил в дождь. Без образования. Даже сапог зимних не купил на прощанье, и если б не Вера, я в первые заморозки лишилась бы ног в своих прохудившихся ботинках!
- И колбасы не дам, и даже куска хлеба… Как ты там говорил? Здоровый, как бык, ты Жора, будь добр обеды свои сам оплачивать.
Даже в кухне становится светлее — ледяные угольки его неприметных глаз, как по мне, светят ярче теплого солнца! Он зубы сжимает, почти до скрежета… да что там! Вовсю ими скрипит, а мне этот звук как бальзам на душу!
- И это, — заприметив горстку шоколадных батончиков в конфетнице, тянусь к принадлежащим мне сладостям, — тоже не для тебя покупалось. Мне есть кого кормить.
– Вон оно как! – задумчиво молвит Георгий, а Ярик, что вжал голову в плечи, мечтая слиться со стеной, от ужаса даже моргать забывает. Пялится на меня, как на сумасшедшую, и вздрагивает всем телом, стоит отчиму обрушить свой кулак на ни в чем не повинный стол.
– В моем же доме есть мне запрещаешь?
– Получается так, – даже бровью не веду, и отправляю в рот кусочек сервелата, с аппетитом пережевывая свой завтрак. Что мне его выходки? Первый раз, что ли, вопит как резанный? Меня ничем не удивишь: этот наливающийся кровью взгляд и пульсирующая жила на шее, резко обозначившиеся скулы и холодная испарина на его лбу для меня не новы. Почти позабыты, но определенно хорошо знакомы.
Так что если я не хочу идти по уже отработанному сценарию с битой посудой, перевернутой мебелью и ушатом грязи, что он обязательно вывалит мне на голову, то сейчас самое время поставить кружку с недопитым чаем, прихватить с собой недоеденную колбасу и спрятаться от этого монстра в душе, где шум воды непременно перебьет звуки мужской истерики.
И я бы ушла феерично: встала, как подобает королеве, гордо расправила плечи, наплевав на разъехавшиеся на груди полы халата, и тряхнула бы начёсанной копной, что по утрам торчит в разные стороны, только Голубев мне все карты спутал.
Дергает за руку, насильно удерживая на месте, и как три года назад, опаляет щеки смрадом своего дыхания:
- Как щенка меня мордой в лужу тычешь? В моем же доме огрызаешься? На моем диване спишь, по моим полам ходишь, на стуле, — пинает деревянную ножку, и табурет подо мной с диким треском разваливается, вынуждая стоять перед Жорой на полусогнутых, — сидишь, и смеешь порядки свои устанавливать?! Хозяйничать будешь в хате своего столичного хлыща, а здесь без моего разрешения даже рот открывать не смей!
Как дети, что уже сбежались на шум и теперь с диким страхом, читающимся на побледневших лицах, прячутся за дверью, украдкой подглядывая в узкую щель? Как Айгуль, что сейчас так похожа на ту маленькую девчонку, что жалась к косяку, стирая ладошками горькие слезы потери, пока я волокла к двери чемодан? Как Ярик, что грызет ногти и не может скрыть дрожжи в коленях, прекрасно зная, чем может закончиться наша с Жорой перепалка? Или Богдан, что вцепился в Ленкину юбку и наверняка до черных мушек зажмурился, не желая становиться свидетелем моей быстрой смерти, ведь даже ему понятно – своим нахальством я только что подписала себе приговор. Нет уж, на такое я несогласна! Мне Тихомиров через раз рот закрывает, а уж этому потному автослесарю и подавно не удастся!
- Сейчас! — злюсь на него за тот ужас, что переживает ребятня по его вине, и с силой дергаю руку, впервые на своей памяти так быстро избавляясь от захвата влажных пальцев, впившихся в нежную кожу чуть повыше локтя. - Разбежалась! Строить будешь свою бесхребетную жену, а меня и пальцем не смей касаться — я тебя быстро засажу, да так, что в тюрьме сгниешь! И привыкай, дядя Жора, отныне мы с тобой на равных.
